Ознакомительная версия.
– Начнём с изголовья, – сказал он. – Как дойдём до порядочной глубины, методично станем двигаться в сторону ног.
И они принялись копать. Росла и росла горка вынутого грунта, в котором перемешаны были глина и кремешки, отрубленные корни, косточки полёвок и птиц, корявые камни и ровная галька. Гильдебранд работал, сопя и похрюкивая, и мерцала влажно в лунном свете его лысина. Собрайл взмахивал заступом – с радостью. Он знал, что пересёк сейчас границу дозволенного, но ни малейших угрызений по этому поводу не испытывал. Да, он вам не серенький учёный, который прокоптился от настольной лампы и годами сидит на заднице. Действовать — девиз Собрайла, искать и находить – его судьба. Парящим движением заносил он острый заступ над землёю и ударял, ударял, ударял им с ужасным ликованием, разрубая и мягкое и твёрдое, проникая глубже и глубже. Он сбросил куртку и с отрадой чувствовал дождь у себя на спине и как собственный его пот сбегает по груди и между лопаток. Он ударял и ударял.
– Осторожнее, осторожнее! – призвал его Гильдебранд.
– Не останавливаться! – прошипел он в ответ, голыми руками впиваясь в змею – змеевидный корень, каких много у тиса; пришлось достать тяжёлый острый нож, чтоб его отсечь.
– Это здесь. Я знаю!
– Вы полегче. Мы же не станем тревожить… без надобности…
– Наверно, и не потребуется. Главное, продолжайте!
Ветер усиливался. Ветер издал странное хлопанье – одно-другое дерево на кладбище заскрипело, застонало. Налетевший внезапный порыв бесцеремонно сбросил наземь куртку Собрайла с приютившего её камня. Собрайл вдруг впервые подумал, ощутил, как никогда ещё не ощущал до этого, что на дне раскопа, который он устроил, лежит Рандольф Падуб и жена его Эллен, или то, что от них осталось. Свет штормовых фонарей выхватывал лишь ясные полукруглые кончики штыков лопат, да сырую, холодом пахнущую землю. Собрайл втянул воздух ноздрями. Ему вдруг почудилось – нечто движется в воздухе, раскачивается и нацеливается, словно готовясь его ударить. Он почувствовал, на краткий миг, сверхъестественное присутствие — не кого-то, а чего-то, проворного и подвижного, совсем близко, и, облокотясь на лопату, помедлил в растерянности. В следующее мгновение буря, великая буря поразила Суссекс. С воем провёл ветер длинным своим языком, стена воздуха шмякнула Гильдебранда – тот осел вдруг на глину, задохнувшись. Собрайл же снова принялся за работу. Послышались невнятные завывания, шёпоты, и ещё целый стонущий, скрипящий и охающий хор – то жаловались деревья. С крыши церкви соскочила, вертясь, сланцевая черепица. Собрайл открыл рот – и тут же закрыл. Ветер метался по кладбищу, словно существо из другого измерения, попавшее в ловушку и вопящее. Тис и кедр отчаянно размахивали ветвями.
Собрайл продолжал копать:
– Всё равно, всё равно добуду!..
Он приказал копать и Гильдебранду, но тот не слышал и вообще не смотрел на него – сидел в грязи рядом с соседним могильным камнем и, вцепившись в горло своей куртки, сражался с воздухом, который набрался за ворот.
Собрайл рыл и рыл. Гильдебранд стал медленно, на четвереньках, по краю собрайловского раскопа, пробираться к нему. Тис и кедр сотрясались в самом комле, и сгибались верхушками чуть ли не до земли, и стенали. Гильдебранд уцепился в рукав Собрайлу:
– Хватит! Уйдём. Это за пределом возможного! Опасно! В укрытие!..
– Ну уж нет! – отвечал Собрайл, чутко поводя заступом, словно лозой над скрытым родником – и ударяя.
