— Тут вы совершенно правы, — горячо сказал сребровласый. Очень положительный человек.
Шорохи, шелест, скрип отодвигаемых стульев. Поппинетти, повычисляв в блокнотике, подошел за деньгами.
— Я заплачу за нас, папочка, — сказала Кристина-Альберта. — Сочтемся потом.
Поппинетти в поклоне. Поппинетти справа от мистера Примби и слева от мистера Примби; несколько Поппинетти кланяются. Поппинетти энергично вручают шляпы и прочее. Поппинетти, куда ни повернись. Ресторан слегка вращается. Что, это кьянти оказалось крепче, чем давали понять мистеру Примби? Сколько-то Поппинетти открывают сколько-то дверей и говорят всякие вежливости. Выбрать дверь нелегко. Правильная с первого же раза! На улицу. Мимо проходят люди. Едут такси. И ни одного Поппинетти. Однако девушка не должна разрешать молодому человеку гладить себя по руке до локтя, когда это могут увидеть все. Это некорректно. Надо что-то сказать. Что-то тактичное.
Мистер Примби обнаружил, что идет рядом с миссис Крам.
— Так чудесно было слушать, как вы говорили о Новой Атлантиде, — сказала она. — Так жалела, что сижу не рядом с вами.
— Кха-кха, — сказал мистер Примби.
Что-то очень приятное в миссис Крам. Но что? Не так, чтобы жутко замужем, но вполне.
6
Мистер Примби полагал, что они возвращаются, чтобы выпить кофе, поболтать и лечь спать; он понятия не имел, какие необъятные просторы вечера еще простирались перед ним. Он пока еще ничего не знал о способности этого нового мира молодежи, в который ввела его Кристина-Альберта, засиживаться допоздна и особенно оживляться в глухие часы ночи.
И они пребывали в лихорадочно прерывистом оживлении час за часом. Мистер Примби кое-как осознал, что миссис Крам отвела особый «день» для вечерних сборищ в студии и что вечер, который он избрал для своего водворения туда, был как раз таким вечером. Заходили новые люди. Один из таких словно обладал особой значительностью. Явился он вскоре после возвращения от Поппинетти — очень толстый и широкий мужчина лет сорока с мучнистым лицом и одышкой, с чрезвычайно умными глазами под широким лбом и довольно дряблым брюзгливым ртом. Он держался с невольной настороженностью человека, считающего, что все указывают на него друг другу. Звали его, видимо, Пол Лэмбоун, и он написал очень много всякого. Все держались с ним чуть почтительно. С Кристиной-Альбертой он поздоровался крайне тепло.
— Ну-с, как новейший авангард? — сказал он, тряся ее руку, словно ему это очень нравилось, и говоря голосом удивительно жиденьким для такой корпулентной фигуры. — Как последний шаг прогресса?
— Вы должны познакомиться с моим отцом, — сказала Кристина-Альберта.
— Как, оно имеет отца? А я думал, оно просто выросло, как Топси, — из Ницше, и Бернарда Шоу, и всех прочих.
— Кха-кха, — сказал мистер Примби.
Мистер Лэмбоун обернулся к нему.
— Что за наказание — дочери! — сказал он, слегка поклонившись в сторону Кристины-Альберты. — Даже лучшие из них.
Мистер Примби ответил в духе родителя из Вудфорд-Уэллс:
— Она очень хорошая дочь, сэр.
— Да, но они не то, что сыновья.
— У вас, я полагаю, есть сыновья, сэр.
— Только в мечтах. У меня не хватило вашего мужества превратить сон в явь. Теоретически я женился сотню раз, и вот я здесь своего рода холостой дядюшка для всех. Рыщу среди молодежи и наблюдаю ее поведение (его умные глаза спокойно взглянули над болтающим ртом на Кристину-Альберту) с ужасом и восхищением.
В дверях появились два новых гостя, и мистер Лэмбоун отвернулся от мистера Примби, чтобы приветствовать их, едва Фей с ними поздоровалась. Свирепого вида молодой человек с огромной копной черных волос и миниатюрная девушка, точно фарфоровая куколка, одетая так, чтобы на мысль приходил Ватто.
Разговор стал общим, и мистер Примби отступил за задний план.
Он оказался рядом со своим сребровласым другом у книжного шкафа.
— Я никак не ожидал званого вечера.
— Я тоже так считал.
— Я переехал только сегодня днем, а фургон задержался, и много моих вещей еще не распаковано.
Сребровласый сочувственно кивнул.
— Так часто бывает, — прожурчал он.
