— Клянусь, я был от нее на волоске.
— Я тоже здесь не бездельничала.
— Наносила на лицо боевую раскраску?
— Да. А еще — читала.
Я выжидал, глядя на ее лоб.
— Ты сделал меня каким-то посмешищем. Как ты только посмел? А я-то думала, что предстану фигурой трагической. Хотя бы отчасти. И вся эта муть, как будто я не держала всего под контролем. Каждую секунду.
— Прости, — сказал я. — Что-то я тебя в таком ракурсе не вижу.
Тогда она сказала нечто такое, чего я до конца не разобрал. И не было у меня никакого желания, чтобы она это повторяла. Я стал готовиться к выходу.
— Как ты думаешь, это платье достаточно омерзительно? — окликнула она меня из ванной. — Хочешь, скажу, что я собираюсь сделать по пути туда?
И она сказала.
— Николь!
— Ты удивился бы, узнав, насколько выразительной может быть капелька грязи. Аккуратно нанесенная.
— Я как раз об этом подумал… Ну, увижу тебя в студии и все такое — но это уже прощание.
— Возьми ключи от моей квартиры. Приходи туда пораньше, и тебе будет на что посмотреть.
В холодном ее тоне мне почудились нотки вызова. И я так же холодно сказал:
— Ты собираешься отсутствовать с девяти до двенадцати, так? Ума не приложу, как ты это устроишь.
— И в этом весь ты. Ну все, ступай. Целую.
— Давай остановимся. Давай прекратим… Прошу тебя, Николь, надень пальто. Все идет не так. Ничего не получится. Я теряю нить, Николь. Многого я просто не вижу.
Все, ухожу.
Вот я и вернулся.
Сейчас мне кажется, что Николь всех нас обвела вокруг пальца.
Глава 23. Пойдешь со мной
Черное такси отъедет прочь, навсегда исчезая из памяти. Его шоферу заплатит, прибавив изрядные чаевые, та, чье предначертанье — быть убитой. Омерзительно выряженная (как она только могла?), она зацокает шпильками, идя вниз по тупиковой улочке. Ее будет поджидать тяжелый автомобиль; его фары зажгутся, когда он станет грузно к ней подкрадываться. Он остановится, работая на холостом ходу, и распахнется пассажирская дверца.
Лицо его будет скрыто в темноте, но в оконной раме со стороны пассажирского сидения она различит осколки стекла, а у него на коленях — приготовленную монтировку.
— Садись.
Она наклонится вперед.
— Ты, — скажет она с напряженным узнаванием. — Всегда ты.
— Давай садись.
И она заберется внутрь…
Омерзительно выряженная: как она только могла? В белом микроплатье из тонких полосок ткани, с глубоким круглым вырезом, донельзя стянутом в талии, выставляющем напоказ и подчеркивающем все ее вторичные половые признаки, таком тесном внизу, что облегающие ее округлый зад трусики, проступая под тканью платья, выглядят выпуклыми, словно подгузник; с голыми ногами в алых атласных туфельках на непростительно высоких шпильках, которые покажутся еще выше (так предполагалось), когда их тени заиграют на спинах кретинов! Волосы ее были обрызганы блестящим лаком и неистово взъерошены. По пути в студию она подобрала себе добрую кирпичную стену, насквозь пропитанную лондонским дымом и сыростью, подошла и прижалась к ней филейными частями. Платье было ручной работы, из дралона и трексета, притом его явно шил мужчина (или мужчины), имея в виду других мужчин. Она намеревалась пройти этот путь до самого конца, чтобы испытать свое мужество, чтобы аж дух захватило…
Она терлась задом о кирпичную стену, словно бы танцуя шимми. Зеркала там, конечно, не было, и она не могла по-настоящему все проверить, однако же прикосновение ощущалось вполне отчетливо.
— Ну а где же все-таки паб? — спросил Кит.
— Паб? Какой паб? — Тони де Тонтон с любопытством взглянул на Кита.
— Ну… место встречи, — Кит щелкнул дартсовым пальцем. — Эта… «Смешливая Пташка».
— Здесь нет паба. Ты что же, Кит, думаешь, нам без того хлопот мало? Без того, чтобы здесь четырежды в неделю куролесили по вечерам две сотни пьянчужек? — При этих словах Тони де Тонтон вручил ему бокал некрепкого вина, взял под руку и увлек к окну. — Нет, мой друг, нет и нет. Все эти развеселые толстяки и улыбчивые старушки — сплошь архивная дребедень. Мы отбираем нужные фрагменты и позже монтируем их со сценами в пабе.
— Разумно, — сказал Кит. Они находились в гулком съемочном павильоне, полном неразличимых шумов. Повсюду стоически сновали монтеры и наладчики с толстыми досками под мышками. Каждый из них был опытным производителем шума. Листы посеберенного картона делали освещение каким-то призрачным, словно в смутных грезах. На стене висел плакат с самыми грустными словами, какие Киту когда-либо приходилось читать: «НЕ КУРИТЬ». А еще — зеркало, в котором он различил смешного типа в измятой красной рубашке: телевизионного Кита. Стойка там все же была, с четырьмя или пятью высокими табуретами, на которые можно было взгромоздиться. Однако и намека не чувствовалось на тот смог и булькающий гомон, о которых он привык думать как об источнике своей дартсовой силы. Где обычный для паба попугай, сыплющий ругательствами, нахохлившись на грязной жердочке? Где обычные для паба собаки, скулящие из-за кошмаров, что снятся им под круглыми столами?
