— Тридцать четыре матери? — удивился я. — Прости, что я спрашиваю, но если можешь, скажи мне: сколько тогда в нашем городе посыльных?
— Конечно, могу, сударь, — сказал он. — Но все это написано под буквой «П» в Энциклопедии в Городской Библиотеке. Сегодня к вам заходил Николай — посыльный, приходивший до меня, — он вам сказал то же самое. Посыльных сейчас всего семьдесят. Как вам уже известно, семеро посыльных на сегодняшний день убито. Так что раньше нас было семьдесят семь.
— Семьдесят посыльных?! — взволнованно переспросил я. — И тридцать четыре матери?
— Да. Три матери перестали быть матерями посыльных и решили стать матерями обычным способом. Сейчас они занимаются воспитанием собственных детей в счастливом семейном гнезде. Следовательно, женщин, которые профессионально занимаются произведением на свет посыльных — тридцать одна, сударь. И в Городской Библиотеке…
— Да, посыльный, — сказал я. — Я уверен, что в Городской Библиотеке все это написано под буквой «П».
Она соврала мне. О том, сколько матерей и посыльных, о Жакобе. А я все это принял за чистую монету. Как дурак.
Звенящим от ненависти голосом, я резко приказал:
— Немедленно ступай к Эсме и передай ей, чтобы она завтра пришла ко мне в контору. А книгу и письмо господину Волковеду передашь позже.
— Конечно, сударь, — сказал он.
Светилась ли в его глазах насмешка или мне только так показалось?
— Еще я вот о чем хочу спросить тебя. Надеюсь, об этом тоже есть в Городской библиотеке. Сколько лет старшим из вас?
— Самому старшему из нас недавно исполнилось тридцать лет, сударь, — сказал он. — Девять лет назад двое посыльных, которые были тогда старше всех, одному двадцать два, другому — двадцать три года, умерли от инфаркта. Кроме них среди нас еще ни один не умер естественной смертью. Полагаю, что вы хотели спросить и об этом, сударь.
— Да, посыльный, — сказал я, — именно об этом. Хорошо. Тот посыльный, который сегодня приходил ко мне, принес известие от мсье Жакоба. Он — старший?
Мальчик замялся. Затем внезапно сказал:
— Да, сударь. Он старший.
— Благодарю, милый посыльный, — сказал я. — Большое спасибо за информацию.
— Спокойной ночи, сударь, — поклонился он.
— Спокойной ночи, — ответил я.
Он направился к двери, но я окликнул его на выходе:
— Посыльный! У тебя сзади чулок в грязи.
Он повернулся, посмотрел на чулок. И с задумчивым, безразличным выражением лица произнес:
— Ну во-от.
А потом открыл дверь и неторопливо вышел.
Он не такой, как все посыльные, подумал я. У него даже грязь на его щегольских чулках с помпонами. Это ведь невозможно. Или Эсме соврала? И такое возможно?
* * *
На следующее утро я проснулся рано и замечательно позавтракал. В тот день я твердо решил не пить, а если ко мне в контору кто-нибудь придет, решать все вопросы быстро, чтобы как можно скорее разобраться в этой запутанной истории, от которой у меня уже все мозги были набекрень. Бодро прошагав по извилистым улицам, я пришел в контору. На дубовом дедушкином столе все еще стояли наши с Эсме стаканы. Я взял в руку ее стакан и рассмотрел. На нем остались следы ее тонких губ в помаде. Меня это взбесило окончательно. Она мне про все наврала. Но почему, зачем?
«Тебе было бы не интересно заниматься убийствами, которые просто раскрыть». Не интересно заниматься убийствами, которые просто раскрыть! Ее смех звенел у меня в ушах. Ее возвращение в наш город из-за океана. Ее детство в Индии. Ее участие в этом грязном дельце. Ее диссертация по индийским богам. Сильный ожог на ее руке. Ее близко посаженные глаза. Шоколадка с сирийскими фисташками. Вот бы хоть чуть-чуть успокоиться. Вновь наполнив стакан, я залпом выпил его.
Наполнив третий стакан, я выбросил опустевшую бутылку в мусорную корзину под столом. Это была последняя бутылка, оставшаяся со времен дедушки. Время, полагаю, уже близилось к вечеру. Чем бы мне теперь заняться в этой конторе за закрытыми ставнями, где теперь без книг и виски стало по-настоящему тоскливо? Эсме не пришла — да и не собиралась. Совершенно ясно, что она была не из тех женщин, которые ходят туда, куда их приглашают, да еще и в назначенное время. Она была из тех, кто приходит внезапно, когда вы уже обиделись и перестали ждать. Из тех, чья ненадежность до предела действует всем на нервы. Из тех, кто все на свете забывает. Какая мощная цитадель эта забывчивость, какая ужасная, непробиваемая броня! Пока я ждал ее, терзаясь ненавистью и ревностью, я снова подумал о том, как ненавижу тех, кто все забывает. Тех, кто умеет забывать и постоянно опаздывает.
Когда кто-то заколотил в дверь, я уже почти что повеселел. Ну конечно: вместо того, чтобы весь вечер есть себя поедом, лучше спокойно провести его с Человеком в Медвежьей Шапке. Тот изо всей силы колотил в дверь и кричал:
— Откройте! Откройте, пожалуйста!
Чтобы он поскорее замолчал, я крикнул в ответ:
— Дверь открыта, сударь! Всегда открыта, всегда!
Он торопливо вошел, с победным видом размахивая бутылкой виски «Джонни Уокер Блэк Лэйбл», как охотник, только что вернувшийся с охоты, гордо несет за уши убитого зайца. Он суетливо бормотал:
— Как, а? Как? Что скажете? Как, а? Не-ет, вам понравится, понра-авится!
— Да, сударь, — заговорил, наконец, я. — Вы угадали. Я тоже предпочитаю «Джонни Уокер Блэк Лэйбл», как всякий опытный и солидный человек. А из стакана, который вы видите у меня в руках, только что была выпита последняя капля виски в этом кабинете. Так что спасибо вам огромное. Великолепно.
Одним из достоинств виски является то, что выпив его, любой человек начинает вести себя со всеми просто и запанибрата. Думаю, что вы убедились в этом, прочитав мои слова.
Я до краев наполнил стакан, который, казалось, пустел сам собой, и синий стакан моего гостя. Мы стали пить, не сводя друг с друга глаз. Вытащив из внутреннего кармана пиджака фотографию паспортного формата, он протянул ее мне. Это была Лорен Бэколл. Думаю, вы понимаете, как нелегко найти ее фотографию, тем более паспортную.
— Ну вы даете! — сказал я. — Вы на все способны ради нее. Но как вы нашли эту фотографию? Это же так трудно!
— Когда речь заходит о ней, — сказал он, сощурившись, — я забываю о повседневной рутине. Мгновенно забываю. Я теперь совершенно не замечаю — трудна ли, легка ли повседневная жизнь, долго ли все это длится или нет. Мне теперь все равно. Это и есть любовь! Она способна мгновенно перенести нас из этой ску-ску-скучной жизни в прекрасный, сказочный мир.
— Я познакомился с женщиной, влюбленной в Хамфри Богарта, — сказал я. — А еще она жуткая лгунья.
— Господи! — захохотал он. — Будьте со-со-собой, а от женщин — женщин, которые помешаны на Богарте, — держитесь подальше. — Он с трудом договорил, и так хохотал, что, казалось, свалится с кресла.
— Надо же, как вам весело, — сказал я, думая, что такое веселье просто невыносимо.
Внезапно он стал серьезным:
— Женщинам, помешанным на Богарте, не стоит доверять. Это доказано научно.
— Как это научно? — удивился я.
— Н-ну, т-то есть я так ду-думаю, — заикаясь от выпитого, проговорил он и начал опять хохотать, забрызгав слюной полстола.
Это было уже слишком! Меня бесил его бесконечный смех. Я больше не мог этого выносить. Я допил свой стакан и собрался было выставить этого весельчака, но вдруг в дверь кто-то постучал: ровно три раза, с равными промежутками, не медленно и не быстро.
— Дверь открыта, господин Волковед! — крикнул я. — Всегда открыта!
Тот вошел. Вежливо кивнув мне и Человеку в Медвежьей Шапке в знак приветствия, он сел напротив него в кресло. Его пышные и довольно длинные каштановые волосы, подстриженные лесенкой, падали на брови. Почему-то его голова напоминала огромный артишок. Этому человеку надо бы сходить к хорошему парикмахеру, подумал я. Ему бы подстричься, чтобы лучше было видно его красивое лицо.
В руках у него была кожаная сумка, по виду довольно дорогая. Он поставил ее себе на колени и затеребил ручку, время от времени облизывая верхнюю губу. Не глядя мне в глаза, он заговорил своим ровным, звучным голосом, четко и безупречно выговаривая слова:
— Я получил письмо и книгу, которую вы отправили вчера вечером. Благодарю вас, прежде всего, благодарю. Но мне хочется по-дружески предостеречь вас. Предостеречь от скоропалительных выводов и обвинений.
Не успел он договорить эту напыщенную фразу, как Человек в Медвежьей Шапке разразился хохотом. Он так заливался, так гоготал, держась за живот, что я тоже невольно засмеялся. Господин Волковед не смутился. Аккуратно вытерев с лица слюну Человека в Медвежьей Шапке, он холодно взглянул на меня.
— Я в-в-вас слушаю, — сказал я, с трудом сдерживая смех.
— Посыльные — это, прежде всего, бизнес, — начал он. — Быть матерью посыльных в этом городе — считается не только самым престижным занятием, но и одной из самых высокооплачиваемых работ. Что касается отцов посыльных… — запнувшись, он замолчал и высморкался. — Понятия отцовства нет, есть только торговая сделка по продаже. За это платят очень большие деньги, чем мне и пришлось воспользоваться семь лет назад, по необходимости. Я не обязан сообщать вам, раскаиваюсь я или нет; но если говорить о самом институте посыльных, то — да, я против него. И сегодня, мобилизовав все свои материальные и духовные возможности, я противостою Городскому Совету, с которым я не согласен не только по этому вопросу, но и по многим его политическими решениям, которые противоречат…