Все говорили очень громко. Расслышать что-нибудь было трудно. Разговор шел сумбурный, а чуть двое-трое начинали проявлять интерес к тому, что говорили, Фей Крам, как хорошая хозяйка дома, немедленно их перебивала. В студии каким-то образом оказались еще люди, которых мистер Примби воспринял лишь смутно. Например, рыжая девица с глубочайшем декольте, а сзади можно было увидеть чуть ли не ниже талии. Он кхакхакнул и хотел что-нибудь сказать по этому поводу сребровласому — что-нибудь холодное и спокойное. Но не сказал. Не нашел ничего достаточно холодного и спокойного.
Подошла Фей Крам и спросила, не хочет ли он виски или пива.
— Благодарю вас, но не после этого приятного кьянти, — сказал мистер Примби.
Разговор словно становился все шумнее и шумнее. В одном углу Гарольд Крам громогласно читал стихи Вейчела Линдзи. Затем подошел мистер Лэмбоун и заговорил о погибшей Атлантиде, но мистер Примби стеснялся говорить о погибшей Атлантиде с мистером Лэмбоуном.
— Все хорошо, папочка? — спросила Кристина-Альберта, продрейфовав мимо и не дожидаясь другого ответа, кроме «кха-кха».
Потом появились три молодых человека с граммофоном, который, по их словам, они только что купили, а Фей обнаружила, что про пиво забыли, и отрядила Гарольда пойти занять несколько бутылок у соседей. Эти новоприбывшие не произвели особого впечатления на уже пресыщенный мозг мистера Примби, если не считать того, что владелец граммофона, белобрысейший молодой человек с длинным умным носом, вошел с граммофонной трубой на голове в качестве шляпы, и что он во что бы то ни стало хотел этот граммофон завести.
Музыка по большей части была танцевальной, джазовой с парой-другой вальсов, и она заметно оживила мистера Примби. Он сел прямо и принялся отбивать такт костями ног птицы рух. Вскоре в студии уже танцевали несколько пар. Какой-то странный танец, решил про себя мистер Примби. Просто прохаживаются, дергаясь всем телом, время от времени жутко закидывая ноги назад. Перерыв, когда Гарольд вернулся с пивом, а заодно и с теми, кто это пиво одолжил. Все начали требовать, чтобы Кристина-Альберта и Тедди «откололи» их танец. Тедди ничего не имел против, но Кристина-Альберта словно бы упиралась, и увидев танец, мистер Примби понял почему.
— Кха-кха, — сказал он, погладил усы и посмотрел на сребровласого.
Такая фамильярность! На несколько минут исполнители убежали наверх и вернулись совсем другими. Тедди зачем-то нахлобучил кепку и навертел на шею красный шарф. Собственно говоря, он был апашем, а Кристина-Альберта бойко уперла руки в боки с самым гордым видом. Все попятились к стенам, чтобы освободить пространство для танца. Вначале было довольно терпимо. Но вскоре этот мистер Тедди начал швырять Кристину-Альберту то так, то эдак, перекидывая через плечо, хватал, опрокидывал на спину, чуть не переворачивал вверх ногами, которые торчали почти вертикально, а пальцы на руках касались пола. А она была красной, возбужденной, и ей как будто нравилось это фамильярное тисканье. Между ними чувствовалось какое-то нежелательное соответствие друг другу. Она и Тедди смотрели в глаза друг другу почти интимно, но и с какой-то яростью. В какой-то момент этого невероятного танца ей пришлось влепить ему пощечину, очень звонкую и точно вовремя. Проделала она это с таким воодушевлением, что все зааплодировали. А он улыбнулся, обхватил ее шейку своими ручищами и очень реалистично задушил.
Тут граммофон издал предсмертный хрип, и танец завершился.
Горло не беспокоило мистера Примби со времени обеда, но теперь он несколько раз издал «кха-кха».
Они хотели, чтобы Кристина-Альберта, раскрасневшаяся, запыхавшаяся и растрепанная, станцевала еще раз, но она не согласилась. Танцуя, она заметила удрученное недоумение и горесть на лице папочки.
Парочка из соседней студии затем одолжила общество подражанием русскому подражанию пляске саратовских крестьян. Подобранная граммофонная пластинка обеспечивала не совсем тот аккомпанемент, но это ничему не мешало. Пляска доставила мистеру Примби искреннее удовольствие. Молодой человек присел почти к самому полу и лихо выбрасывал вперед то одну ногу, то другую, а девушка была совсем как деревянная кукла. Все хлопали в ладоши, отбивая такт в лад с музыкой, и мистер Примби тоже. Но тут произошло новое извержение из двери. Пятеро в причудливых костюмах потребовали пива. Мистеру Примби они показались нелепыми, яркими и совершенно неинтересными. На одном был красный петушиный гребень на колпаке шута с бубенчиками. На остальных были трико и что-то яркое, ничего не означавшее. Они явились с вечеринки, устроенной кем-то там для «Молодежи». Они воплями возвестили: «Они в полночь объявили конец. Объявили конец в полночь. Когда молодежи положено ложиться спать».