— Смотри-ка. Вон он, Чик, приехал, — сказал Тони де Тонтон. — Его стиль тебе должен понравиться.
На стоянку внизу въехал кремовый «роллс-ройс». Из него медленно выбрались двое.
— А где твои гости, Кит?
— Подойдут. Кто это с ним?
— Джулиан Нит.
Джулиан Нит — менеджер дартсовых звезд. Менеджер Стива Ноутиса и Дастина Джонса.
— Да. Говорят, Чик заключил с ним контракт.
Ник и Чик вошли через разные двери, но одновременно, что, откровенно говоря, для телевизионного Кита Таланта было идеальным вариантом, потому что к этому времени он чувствовал, что ему не помешала бы небольшая поддержка, — на самом деле же он осознавал, что в любое из мгновений может попросту спятить. Она протолкалась сквозь выкрикивавшую приветствия толпу и застенчиво заспешила по направлению к нему. Он никогда еще не видел, чтобы она выглядела так классно.
— О, мой Кит!
— Ты где это пропадала, а?
— Что случилось? Ты ключи потерял, что ли? Я так удивилась, когда увидела, что вся твоя дартсовая одежда так и висит на стуле…
— Ты лучше скажи, где ты пропадала?
Она посмотрела на него умоляюще и смиренно.
— Я потом тебе все расскажу. Кое-что улаживала. Для нас обоих. Мы, Кит, отправимся с тобой в чудесное путешествие.
— Ладно, хватит вам разборок, — примирительно сказал Нед фон Ньютон: мистер Дартс. — Давайте жить дружно.
Они присоединились к тем, кто собрался возле полукруглой стойки. По пути туда Кит напустил на себя безразличный вид (он обратил внимание на синхронность появления Чика и Ник). Она держала его за руку — глядя на телевизионного Кита глазами, полными сдержанной радости и любви.
Повернувшись к зданию студии спиной, Гай стоял, глядя на равнины разрухи. Бетонные площадки были огорожены мелкой проволочной сеткой, и на каждой горели костры, в которых бедняки пекли себе картофель. Луна, явно очистившаяся после дневных своих упражнений, сияла ярче всех этих костров; даже языки пламени отбрасывали тени.
Повернувшись, Гай увидел у входа некую личность с надвинутым на глаза капюшоном. Он остановился.
— Они там, внутри, — сказала личность.
Это женщина, подумал Гай. Он подошел ближе. Одна из Китовых женщин. Изможденная блондинка, которая…
— Кит, — сказала Триш Шёрт. — И эта… Ники. — Она вздохнула, обдав его дурным запахом изо рта. — Теперь они, типа, собираются пожениться.
— Вряд ли, я полагаю.
— Точно. Я видела по телику. — Подавшись вперед, она коснулась его руки. — Скажите, что я жду. Скажите Киту. В любое время дня или ночи. И всегда буду его ждать.
Когда Гай дошел до павильона, он замешкался у дверей — казалось, его надолго парализовало отчаянное нежелание быть навязчивым. Потом все-таки вошел. Сначала все, что он почувствовал, было простым разочарованием. Он надеялся, что там будет Николь, но ее не было. Среди тех, кто толпился у стойки, он видел девушку — та стояла прямо под лампой и была очень похожа на Николь. Это и была Николь, почти наверняка. Но Гай совершенно не был с нею знаком.
Минутой раньше он подумал, что Триш в своем капюшоне кажется освобожденной от телесной оболочки, развоплощенной, лишенной пола; то было существо среднего рода («оно», а не «она») — или же просто не имевшее отношения ни к чему человеческому. Но девушка у стойки, без капюшона, ярко освещенная, полностью открытая всему миру, имела еще меньшее отношение к чему-либо человеческому, нежели существо в капюшоне.
Николь смеялась, до невозможности широко растягивая рот. Энергетическим уравнением здесь могло бы выступить нечто вроде x=yz2, где y обозначает определенное количество индивидуальной женской красоты, z — число присутствующих мужчин, а x — платоническое групповое изнасилование, которое, при некоторых возможных вариантах развития, могло бы обратиться и в действие. Следует сказать, что мужчины вокруг нее только хмурились и улыбались, словно бы опешив перед ее яркостью, громогласностью, размахом ее плотоядной рисковости. Куда смотрит гость, когда маленькая дочка хозяина кувыркается, чтобы его позабавить, — когда все так прозрачно и откровенно? Но Николь не была маленькой девочкой. Снова взобравшись на свой табурет, она сильно вздрогнула и повернулась к Киту, как бы втайне прося у него прощения; и не было у окружающих никакой возможности не посочувствовать Николь в ее забавной борьбе с кромкою своего платья. Их безраздельным вниманием — вот чем она располагала.
