— А что вам говорили? Надеюсь, ничего не обещали.
— Нет-нет, — сказал он. — Объяснили вполне доходчиво. Но я рассчитываю, что все случится поскорее. Мне дали понять, что наш председатель знаком с королем, что это как бы между ними и все получится — ну, оперативно.
Ее глаза сверкнули — поглотили новую информацию.
— Это бы не помешало нам всем. Король давно сюда не заглядывал.
— Давно — это сколько?
— Ну, я здесь полтора года, и он пока не приезжал.
Видимо, лицо у Алана помрачнело и вытянулось. Ханна заметила.
— Слушайте, — сказала она, — вы же из «Надежны». Ваши наверняка знают больше меня. Я просто консультант. По зарплатам. У вас презентация — уж ради нее-то он приедет. Но если б даже король приехал завтра, мне бы вряд ли сообщили первой. — Она затушила вторую сигарету и встала: — Пойдемте?
Ханна провела его внутрь. Через вестибюль в коридор — по бокам застекленные кабинеты и конференц-залы. Туда-сюда носились десятки мужчин и женщин, западные костюмы пополам с саудовскими. Кабинеты и отсеки — почти безликие, ни малейшего признака того, что люди пускают здесь корни или планируют задержаться. Кое-где на столах только мониторы, системные блоки отключены и вынесены. Телефоны без абонентов, проекторы уставились в окна. Все смахивает на стартап, — может, он и есть.
Кабинет Ханны — стеклянный куб десять на двенадцать и выглядел так, будто она въехала минут пять назад. Дешевый стол — ДСП и ореховый шпон; два серебристых картотечных шкафа. Стены голые, только над столом скотчем приклеена бумажка: «СТЕ Консалтинг». Ханна, видимо, прочла мысли Алана:
— У меня договоры найма и выплаты подрядчикам. Нельзя бумаги разбрасывать.
Никаких семейных фотографий, никаких человеческих привязанностей. Ханна села, сплела пальцы — вот теперь вылитая судья.
— У вас там все нормально? — Она кивнула на окно, и вдалеке Алан разглядел шатер.
— Я, кстати, хотел спросить. Почему король проводит презентации в шатре? Здесь разве не…
— Ну, здесь не все отремонтировано, и мы не можем вас разместить — а вдруг это затянется? Если вы займете конференц-зал, мы его не сможем использовать неделями, а то и месяцами.
— А вай-фай? У нас сигнал то слабый, то вообще никакого.
— Вот об этом я поспрашиваю.
— У нас иначе не выйдет презентации.
— Я понимаю. Все образуется. Первый день здесь?
— Второй.
— Раньше в стране бывали?
— Нет.
— Здесь свой темпоритм. И к тому же вы в глуши. Огляделись уже?
— Огляделся.
— Ну вот. А вы говорите — вай-фай.
Алан выдавил улыбку. Может, их всех очень изобретательно разыгрывают?
— Мне зайти попозже?
— Это еще зачем?
— Вы сказали, Карим аль-Ахмад приедет позже.
— Может быть. Может, и не приедет. Лучше завтра загляните.
Бесит, но и соблазнительно — знать, что до конца дня заняться нечем.
Она улыбнулась:
— Вы с Восточного побережья?
Он кивнул. Все пытался понять, что у нее за лицо, что за акцент, — кажется, наконец понял.
— А вы из Дании.
Она сощурилась, склонила голову набок. Переоценка.
— Неплохо, — сказала она. — Приспособились уже? К часовому поясу?
— Шестьдесят два часа не спал.
— Ужасно.
— Я как стекло, которое пора разбить.
— Таблетки есть?
— Нету. Все спрашивают. Не помешали бы.
Она со значением подмигнула:
— У меня есть кое-что.
Вытащила ключ, открыла ящик стола, повозилась на полу. Что-то подтолкнула к Алану ногой — оно уперлось ему в щиколотку.
— Не смотрите.
Но он уже глянул. Рюкзак, а в нем узкая зеленая бутыль, высокая и плоскобокая.
— Оливковое масло?
— Ну да. Если спросят, так и скажете. Хлебните, когда до отеля доберетесь. Разобьет вам стекло будь здоров.
— Спасибо.
Она поднялась. Встреча окончена.
— Это мой телефон, — сказала она. — Если что понадобится, звоните.
Он вернулся в шатер — молодежь сидела по углам. Все по-турецки, все с ноутбуками, проверяют сигнал.
— Есть новости? — спросил Брэд.
Алан спрятал бутыль в складчатую стенку.
— По делу ничего, — сказал он.
Объяснил, что их контактное лицо аль-Ахмад сегодня не появится, но приедет завтра.
— Завтра все выяснится, — сказал он.
— Вы ели? — спросила Кейли. Таким тоном, будто Алан сытно отобедал в Черном Ящике, а страдальцам в шатре ничегошеньки не принес.
