Я отстраняюсь и сажусь рядом с Андреа. Несколько человек смотрят на нас, в глазах у них ужас, и мы уходим под чей-то дьявольский хохот. Мы не уважаем ничего и никого, даже самих себя, мы наделены единственным даром — мы навсегда освобождены от ига всяческих запретов. Я не могу удержаться от смеха. Я пьяна от шампанского и от своего распутства.
И хочу продолжать. Я еще не насытилась.
Хочу с еще большей силой, хочу невозможного.
Мы выходим на улицу. Путь от «Куина» до машины нескончаем, мы напрягаем остатки сил, чтобы идти пристойно и не ткнуться лицом в пыльный тротуар. В свете электрических фонарей мы проходим мимо невольных свидетелей, и понемногу в моем мозгу зарождается мысль, что мы смешны. Смешны. Жестикулирующие марионетки. Я валюсь на сиденье. Елисейские Поля вращаются вокруг меня, я пытаюсь закрыть глаза, чтобы не видеть этот утомляющий меня манеж, в центре которого нахожусь, но виски мои словно сжаты тисками, и я не могу сделать это и смотрю широко раскрытыми глазами на жалкий спектакль своего вырождения. Безвольное тело, которое бьет лихорадка, кое-как прикрыто платьем с потускневшими блестками. Руки в конвульсиях. На лицо страшно смотреть: запавшие глаза, блуждающий взгляд, застывший рот. На бледной коже полосочка крови, это я разбила бровь. Я ищу в своих глазах привычный свет. И не нахожу. Я разглядываю какую-то незнакомую женщину. Незнакомую женщину с потухшим взглядом.
Подумать только, Андреа еще способен втиснуть на стоянке между двумя машинами свою… Я сижу как пригвожденная. Он настаивает, чтобы я вышла. Я отказываюсь. В конце концов он осторожно тянет меня за руку, и я выбираюсь из машины. Мои судорожные движения смешны. Наконец я стою на тротуаре. Лишь одно мгновенье, а потом мои обессилевшие ноги подкашиваются, и я падаю. Меня тошнит. Это поднимается во мне словно приступ ярости, я хочу выплеснуть свое отвращение, свою ненависть и те литры алкоголя, которыми я налилась. Я стою на коленях, согнувшись пополам, меня выворачивает наизнанку, и излишества этой ночи и моей повседневной жизни гнусными брызгами выплескиваются на мое платье от Лолиты Лампика, а тишина в те минуты, когда я давлюсь от ужасных усилий, угнетает. Как в каком-то кошмаре я фонтанами изрыгаю литры водки, литры шампанского, свои утраченные иллюзии, фантомы, которые преследуют меня, и все это выплескивается на темный асфальт жидким и грязным взрывом, который отдается в моей голове фатальным приговором моему нравственному падению. Я в полной отключке. Я не хочу подняться с колен, не хочу встретиться взглядом с Андреа. Я опускаю голову, чтобы скрыть свои жгучие слезы. Я хочу здесь умереть.
Андреа поднимает меня, одна рука под моими коленями, другая обнимает за плечи, он несет меня к машине и увозит. Я умираю от усталости и стыда, я кладу голову ему на плечо, у меня вид покойницы. Привычный запах его квартиры приводит меня в чувство. Неторопливо он ведет меня через комнаты в ванную. Сажает на край ванны и смоченным полотенцем осторожно обтирает мне лицо, перемазанное макияжем и слезами. Терпеливо, пока от них не остается и следа. Пока зеркало не являет мне образ бледного ребенка с печальными, окаймленными темными кругами глазами. Он чистит мне зубы.
— Сплюнь.
Я сплевываю. Потом он расчесывает мои отяжелевшие волосы, аккуратно, чтобы не сделать мне больно. Снимает туфли от Прада и платье. Заставляет надеть необъятную рубашку. Берет меня за руку и ведет в свою спальню. Укладывает, укрывает до подбородка. Моя голова лежит на середине подушек. Он держит мою руку. Я помню нежность чистых простыней и чувство умиротворения от того, что моя рука в его руке. Потом я провалилась в сон.
На следующий день все повторилось. И даже еще хуже…
Я больше не могу.
Мы уже не живые, мы в капкане.
Мы увязли во Мраке и в кокаине.
Мы шляемся по злачным местам восточных окраин, по кварталам, о существовании которых до того даже не подозревали, мы погрязаем в нечистотах других, мы насыщаемся отвратительными испарениями, пустопорожними встречами и той вездесущей гнилью души, которую находят только ночью, и мы стремимся к ней помимо своей воли.
Мы играем комедию жизни, но мы скорее мертвые, чем живые.
Живые трупы.