Заступ чиркнул о металл. Собрайл опустился на колени и принялся раскапывать землю обеими руками. И вот он уже вышел наружу – продолговатый, заржавленный предмет, самородок узнаваемой формы. Собрайл уселся на ближний могильный камень, сжимая находку.
Ветер снова стал поддевать кровлю церкви – оторвал ещё несколько черепиц. Деревья кричали раскачиваясь. Собрайл беспомощно ковырнул крышку ящика пальцами, скребанул уголок ножом. Ветер вздыбил его волосы и безумными спиралями закрутил их вокруг головы. Гильдебранд, закрывая уши руками, подобрался к нему, прокричал ему в самое ухо:
– Оно? Самое?
– Да. Размер тот. Да! Это оно!
– Чего дальше делать будем? Собрайл указал на яму:
– Закопайте! Я пока отнесу ящик в машину….
Он пустился через кладбищенский двор. Воздух был полон звуков. Тот истошный скулёж издают, оказывается, деревья вдоль тропы и в живой изгороди, они хлещут по воздуху как хворостины, и роняют, и волочат по земле свои тоненькие макушки, и опять взметают их кверху. Ещё звук, или звуки – это сланцевые черепицы рассекают воздух, бьют о землю, о могильные камни, звонко, точно взрываясь. Собрайл мчался, прижимая ящик к груди, но не переставая при этом ощупывать находку, где же, где ж открывается?.. Застряв на минуту в воротах церковной ограды, что безумно плясали на петлях, цепляли его под локти и тем самым спасли, он услышал, как что-то подымается, рвётся в земле – точно в Америке, в Техасе, пробивается наружу нефтяной фонтан, – одновременно, однако, примешался другой шум, слитный, медленный и скрипучий, с подстоном громким, страшным, раскатистым, враз наполнившим уши. Под самыми его ногами земля содрогнулась, поплыла; он сел наземь; послышался звук расщепа – и огромная серая масса разом опустилась перед глазами его, словно павший с неба холм, и раздался ещё неистовый шелест, посвист множества листьев и веток, разрезающих прыткий воздух. Последний же звук – не считая непрестанного, неугомонного ветра – была странная смесь барабанчиков, цимбал и гремучего железа, каким изображают раскаты грома на театре. Влажной землёй полны были ноздри Собрайла, влажной землёй, древесным соком и автомобильными выхлопами. Дерево упало прямо на «мерседес». Машина пропала, путь к гостинице отрезан по меньшей мере одним деревом, а может, и многими?..
Он направился обратно к могиле Падуба, с трудом продираясь сквозь воздушный шквал, слыша вокруг себя треск и стоны деревьев. Он приблизился к бугру и направил туда штормовой фонарь, и вдруг увидел, как тис всплеснул руками ветвей, и огромный белый рот вдруг раззинулся на толстой красноватой голомени, и с треском, медленно, головокружительно медленно верх дерева начал клониться вбок, в живом облаке игольчатой листвы, и в конце концов рухнул с содроганием – лёг прямо на могилу, совершенно её загородив. Теперь ходу не было ни назад, ни вперёд.
– Гильдебранд! – прокричал Собрайл. – Где вы? – Но голос словно дым бесполезно отвеяло в его же лицо. Может быть, безопаснее ближе к церкви? Только как же туда добраться? Где Гильдебранд? На миг установилось затишье, и он снова позвал.
– Ау! Помогите! Помогите! Где вы? – отозвался Гильдебранд.
И уже другой голос послышался:
– Сюда, сюда, к церкви. Держитесь за руку.
Зорко всматриваясь между ветвей упавшего тиса, Собрайл различил Гильдебранда, который ползком пробирался по траве между могилами в направлении церкви. Там поджидала тёмная фигура с карманным фонариком, направляя на траву яркий луч.
– Профессор Собрайл, – вдруг позвало это существо ясным, повелительным мужским голосом, – вас не зашибло?
– Я, кажется, не могу выбраться из-за деревьев.
– Не волнуйтесь, мы вам поможем. Ящик у вас?
– Какой ящик? – спросил Собрайл.
