— На олимпиаду едем, — сообщила женщина. — Будем делать рекорд, — она легко закинула огромный чемодан на багажную полку и рухнула рядом с Майкой.
— Вы спортом занимаетесь? — вежливо спросила мама.
Попутчица полыхала силой, и ее легко можно было представить на пьедестале почета, с золотой медалью…
— Не, мы по интеллигентной части. Киндер мой будет побеждать. У нас такая фамилия, что мы иначе не в состоянии, — боевая женщина по имени Марианна вытащила из пакета жареную куру, с хрустом оторвала ей ногу и протянула мальчику:
— Минька, ешь витамины! Сопливить будешь завтра, не спущу!
Лопоухий Минька, морщась, потянул курью шкурку.
— И ты ешь! — повелела попутчица Майке, высыпав из пакета на стол гору прочей снеди.
Майка торопливо схватилась за помидорку — что-то ей подсказывало, что Миньку дома учат не одним только словом.
— Мы скоро тут, — сказала Колуновская, энергично стуча вареным яйцом по столу. — В город едем на олимпиаду детских достижений. Со всех районов ребята соберутся, будут знания казать. А мы не боимся? — она поглядела на маму.
Та закивала.
— Правильно понимаешь меня, — похвалила ее чужая красная женщина. — У нас победа, можно сказать в кармане, зря что-ль жилы рвем? — теперь она поглядела на девочку.
Майка тоже торопливо закивала.
— Минька! — позвала чудо-женщина.
Уши мальчика побагровели.
— Формула воды какая?!
— Аш-два-о! — отчитался он.
— Вот. Мы рождены, чтоб побеждать, — сообщила гордая мать. — У нас в роду все были победители. И батька мой, и мамка. Даром что ль из самих Ломоносовых происходим?..
Женщина рассказывала, а есть не забывала. Майка и ее мама слушали, разинув рты.
Невзрачный мальчик Минька был, оказывается, дальним-предальним внуком гениального человека по фамилии «Ломоносов», и все гениальные способности их предка теперь скопились в вихрастой минькиной голове.
— Ловит буквально на лету, — сообщила мать вундеркиндера. — Минька!
Мальчик дернул головой.
— Сколько будет 9897 плюс 8710?
— 18607, — сообщил он так быстро, будто и не считал вовсе.
— А столица Японии?
— Нынешняя — Токио, прежде — Киото.
— На каком языке говорят в Австрии?
— На немецком.
Мама, глянула на Майку и дернула бровями: вот, мол, какие дети бывают умные.
— У нас дальний родственник был великим спортсменом, — зачем-то сообщила мама. — Вы про Яшина не слышали?
— Футбол что ли? — переспросила чудо-женщина. — Тю, велика наука за мячом бегать. Да и к чему он, футбол этот, вашей малипуське, — она оглядела Майку. — Одни дрябы.
Майка была вынуждена признать: до мальчика-Миньки ей, троечнице, как до луны.
— А какое расстояние от Земли до Луны? — спросила она у лопоухого попутчика. Уж это ему наверняка неизвестно.
— В среднем 384 400 километра, — подумав, отрапортовал мальчик.
Возразить Майка не могла, потому что сама ответа не ведала.
— Вы, наверное, с ним по особой программе занимаетесь? — спросила мама.
— Конечно, — тряхнула Колуновская красными волосами. — Учительница английского к нам ходит, по географии старушку нашли, профессор-физик…
— Не рано ему, физику-то? — Майкина мама с жалостью поглядела на маленького гения.
— В самый раз, — сказала, как отрезала. — Лучше раньше, да лучше. Лет в 14 школу закончим, пара лет на университет. У других еще ветер в голове, а мы уже наукой будем заниматься, открывать тайны мироздания и революции научные делать, — она похлопала Миньку по щеке. — Всем на зависть…
Майка во все глаза глядела на мальчика. Теперь он не казался ей таким уж невзрачным. Конечно, уши торчат, но зато какой талант…
…красная женщина говорила долго, громко и многокрасочно, Майка уж стала ее слушать, да и мама позевывала украдкой. На их счастье ближе к полуночи начальник поезда устроил в вагонах затемнение, пообещав всем пассажирам спокойной ночи.
Легли спать.
На своей верхней полке Майка быстро соскользнула в сон. В нем она увидела себя на вершине длинной-предлинной лестницы в розовом платье и хрустальных башмачках…
Ее разбудил тихий свист.
— Девка, ты спишь, девка? — шептал с соседней верхней полки Минька.
— Сплю, — сердито ответила Майка. Такой сон помешал глядеть! Крысик ученый.
— Я только спросить, — заторопился мальчик. — Ты правда Яшина дочка?