Я задыхаюсь… я не хочу все это продолжать.
Я больше так не могу…
Я принимаю очередную дозу.
Каждый день я вижу, как опускается мужчина, которого я люблю, как он тычется подбородком в столешницу, как дрожат его руки, раскрывающие пакетики с коксом, как он делит порошок на дозы, и они мгновенно исчезают, когда он неверной рукой подносит их к носу, чтобы вдохнуть, это полностью заполняет его жизнь, в которой я уже лишняя.
Нос забит, глаза пустые.
Мы даже не занимаемся больше любовью.
У меня в горле постоянный привкус металла, я не чувствую десен, каждое утро у меня из носа идет кровь.
Это захлопнувшаяся калитка, автаркия. Звоним мы теперь только своему дилеру.
Мы стремимся испытать все. Вчера мы накурились крэка.
Перевернутый стакан, белоснежные кристаллики, скрученная купюра. Он перенял у меня дурную привычку пользоваться купюрой.
И в этом мы каждый сам по себе.
Мы таскаемся по каким-то гнусным местам, мы кутим с самыми отчаявшимися бедолагами.
Шесть часов утра, мы где-то в Восемнадцатом округе, мусорные баки и какие-то люди. Кажется, уже занимается день. Но это ночь, навеки ночь.
Только я одна знаю это.
Возможно, он тоже знает, я его не спрашиваю, мы совсем не разговариваем больше.
Усталым движением он открывает дверцы машины. Я словно во сне сажусь в нее.
Мы слушаем «Аэродинамик» группы «Дафт Панк», и музыка вызывает у меня желание куда-то идти, уйти очень быстро и очень далеко. Мы мчимся по пустынным набережным, на спидометре двести, и все, что остается позади, вдруг освещается словно вспышкой молнии, и я твержу себе, что мне хочется умереть, умереть именно в этот миг в Париже, на скорости двести, умереть рядом с Андреа, одурманенной коксом и бешеной гонкой, умереть под громкие звуки гитары «Дафт Панк», насытившись окружающей красотой, броситься с моста Искусств, потому что в наших остекленевших глазах мелькает наша судьба, влететь в Квадратный двор Лувра, к подножью обелиска, промчаться под Триумфальной аркой, по площади Виктора Гюго, вышибить дверь музея Мармоттан, чтобы вместе с родственной душой пролить слезы перед шедевром — картиной Моне «Впечатление. Восход солнца» — и испустить последний вздох…
Я вдруг осознаю, что у меня из носа идет кровь, что звонят колокола, что мы приехали…
Все кончено. Я отступилась. Я больше не могу. Мне кажется, мы дошли до того, что ненавидим самих себя. Мы больше не живем. Рутина, жуткая рутина, сознание, что и завтра мы проснемся рядом друг с другом, будем вместе бродить… тоска… Попытка обмануть эту тоску, отупляющую наши головы, пичкать себя наркотиками, чтобы сохранить иллюзию, будто нас что-то связывает, кроме нашей «любви», цепляться за нее, чтобы избежать «иного», ненавидеть это «иное», которое уже пришло, и все-таки страшиться, что оно уйдет… Уйти раньше.
Это конец.
* * *
«В моем глупом сердце глупость поет во весь голос…»
Сегодня я ходила по бутикам. Я купила две пары джинсов от Кавалли, болотные сапоги в «Колизе де Саша» и пиджак от Барбары Бюи, и еще я скупила всю витрину у «Пола и Джо», брюки от Жозефа, еще одни от Прады, а у Диора …надцатую сумку, очень подошедший к ней бумажник и летные очки, я даже купила парусиновую шляпу от Фенди с фирменной фонограммой, хотя носить ее не буду, разве только в воскресенье в кино.
Сегодня у меня четыре приглашения на ужин: один в «Бэне» в пользу благотворительной организации, нечто вроде суаре, куда приходят в вечернем платье за три минимальные зарплаты и где вы обжираетесь с чистой совестью, потому что вы пришли и благодаря вашему присутствию и пяти сотням франков, которые внесли при входе, вы спасете тридцать голодных африканских детей. На этот ужин я не пойду. «Бэн» слишком далеко.
Еще я приглашена на день рождения Султана. Двадцать лет. Султан — не лошадь и не собака, он мой друг детства, и я думала, что мне наконец-то удалось потерять его из виду, но он, как и каждый год, настоятельно приглашает меня на свой день рождения, где, заранее знаю, я встречу всех утонченных представителей вырождающейся расы, которых я избегаю с тех пор, как начала что-то соображать и бойкотировать танцевальные вечера для избранной молодежи и улицу Пасси. Значит — не подавать признаков жизни.
