Татьяна де Росней - Бумеранг судьбы

Нас воспитывали в «буржуазных» правилах, то есть в строгости и приверженности традициям. «Здравствуйте, мадам! До свидания, мсье!» Безупречные манеры, прекрасные отметки в школе, месса по воскресеньям в церкви Сен-Пьер-де-Шайо. С просьбой держать свои эмоции при себе, потому что детям не позволяется высказывать свое мнение и запрещается говорить о политике, сексе, религии, деньгах и любви. А еще – никогда не произносить имя нашей матери, не вспоминать о том, что она умерла.

Наша сводная сестра Жозефин родилась в 1982. Она быстро стала любимицей отца. У них с Мелани разница в пятнадцать лет. Жозефин родилась как раз в год моего совершеннолетия. В то время я снимал квартиру с парой друзей на левом берегу и учился в Школе политических наук. Я покинул дом на авеню Клебер, который после смерти Кларисс перестал быть для меня домом.

На следующее утро я просыпаюсь и чувствую, что все тело занемело. Эта продавленная больничная койка – худшее, на чем мне доводилось спать. Да и спал ли я? Я думаю о сестре. Как она себя чувствует? Будет ли с ней все хорошо? В пустой комнате я ищу глазами свой чемодан и ноутбук, упакованный в специальную сумку. Во время аварии они не пострадали. Я проверил компьютер перед тем, как лечь, и он без проблем включился. Мне даже трудно было в это поверить. Я видел, что стало с машиной. И, что еще хуже, я сам был в этой машине. И из этой машины, превратившейся в кусок железа, мы с моим ноутбуком вышли как ни в чем не бывало.

Пришла медсестра, но не та, что накануне. Она полненькая, и на щеках у нее симпатичные ямочки.

– Вы можете увидеть сестру, – сообщает она, широко улыбаясь.

Я выхожу следом за ней в коридор, мы проходим мимо сонных стариков, которые едва волочат ноги, потом поднимаемся по лестнице на этаж, где, вытянувшись на своей постели, вся опутанная проводками многочисленных сложных аппаратов, лежит Мелани. Ее грудь в гипсе от плеч до талии. Из гипса торчит тонкая длинная шея. Мелани похожа на жирафа.

Она уже не спит. Под ее зелеными глазами большие черные круги, кожа очень бледная. Я никогда не видел ее такой бледной. Она сама на себя не похожа, но я не смогу сказать, что именно не так.

– Тонно, – шепчет Мелани со вздохом.

Я хочу быть сильным, сыграть роль эдакого здоровяка, которому все нипочем, но от одного ее вида на глаза набегают слезы. Я не решаюсь к ней прикоснуться, боюсь что-нибудь сломать. Я неуклюже усаживаюсь на стул у ее кровати. Мне ужасно неловко.

– С тобой все в порядке? – Слова даются ей с трудом.

– В порядке. А ты, как ты себя чувствуешь?

– Не могу пошевелиться. От этой штуки у меня все чешется. Так чешется…

Вопросы мелькают у меня в голове. А сможет ли она вообще двигаться? Сказала ли мне доктор Бессон правду?

– Тебе больно? – спрашиваю я.

Мелани качает головой.

– Странное чувство… – Ее низкий голос звучит еле слышно. – Словно я не знаю, кто я.

Я глажу ее по руке.

– Антуан, где мы?

– Недалеко от Нанта. Мы попали в автомобильную аварию.

– Аварию?

Она ничего не помнит. И я решаю не говорить ничего, что могло бы заставить ее вспомнить. Не сейчас. Я делаю вид, что и сам ничего не помню. Казалось, мой ответ ее успокоил, и она ласково касается моей руки. И я ей говорю:

– Он приедет.

Мелани тотчас же понимает, кого я имею в виду. Она вздыхает и отворачивается. Я не свожу с нее глаз, словно ангел-хранитель. Я не наблюдал за спящей женщиной с тех пор, как расстался с Астрид. На нее я мог смотреть часами, без устали любовался ее умиротворенным лицом, подрагивающими губами, перламутровой кожей и тем, как дыхание легко приподнимает ее грудь. Во сне она казалась такой молодой и хрупкой, как сейчас Марго. В последний раз я наблюдал за ней, спящей, в последнее лето, которое мы провели вместе.

В то лето, когда наш брак развалился, мы с Астрид арендовали квадратный белый домик на греческом острове Наксос. В июне мы пришли к решению развестись (точнее, Астрид решила бросить меня ради Сержа), но не смогли аннулировать наши билеты на самолет и на корабль. Поэтому нам пришлось ехать несмотря ни на что, и этот отдых оказался финальным испытанием нашего уже мертвого супружества. Мы еще не сказали о своем решении детям и разыгрывали перед ними комедию под названием «Нормальные родители». Энтузиазм был до такой степени фальшивым, что дети заподозрили неладное.