– У него, у него, – сказал Гильдебранд. – Вытащите нас отсюда. Тут жутко, я больше не могу!
Донеслось лёгкое потрескивание, вроде разрядов неведомых электрических сил на сеансах у Геллы Лийс. Тёмная фигура произнесла куда-то в воздух:
– Да, он здесь. Да, ящик с ним. Мы отрезаны деревьями. У вас всё нормально?
Снова еле слышные электрические разряды.
Собрайл решил задать тягу. Оглянулся. Наверное, можно как-нибудь преодолеть дерево, перегородившее тропу к гостинице. Но вдруг там другие деревья, вдруг рухнула вся живая изгородь… огромное ершистое препятствие…
– Бесполезно, профессор, – сказала тёмная фигура и, совсем уж добивая Собрайла, прибавила: – Вы окружены. И «мерседес» ваш придавлен стволом.
Собрайл повернулся лицом к говорившему. Тут-то, в свете его фонарика, сквозь ветви, Собрайл и различил весьма странных, похожих на неведомые цветы или плоды, белёсых, влажных – Роланда Митчелла, Мод Бейли, Леонору Стерн, Джеймса Аспидса. Все они обступили его дерево. И последней спустилась, откуда-то сверху, с волосами словно белая пряжа, в балахоне – ни дать ни взять колдунья, или жрица друидического культа – Беатриса Пуховер.
Полтора часа разномастная компания добиралась пешком до «Одинокой рябины»… Оказалось, что лондонцы выехали из Мортлейка на двух машинах ещё до наступления бури, но когда направлялись к церкви, то уже видели её страшные последствия, и поэтому из багажника «пежо» Аспидса предусмотрительно захватили ножовку. Пригодились и оба радиотелефона, которыми снабдил их Эван. Вооружённая всем этим, а также собрайловыми лопатами, компания передвигалась по очень пересечённой местности, то подлезая под поваленные деревья с ещё живою и тяжко вздыхающей листвой, то карабкаясь через них; подсаживая, подталкивая друг друга, подавая руку; пока наконец не доковыляли до дороги, при которой стояла гостиница. На асфальте лежали гирлянды проводов. Окна были темны. Электричество отключено. Собрайл, ни на миг не расставаясь с ящиком, открыл своим ключом главную дверь и впустил компанию в гостиницу. В фойе уже толкалась пёстрая кучка людей, загнанных сюда непогодой – водители грузовиков, мотоциклисты, паpa пожарных. Хозяин расхаживал, раздавая постояльцам свечи в импровизированных подсвечниках из пивных бутылок. На кухне кипятились чаны с горячей водой. Пожалуй, ни в какой другой день появление в этой гостинице, в глухой предрассветный час, такого количества промокших, перепачканных глиной учёных, не было бы воспринято с таким полным спокойствием, как нечто вполне естественное. Несколько сосудов с кофе и горячим молоком и – по предложению Эвана – бутылка бренди немедленно появились в номере Собрайла, куда сам Собрайл был препровожден в качестве пленного. В обширном багаже Собрайла и новеньком чемодане Гильдебранда отыскались для всех ночные халаты и свитеры. Всех не покидало чувство нереальности происходящего, но было ещё и другое чувство – общего спасения: мокрые и продрогшие, они сидели и улыбались с глупым добродушием. Интересно, что ни Собрайл, ни его противники не могли найти в себе сил ни сердиться, ни пылать негодованием. Ящик стоял на столе у окна между горящих свечей, сырой, ржавый, облепленный землёй. Женщины, все трое облачённые в пижамы – Мод в чёрную шёлковую пижаму Собрайла, Леонора в его же алую хлопчатобумажную, а Беатриса в пижаме в зеленожёлтую и белую полоску, с Гильдебрандова плеча – восседали рядком на кровати. Только Вэл и Эван, переодевшиеся в собственную запасную одежду, имели нормальный вид. На Аспидсе красовался свитер и лёгкие брюки Гильдебранда.
Ознакомительная версия.