Он с самого завтрака не ел. Молодежь утешилась: как они и подозревали, Алан совершенно беспомощен.
— Так нам сегодня устанавливать? — спросила Рейчел.
Алан не знал.
— Погодим до завтра, — сказал он.
Это их, видимо, устроило, и они снова разбрелись по углам к своим ноутбукам. Алан стоял посреди шатра, не понимая, куда себя деть. Работы особо никакой, звонить никому не надо. Он ушел в свободный угол, сел и стал ничего не делать.
В половине восьмого Алан решил, что пора себя валить. В «Хилтон» вернулся в шесть, уже поел и теперь готов был проспать полдня. Открыл бутылку оливкового масла. Запах медицинский — наверняка отрава. Глотнул. Кислота обожгла рот, опалила десны, горло. Ханна его подставила. Прикончить его задумала?
Позвонил ей:
— Вы что со мной сделали?
— Это кто?
— Алан. Которого вы хотите убить.
— Алан! Вы о чем?
— Это что, бензин?
— Вы с гостиничного телефона звоните?
— Ну да. А что?
— Связь неважная. Перезвоните, пожалуйста, с мобильного.
Перезвонил.
Говорила она раздраженно:
— Алан, здесь эта штука вне закона. Не надо о ней разговаривать по гостиничному телефону.
— Думаете, правда кто-то слушает?
— Нет, не думаю. Но в Саудовской Аравии привыкаешь осторожничать, если не хочешь пойти на дно. Лишний раз не рискуешь, понимаете?
— Так это не бензин? И не яд?
— Нет. Но у него много общего с хлебным спиртом.
Алан понюхал горлышко.
— Простите, что вам не поверил.
— Ничего. Рада, что позвонили.
— Мне, наверное, просто надо выспаться.
— Глотните пару раз — и заснете.
Он дал отбой и глотнул еще. Содрогнулся всем телом. Каждая капля драла глотку, но в желудке превращалась в тепло, и оно искупало боль.
С бутылкой вышел на балкон. С берега — ни ветерка. С тех пор как вернулся в отель, стало только жарче. Алан сел, закинул ноги на перила. Еще глотнул из бутылки. Подумал про Кит. Сходил в номер, отыскал почтовую бумагу, три листа забрал с собой на балкон.
Писал на колене, задрав на перила ноги.
«Милая Кит, ты утверждаешь, что твоя мать всегда была и остается „эмоционально неустойчивой“. До некоторой степени это правда, но кто из нас зимой и летом одним цветом? Я и сам был подвижной мишенью много лет, не находишь?»
Нет, надо конструктивнее.
«Кит, твоя мать — не из того теста, что мы с тобой. Она из летучего и пожароопасного теста».
Это он вычеркнул. Величайшая трагедия в том, что как ни заговори о Руби, выставишься подонком. Руби убивала его, и не раз, — рвала на куски, запихивала внутрь ужасную, смертоносную начинку, потом сшивала заново, — но Кит не в курсе. Он глотнул еще. Лицо онемело. И еще. Господи. Всего каких-то два глотка, а он уже в невесомости.
Зашел в номер, открыл ноутбук. Хотелось посмотреть на дочь. Недавно прислала ему фотографию — она и две подруги, все в деловых костюмах, на какой-то летней ярмарке вакансий в Бостоне. До сих пор совершеннейший ребенок, херувимское личико. Надолго сохранит молодость — не положено так долго оставаться молодым. Он открыл папку с фотографиями, отыскал снимок. Лицо у Кит розовое, круглое, веснушчатое и сияет. С подругами — он наверняка знает, как их зовут, но что-то подзабыл — в обнимку, голова к голове, пирамидкой юношеских надежд и наивности.
Раз уж открыл фотогалерею — здоровенную сетку своей жизни в пиктограммах, — отмотал назад. Вся его жизнь здесь — и это кошмар. На последний его день рождения Кит откопала в гараже несколько десятков фотоальбомов и послала в сервис, где их отсканировали и записали на диск. Алан свалил весь архив в ноутбук, и теперь всё перед ним — его детские снимки, жизнь с Руби, рождение и взросление Кит. То ли Кит, то ли оцифровщики расположили фотографии в хронологическом порядке, и теперь эти тысячи картинок, всю свою летопись Алан мог пролистать за считанные минуты — и нередко пользовался этой возможностью. Жми на стрелку «влево» — и вся недолга. Слишком просто. Это нехорошо. От ностальгии, сожалений и ужаса он устрашающе каменел.
Глотнул еще. Закрыл ноутбук, пошел в ванную — может, побриться? Может, принять душ? Может, принять ванну? Вместо этого ощупал загривок. Половинчатая сфера нароста, твердая и округлая, кулачком вылезала из хребта.