— Какого Яши? — Майка не сразу поняла. — Я — папина дочка.
— Как же?! Футболиста Яшина. Вратаря?! Ну, твоя мамка говорила еще.
— Да, он нам какой-то совсем дальний родственник. Можно сказать посторонний.
— А я согласен и на такого, но чтоб футболист, а не Ломоносов. Ты в футбол играешь?
— Не играю.
— И я не играю.
— Почему не играешь? У нас все мальчишки играют.
— Некогда мне в футбол играть, образование получать надо. Зубрю я целыми днями, аж в голове трещит.
— Ну, и ладно. Зачем он, этот футбол? Правильно твоя мама сказала: бегают за мячом, как дурачки.
— Много ты понимаешь.
— Не меньше твоего. Есть и получше игры.
— Ну, например?
— Прятки. Казаки-разбойники. Классики.
— Какие классики?
— На квадраты асфальт чертишь и прыгаешь, — пояснила она. — Называется «классики».
— А я классиков читаю. Добролюбов, Гёте, Карл Маркс, — уныло произнес Минька, — «Быть или не делать», «Доктор Фаустус», «Капитальный матерьялизьм».
— А мы играем, — сообщила Майка и смешливо добавила. — Спи, вундеркиндер.
— Сама дура.
Минька задышал часто-часто. Можно было подумать, что он собирается плакать, но девочка поспешно отогнала эту мысль. Вундеркинды не плачут, у них, как сказала Марианна Колуновская, большое будущее.
Она закрыла глаза, а когда их снова открыла, уже наступило утро: в купе не было ни Миньки, ни его мамы. Они сошли с поезда, словно их и не было никогда.
Приснились.
Напевая что-то, Никифор шагал в сторону «Детского мира». Майка шла следом. В ее кармашках покоились веселые жужики, а голова девочки полнилась непростыми размышлениями.
— Там у вас человек на дереве, — вспомнила она.
— На суку? — уточнил Никифор. — Что делает?
— Ничего. Висит.
— Надо же. А раньше он сук пилил. Поумнел! — он был удивлен. — Бывают же чудеса. Может, и в штатные служки переведем…
— Вы не хотите ему помочь? — обрадовалась Майка.
— С чего ты взяла, что ему нужна помощь?
— Он же бедный. Висит. Мучается… кажется, — неуверенно произнесла девочка. И впрямь, с чего она взяла?
— Мало ли кто чем кажется. А помогать нужно только тем, кто действительно нуждается.
— Откуда вам знать, кому надо помогать, а кому нет? — буркнула Майка.
— Уж во всяком случае, не Заштатному Дурню. Он себя ищет, а в таких случаях посторонняя помощь не требуется.
— А вот он упадет и расшибется.
— Каждый по-своему себя ищет, — он пожал плечами. — А Дурень надоел всем, хуже жабьей королевны. Переменчив слишком: уж в чем он себя только не искал! И пилил, и строгал, и крестиком автопортреты вышивал, а уж как он играл на нервах — ты себе не представляешь, — Никифор подержал себя за щеки, словно у него заболели зубы. — А найти себя так и не смог. Одно слово — Дурень. И ему, известное дело, никакой закон не писан, — лысый умник замолк, подумав что-то интересное. — Да, вот бы его попытать? Ты какой закон знаешь?
— Бутерброда, — наобум ляпнула Майка.
— Какой? — Никифор заинтересовался.
— Ну, хлеб всегда маслом вниз падает.
— Ах! Чудно! Чудно! Его и развенчаем, — обрадовался провожатый. — Да ты не переживай! Дурень не опасен. Он не додумывает свои глупости, так что до полного идиотизма ему далеко.
Никифор с веселым видом говорил что-то злое и от того сам выглядел по-дурацки.
— Он живой человек, — сказала Майка.
Провожатый поспешно стер улыбку:
— Да, глупость — это тоже талант. Только им нельзя злоупотреблять. Хотя? — чудак задумался, а красный галстук, снова полыхнул. — Непроходимая глупость, бывает, очень неплохо сочетается с исключительной внешностью. Эх! — он вздохнул. — Непростые наступили времена. Сейчас ведь главное выделиться, а там уж видно будет, кто умный, кто дурак, кто притворяется умным дураком, а кто — дурным умником. Но вообще, в большом и главном ты права. Что бы делали умные без дураков? — а далее вдруг подбоченился и завизжал.
— Глупо без дураков на свете жить, Без них никак нельзя умы кружить. Тянется тень за светом, Лезет дурак с приветом. Без дураков, Мир таков… Никифор, взрослый и даже очень взрослый человек, затряс воображаемой юбкой и запрыгал, высоко подкидывая ноги.