Эти три недели оказались кошмарным испытанием, и я подумывал о том, чтобы пустить себе пулю в висок. Астрид читала, лежа голышом на плоской крыше, и скоро ее кожа приобрела интенсивный шоколадный оттенок. Глядя на нее, я бесился при мысли о том, что Серж будет трогать это тело своими лапами. Сам я сидел на террасе, возвышавшейся над пляжем Плака. Вид был дивный, и я созерцал природу, будучи полупьяным, но не столько от алкоголя, сколько от собственной глубокой тоски. Коричневая точка острова Парос находилась, казалось, на расстоянии нескольких морских саженей, море, переливавшееся ультрамарином, было усеяно бликами света, точками и пенными гребнями, которые вздымал сильный ветер. Когда мной овладевало отчаяние, или я чувствовал, что перебрал спиртного, или и то, и другое, я шел вдоль обрывистого склона по пыльной дороге, ведущей в маленькую бухту, и падал там в воду. Однажды меня ужалила медуза, но я ничего не почувствовал. Арно заметил странные красные полосы у меня на груди, похожие на след от хлыста.

Адское лето… Чтобы добить меня морально, ежедневно в утреннюю звенящую тишину врывался отчаянный рев бульдозеров и отбойных молотков – на ближайшем холме какой-то итальянец утолял свою сумасшедшую тягу к большим домам, сооружая виллу, чей прототип красовался в одном из фильмов о Джеймсе Бонде. По узкой дороге, пролегавшей мимо нашего дома, без конца сновали грузовики, вывозившие со стройки землю и мусор. Инертный и отупевший, я сидел на террасе и вдыхал аромат выхлопных газов. Шоферы оказались дружелюбными ребятами и приветствовали меня каждый раз, когда проезжали мимо, а их двигатели с ревом проносились в нескольких метрах от моего завтрака. Который, кстати, не лез мне в горло.

В довершение всего следовало экономить воду в резервуаре, в доме каждый вечер отключалось электричество, а комары оказались настоящими карпатскими вампирами. А еще Арно умудрился разбить мраморный подвесной унитаз в стиле хай-тек. И как! Он просто на него сел. Каждую ночь я делил ложе с женщиной, которая в ближайшем будущем должна была стать моей бывшей женой. Я смотрел, как она спит, и беззвучно плакал. Астрид без конца шепотом уговаривала меня, словно терпеливая мать упрямого ребенка: «Антуан, так уж вышло. Я не люблю тебя так, как раньше». Она заключала меня в материнские объятия, а я дрожал от желания заняться с ней любовью.

Как такое возможно? Почему это с нами происходит? Как может человек выдержать такую муку?

Астрид и Мелани были подругами. Я помню, какой интересный контраст они представляли, появляясь вдвоем: Мелани – маленькая, изящная брюнетка и Астрид – блондинка с белой кожей. Мать Астрид Биби родилась в Швеции, в Упсале. Она уверена в себе и артистична. Весьма эксцентричная, но при этом обаятельная особа. Отец Астрид Жан-Люк – известный диетолог, один из этих оскорбительно худых загорелых типов, при взгляде на которых сразу ощущаешь себя куском жира, фаршированного холестерином. Вечно озабоченный состоянием своего кишечника, он посыпает клетчаткой почти все приготовленные Биби блюда.

Я вспомнил об Астрид, и мне захотелось позвонить ей и рассказать о случившемся. На цыпочках я выхожу из комнаты. Астрид не берет трубку. Моя прогрессирующая паранойя заставляет меня маскировать свой номер. Я оставляю ей короткое сообщение. Девять часов. Она должна быть в машине, в нашем стареньком «ауди». Я на память знаю ее распорядок дня. Она уже отвезла в школу Люка, а Арно с Марго – в Пор-Руаяль, где находится их лицей. Сейчас Астрид, возможно, пробивается через утренние пробки, направляясь в Сен-Жермен-де-Пре, в свой офис на улице Бонапарта, напротив церкви Сен-Сюльпис. Она накладывает макияж, глядя в зеркало заднего вида каждый раз, когда останавливается на красный, и мужчины в соседних авто пялятся на нее, потому что она действительно очень красива. Нет, ну какой же я идиот! Сейчас середина августа, и она все еще в отпуске. С ним. Или успела вернуться в Малакофф с детьми, которые гостили у ее родителей.

Вернувшись к палате Мелани, я вижу старика с большим животом, стоящего у ее двери. Проходит пара секунд, прежде чем я понимаю, что это он.

Резким движением он заключает меня в объятия. Грубость этих объятий не перестает меня удивлять. Я никогда так не обнимаю своих детей. К слову, Арно в силу возраста терпеть не может, когда к нему прикасаются, но когда я все же рискую, то обнимаю его нежно.

Отец делает шаг назад и смотрит на меня неодобрительно. Выпученные карие глаза, интенсивно-красные губы с опущенными уголками, которые с возрастом стали тоньше… Его руки с выступившими венами кажутся хрупкими, плечи поникли. Приходится признать, что мой отец уже старик. И это меня шокирует. Неужели наши родители тоже замечают, как мы стареем? Мы с Мелани не слишком молоды, даже несмотря на то, что остались его детьми. Мне вдруг вспоминается одна из приятельниц отца, Жанин, которая чрезмерно усердствует с хирургическими подтяжками кожи. Однажды она сказала, обращаясь к нам с сестрой: