Он сел за стол и написал:
«Милая Кит, родительство — проверка на прочность. Нужна стойкость троеборца. Обычно говорят: время летит так быстро, они так быстро вырастают. Но я не помню, чтобы время летело быстро. Десять тысяч дней, Кит, и каждый день — казарменный порядок и артиллерийская точность. Ты никогда никуда не опаздывала — ни в школу, ни на занятия. Ты вдумайся! Изощреннейшая архитектура — каждый день завтраки-ужины, поездки, проверки, надуманные и навязанные правила, выпрошенное и дарованное сочувствие, накатившее и задавленное губительное раздражение. Я не говорю, что время шло медленно или затянулось. Я говорю, что оно не летело».
Придется, наверное, вычеркнуть. Как ни выражайся, складывается плохо. Но это правда. Воспитывать ребенка — как строить собор. Углов не срежешь.
«Я по-простому, ладно? Чтоб нам обоим было полегче. Я вот помню, как осознал, что мои родители — лицемеры, ничем не лучше прочих. Было мне восемнадцать. И потом меня от этой мысли перло. Но если вдуматься — что я узнал? Ну, понял, что иногда они врали. Что мама пила таблетки, а одно время, когда я был маленький, сидела на морфине. И я торжествовал. Думал, я — это они в идеале. Какой-то гитлерюгенд, да? Или красные кхмеры. Дети, гордясь собой и своей чистотой, расстреливают взрослых на рисовых полях».
Отложил ручку. Страницу толком не разглядеть.
Встал — и над головой закружился потолок. Упал на постель, посмотрел в стену. Недооценил самогон. Постиг его мощь — и все равно недооценил. Ханна, подумал, ах ты чертовка! Обожаю этот мир. И как сложили эту стену. Обожаю людей, которые ее сложили. Хорошие вещи они тут делают.
Алан открыл глаза. 10.08. Опять опоздал на автобус. Позвонит Юзефу.
Скинул ноги с постели, встал в темноте. За плотными шторами яркий день, это понятно, — слишком яркий, Алану там делать нечего. Ужасно болел загривок. Не забыть глянуть, когда пойдет в душ.
Постоял, отыскал зеркало над столом, посмотрел на себя. Не лицо, а катастрофа: щеки утопают в лишних подбородках, те не без шика утопают в рубашке.
Помыл голову, принял душ, размышляя: что это за человек, который пропускает автобус, и не единожды, а дважды за три дня? Что это за человек, который опять просыпается в десять, наверняка пропустив звонки на мобильный и стук в дверь.
И тут отчетливо вспомнил, как стучится женщина, зовет: «Алан? Алан?» Он рявкнул, отослал ее прочь — думал, горничная. А теперь сообразил: горничная вряд ли звала бы его по имени. Рейчел или Кейли, наверное. Точно, Рейчел. Вспомнил.
Вытерся, взял телефонную трубку. Гостиничный аппарат отключен. Это он когда успел? Прошедшую ночь помнил довольно отчетливо, но под конец рухнул с обрыва. Нашел выщербину на двери ванной, чуть выше пола. Ноутбук под кроватью. Вспышка ясности: может, номер обыскивали? Может, Ханна не зря беспокоится из-за тайной полиции? Здесь побывала шариатская гвардия. Подслушали их разговор и пришли на обыск, пока Алан спал. Нет. Начать с того, что самогон никуда не делся — полбутылки на месте.
Позвонил Юзефу:
— Вы свободны?
— Алан? Ну у вас и голосок. Вас что, побили?
— Отвезете меня в ЭГКА?
— Разумеется. Но не могу не спросить: вы нарочно пропускаете автобус, дабы пообщаться с Юзефом, вашим гидом и героем?
— Вы произносите очень много слов, — сказал Алан.
— Через двадцать минут подъеду.
Продел отяжелевшие руки в чистую рубашку — как будто замарал безупречно чистый хлопок. Когда застегивался, воротник поскреб по загривку — боль адская. Пошел в ванную, развернулся перед зеркалом, ничего не разглядел. Пришлось взять два зеркала, расположить стратегически — увидел какое-то огнестрельное ранение. Хотя нет, больше похоже, что его поела крыса, — крыса прогрызала нору в спине. В поле зрения вплыло туманное воспоминание: он что, правда ткнул ножом в шишку на шее? Это вообще возможно? И снова разразилась битва между ответственным «я», представшим ему с утра, тем «я», которое за огромные деньги вызывает водителя, чтобы прибыть к месту исполнения служебных обязанностей в будущем приморском городе, и «я», которое пьянствовало в гостиничном номере, пыряло ножиками фантомные опухоли, пинало двери и сочиняло письма, не пригодные к отправке. Которого из двух можно пустить в расход? Вопрос, как обычно, сводится к этому.
Поискал в ванной пластырь или антисептик. Ничего не нашел. Застегнул рубашку, понадеялся, что никто не заметит.
Сошел вниз. Сел в атриуме, заказал кофе. У стойки портье — электронное табло со списком гостиничных мероприятий текущего дня.
НОВЫЕ ЗАВТРА: Зал Медины
АРАБСКИЕ ТОРГОВЫЕ РЕСУРСЫ: Бельэтаж
ПРИНЦИПЫ БАНКОВСКОГО ДЕЛА: Зал «Хилтон»
УСПЕХ ШАГ ЗА ШАГОМ, ЧАСТЬ I: 10.00
УСПЕХ ШАГ ЗА ШАГОМ: ЧАСТЬ II: 11.00
Прямо здесь, в «Хилтоне», можно добиться успеха к полудню. И зачем тогда он тащится в шатер к морю?
Алан едва успел глотнуть кофе, и тут появился Юзеф:
— Алан.
Алан выдавил улыбку:
— Привет.
— На вид все еще хуже. Что с вами такое?
— Да всю ночь… — Алан осекся. Приятель приятелем, но неизвестно, что Юзеф думает про алкоголь. — Джетлаг просто. В жизни такого не бывало.
Юзеф ухмыльнулся:
— Я учился в Алабаме. Уж похмелье-то я способен узнать. Где бухло взяли?
— Я бы лучше не говорил.
Юзеф расхохотался:
— Лучше б не говорили? Думаете, это редкое сокровище? Нагадите поставщику?
— Смешно вам?
— Смешно.
— Я обещал.
— Не говорить?
— Я свое слово держу.
— О господи. Ладно. Но послушайте, вам необязательно тащиться в ЭГКА. Король сегодня не доедет. Он в Йемене. Сами гляньте.
Юзеф забрал у Алана газету и показал третью полосу: Абдалла на гудроне в йеменском аэропорту. Алану про это никто не обмолвился.
— Все равно надо ехать. Для порядка.
— А перекусить не хотите? Все равно опоздали.
Вышли из отеля. Алан страшился дневного света, но тот оказался рассеян, великодушен. Словно об Алане позаботились — словно небо и солнце готовы очистить его, смыть ночной кутеж.
Коридорный, великан с моржовыми усами, улыбался Юзефу.
— Салам, — сказал тот и пожал коридорному руку. Затем пояснил: — К отцу в лавку ходит. Покупает кучу сандалий.
Алан сел в машину, Юзеф принялся рыться под капотом. Алан вылез и пошел помочь.
— Вы чего ищете? Динамитную шашку?
— Даже не знаю, — сказал Юзеф. — Странные провода какие-нибудь?
Вообще-то Алан пошутил.
— Вы правда не знаете? — спросил он.
— Откуда мне знать? Мы с вами одни телесериалы смотрим.
Двое мужчин, в жизни не видавших бомбу, вместе уставились на двигатель, пытаясь ее отыскать.
— Я ничего не вижу, — сказал Алан.
— Я тоже.
Сели в машину. Юзеф сунул ключ в зажигание.
— Готовы?
— Не надо драм. Без вас хватает.
Юзеф повернул ключ. Мотор взревел. Сердце у Алана чуть не лопнуло.
Они отъехали, снова миновали саудовского солдата на «хаммере»: лицо в тени пляжного зонтика, ноги отмокают в детской ванночке.
— Так у вашего отца лавка?
— В старом городе. Сандалиями торгует.
— Погодите. Ваш отец продает обувь?
— Ага.
— Мой тоже. Ну надо же.
Алан глянул на Юзефа — ждал, пожалуй, что это розыгрыш. Слишком серьезное совпадение.
— Не верите? — спросил тот. — Я вас в лавку свожу. Я там все детство отпахал. Все пахали, никуда не денешься, — и братья мои, и я. Но у меня отец — тиран. Никого не слушает. Особенно меня. Я бы пользу мог принести, модернизировал бы лавку. А отец старый совсем. Ни о чем новом и слышать не хочет.
Все братья Юзефа нашли себе другие занятия. Один — врач в Иордании. Другой — имам в Эр-Рияде. Последний — в бахрейнском колледже.
Выехали на шоссе.
— А теперь анекдот, — сказал Юзеф. — На счастье.
— Это такой саудовский обычай?
— Не знаю. Я не в курсе наших обычаев. Наших якобы обычаев. Я даже не уверен, есть ли у нас обычаи.
— У меня сегодня туго с анекдотами, — сказал Алан.
Но потом вспомнил.
— Короче. Муж и жена готовятся ко сну. Жена стоит перед большим зеркалом, разглядывает себя. «Знаешь, — говорит, — милый, я смотрю в зеркало и вижу старуху. Лицо в морщинах, голова седая, плечи ссутулились. Ноги жирные, руки дряблые. — Поворачивается к мужу: — Утешь меня чем-нибудь, чтоб я себе хоть чуть-чуть нравилась». Он смотрит на нее внимательно, размышляет и тихо, задумчиво говорит: «Ну, со зрением у тебя все в порядке».
Юзеф громко расхохотался. Слишком громко.
— Пожалуйста, тише.
— Голова болит? Крутой у вас был сиддики.
— Что такое сиддики?
