— А что катит?
— Другое. Но ты под него не подходишь.
— Бутербродский катит?
— Всего хорошего!
— Погодите… Как это «всего хорошего»! Я требую отступного!
— Ну ты наглец, Валерик!
— Постойте… Я имел в виду…
— Что?
— Если какая другая работёнка…
— Позвоню, сообщу.
Вот как всё кончилось с Минским. Артосов долго рассматривал себя в зеркало, потом несколько дней ходил в косметологический кабинет и слегка подправил изрядно испитое лицо, хотя и понимал, что поганый Романыч больше никогда не позвонит.
Оказалось, что и заработанных денег, которые ещё недавно мерещились ему баснословными, и он ещё в пьяном кураже, бывало, кричал домашним: «Я для вас вагонами баксы отгружаю!» — этих вагонов-то и нету. Покупали то, сё, жене и дочерям гардероб обновили, приобрели мобильные телефоны, компьютеры, телевизоры, всякую хренатень…
— Давайте, хотя бы, ремонт сварганим, — предложил Валерий Иванович, всё ещё переживая облом с Минским, но радуясь, что жизнь начинает обновляться.
Наступило лето, и они все дружно занялись ремонтом. Но и на него денег не хватило, в ванной и на кухне ещё работали какие-то молдаване, а в комнатах всё самим пришлось делать. И ремонт, задуманный как капитальный, получился косметическим. Тем не менее, все радовались. Только Ася стала ему намекать:
— Хоть бы ещё какую денежную халтурку… Но чтобы не пить.
— Ты права. Чтобы не пить. Милая моя! Заживём, в следующем году на юг поедем. А хочешь, за границу?
— И хочу!
Артосов вспомнил про старые заказы на книги и набрал новой книжной халтуры — «Творческая интеллигенция в домашнем быту», «Уголовный жаргон» и даже «Ремонт в вашем доме». Оплачивались они слабовато, не в пример службе у Минского. Смирялся, пыхтел, скачивал из Интернета, и страшно тосковал по Есенину, когда легко и весело можно было срывать неплохие бабки.
Так и подошёл к концу этот страшный год, начавшийся чёрным весельем, а окончившийся бледным похмельем. Под занавес в юго-восточной Азии грянуло землетрясение, вызвавшее чудовищное цунами. Гигантская волна крушила всё подряд на побережье Индонезии и Таиланда, Андаманских и Мальдивских островов. Расцарапало мокрой лапой и щеку Цейлону.
«Смыло Хиттадуву! — думал Артосов даже и с некоторым злорадством. — Смыло всё, что было…»
Но когда он проверил по карте, выяснилось, что Хиттадува, расположенная на юго-западном берегу, не попала в число мест, пострадавших от бешеного цунами.
Однажды Валерий Иванович сидел в парикмахерской и слушал такой разговор парикмахерш:
— Ну а как там твой Володька?
— А никак, я больше с ним не встречаюсь.
— И давно?
— Уже год как.
— А что случилось?
— Да так… Он меня больше не цунáмит.
«Вот-вот, — с усмешкой думал Артосов. — Меня тоже ничто более не цунáмит».
Но он был не прав. Ибо прошло ещё полтора года, и вот он сидел за одним столиком с Таней в ресторане «Библиотека», смотрел на неё и понимал, что ничего не изменилось, что он всё так же любит её. А она жизнерадостно рассказывала ему о том, какое страшное цунами прокатилось по всей её жизни.
— Видишь, видишь? — показывала она ему свою свежую книжку стихов. — Я больше не Проломова. Я все свои стихи переиздаю под девичьей фамилией. Я — Саврасова! Он мне заявил: «Ты бесплатно использовала брэнд моей фамилии».
С обложки на Артосова взирало то же Танино лицо, что и напротив за столиком, и написано было: «Татьяна Саврасова. ЯГОДКА ОПЯТЬ».
— А как тебе название?
— Хорошее. Но я бы на твоём месте назвал так: «Свободу Шаримбе!»
— А ведь и правда! Я следующий сборник так назову. Хорошо, что подсказал. Валера, какой же ты у меня гениальный!
— У тебя?..
— Да, у меня. Разве ты всё забыл?
— Нет, не забыл… Так с чего же начался ваш разрыв? Неужели я во всём виноват?
— Извини, но ты здесь совершенно ни при чём. Всё началось с моей болезни. Когда выяснилось, что я онко, господин Проломов бил себя в грудь и клялся, что сделает всё для моего излечения. При этом не переставал ревновать меня к каждому кусту. Мне говорили, что ревнивцы чаще всего бывают сами изменщиками. Потом и это подтвердилось. И ого-го как! Но пусть бы только это. Он просто оказался подонком. Я ездила лечиться в Швецию, потом в Японию. Потом нашли отличного врача в Германии. И тут вдруг господин Проломов не выдержал: «Опять, значит, моя яхта откладывается». Тут же спохватился, покраснел… Но было поздно. Он всё яхту собирался покупать, а из-за моих врачей покупку приходилось откладывать. «Так тебе яхта дороже?» И тут он: «Да эти врачи все шарлатаны! Да всё бесполезно! Да они только деньги вытягивают, капиталисты проклятые!»
— А он кто?
— Представь себе, он до сих пор себя капиталистом не считает. Ведь он некогда был крутым партийцем.
— Понятно.
— В общем, вдруг он мне заявляет, что больше денег на врачей не даст, потому что всё без толку. Я стала требовать свою долю, а он, собака, обложил меня со всех сторон. С трудом наскребла на лечение и поехала в Гамбург. А там врач оказался вовсе и не немец, и не капиталист, а хороший русский парень, моложе меня. И вот, представь себе, вылечил!
— Должно быть, влюбился в тебя с первого взгляда.
— Конечно влюбился!
— А любовь творит чудеса.
— А любовь творит чудеса, Артосов! У меня закрутился такой бурный роман с ним, что… Прости, я жестокая, что тебе это рассказываю. Но я так счастлива, Валера! Как только я подала на развод с господином Проломовым, у меня всё пошло на поправку. И всё благодаря новой вспыхнувшей любви. Ты не представляешь, как я счастлива! И, конечно, ты тоже виноват в моём счастье. Ты прав, всё началось с тебя. Когда ты в Доме дружбы народов взбеленился. Ведь всё тогда могло иначе повернуться. Знаешь, что господин Проломов хотел тебе тогда хорошее предложение сделать?
— Муки и перца?
— Лучше. Он хотел тебе заказать большую и богато иллюстрированную книгу. «Горизонты Тузгаза». С солидным гонораром. И всё было бы по-другому.
— Не надо. У меня один приятель, прозаик, тоже про крупных капиталистов пишет. Они просто так никому денег не платят. Он мне подробно рассказывал. За книгу ему платят столько, сколько сами за один вечер в ресторане могут на троих профукать. А жилы из него вытягивают при этом без остатка. То не так, это не так. Себя считают королями, а на него смотрят как на букашку. Нет уж, я гораздо лучше поесенил! И по мордасам, бывало, кому-нибудь съездишь с огромным удовольствием, и посуду побьёшь, и столы вверх тормашками.
— Но ведь это ужасно, Валера! Да и Проломов при моей протекции…
— Едва ли. Если он такой жмот, что родной жене на лечение скупился…
— В том-то и дело, что мы с ним, в итоге, оказались совсем не родные, а очень даже чужие люди. А как он к тебе ревновал, ты даже не представляешь!
— Ревновал и платил бы мне большие деньги? Сомневаюсь.
— Платил бы. Но это уже не важно. Знаешь, если бы ты тогда не устроил дебош, наша жизнь, возможно, продолжала бы так и ползти своим чередом. А тут всё как-то само собой… «Вот, говорит, кем ты восторгаешься!» И у меня тогда впервые заболело там… Ну, где потом обнаружилось онко. И когда я слышала о твоих похождениях, у меня сильнее болело. А потом случился разрыв с Проломовым и это чудо в Гамбурге. Прости, тебе, наверное, больно это слышать.
— А как же ваши приёмные дети? Мальчик и девочка, кажется?
— Пришлось их делить. Это особенный ужас! Но я тебе потом всё подробно расскажу, после презентации.
В ресторане «Библиотека» стены были уставлены полками с книгами, а где-то книг не хватило, и полки были просто нарисованы. Но устроители творческого вечера поэтессы Татьяны Саврасовой уверяли, что в скором времени нарисованных полок не останется, всюду будут настоящие книги.
Презентация проходила на высшем уровне. Поэтесса читала свои стихи, и все бурно аплодировали, косясь на столы, куда официанты без устали носили яства и напитки. Потом, когда перешли к столам, раскрасневшаяся и счастливая Таня, ласкаясь к Артосову, попросила его прочесть свои новые стихи.
— Я их больше не сочиняю, — ответил он.
— А что же ты пишешь?
— «Ремонт в вашем доме», «Как поменять сантехнику». В таком плане.
— Врёшь! Валерка, давай выпьем за счастье! Я так счастлива! Любовь это такое, такое… Да! И представь себе, его тоже зовут Валерий Иваныч! Как тебе это понравится? Ничего, что я тебе всё болтаю, как люблю другого человека?
— Как тебе сказать… Меня это уже не цунáмит! — резко ответил он.
И она, словно обожглась, отстранилась, похлопала глазами и отошла от него. Ему надо было сейчас же уйти, но почему-то заклинило. Казалось, уйду, значит полностью разгромлен.
Она вращалась среди гостей презентации, подписывала свой сборник «Ягодка опять», иногда посматривала в его сторону, а он, как тогда, в Доме дружбы народов, метал в себя спиртное, и яркая вспышка осветила мозг, и он схватил со стола тарелку и дрызнул её так, что осколки полетели во все концы уютного библиотечно-ресторанного зала:
