Карла опустилась на раздолбанное вращающееся кресло:
— Давай я поднимусь наверх и упакую твои вещи?
— Трусы я и сама могу найти, — ответила Одри.
— А знаешь… — Карла встала, — не позвонить ли Розе? Она, наверное, волнуется.
— Сама позвонит, если захочет, — отрезала Одри.
Карла закусила губу. Ссора в больнице произошла исключительно по ее вине. Если бы она не улыбалась как идиотка. Роза не сочла бы своим долгом вступиться за нее. И все же — она взглянула на Одри — не стоит сейчас раздражать мать, она и так не в духе. Лучше просто выждать и позвонить сестре попозже. Карла принялась кружить по комнате, собирая грязные кружки.
— Оставь, — сказала Одри.
— Но мне нетрудно…
— Прекрати.
Карла опять села в кресло. Мать придирчиво разглядывала ее:
— Похоже, ты поправилась.
— Спасибо.
— Только не надо дуться. Никто другой тебе этого не скажет.
— Ладно, — ровным тоном произнесла Карла.
— Что это за ответ? — повысила голос Одри.
— Не знаю. Просто… ладно.
Роза часто ругала Карлу за безответность, с которой та принимала комментарии Одри насчет ее веса: «Почему ты это терпишь? Почему не пошлешь ее на фиг?» Но Карла никогда не огрызалась. Она не могла объяснить Розе, что неприкрытая грубость матери каким-то образом утешала ее. По сути Одри права: никто другой ничего подобного Карле не скажет. Никто не произнесет запретного слова «жирная» в ее присутствии. И не потому, что не хватит смелости. Скорее фигура Карлы никого, кроме матери, не заботит настолько, чтобы о ней говорить.
Проблемы с весом начались у Карлы давно. Впервые ее послали в летний лагерь для толстых детей, когда ей было двенадцать. Для Карлы борьба за тонкую талию вылилась в захватывающую, нескончаемую сагу — ежедневную драму, когда она самоотверженно отрекалась от пончиков, чтобы потом лихорадочно вылавливать их из мусорного ведра; когда обед из обезжиренного йогурта перечеркивался украдкой съеденными картофельными чипсами; когда в результате тяжких мучений она сбрасывала граммы, чтобы вмиг набрать килограмм. Окружающие, однако, никак не реагировали на ее вес. Полнота Карлы была статическим явлением, вечной, а значит, неприметной чертой ландшафта. И лишь ее мать не теряла интереса к объемам дочери, всегда замечая, когда Карла чуть-чуть худела или полнела. Лишь ее мать до сих пор сохраняла веру в не-огромную Карлу. Хотя Одри не любила вспоминать об этом, но и у нее в юности были схожие проблемы. Однажды, много лет назад, она показала Карле свою детскую фотографию: свирепая девятилетняя девочка с блинообразным лицом, одетая в праздничное нейлоновое платье с оборками, которое, казалось, вот-вот лопнет на ней, как оболочка на сардельке.
— Ты в меня пошла, — печально сказала Одри. — А я в мою маму. Единственный выход — самодисциплина. И никаких поблажек.
— Ты собираешься что-нибудь делать? — спросила Одри. — С весом, то есть.
— Да.
— Пойми, это важно, понимаешь? Майк, может, и смолчит, но поверь, он будет прыгать до потолка, если ты сбросишь килограммов пятнадцать.
Карла молчала, задаваясь вопросом: уж не обсуждает ли Майк тайком с тещей размеры своей жены?
— Кроме всего прочего, — продолжала Одри, — это поможет тебе забеременеть. А вот это — нет, не поможет. Лишний жир, я имею в виду.
— Угу, — кивнула Карла.
— Кстати, что там у вас творится?
— Ты о чем?
— О перспективах забеременеть.
— Мама!
— Чего ты стесняешься?
В дверь позвонили.
— Это Майк. — Карла встала. — Я велела ему приехать сюда.
— Погоди, — властно остановила ее Одри, — Джулия откроет. Речь шла о попытках забеременеть, и ты что-то хотела сказать.
— Нет, не хотела. Не о чем говорить.
— А, прекрасно. Таинственная ты наша.
Карла понадеялась, что на этом вопрос о ее способности к зачатию исчерпан.
— И все же, — Одри жадно затянулась косяком, — сколько ты весишь в данный момент?
— Мама…
Одри ухмыльнулась:
— Ладно, вали отсюда. Нечего меня сторожить, я не ребенок.
Майк, Колин и Джулия с недовольными минами сидели в гостиной — родня, бесцеремонно отодвинутая на периферию бурных семейных событий. При виде Карлы все трое поставили чайные чашки на стол и вскочили. Майк обнял жену, прижавшись щекой к ее щеке.
— Где ма? — спросил он. — Я бы хотел с ней увидеться.
— Погоди немного, она скоро придет.
— Я говорила ему, что надо подождать, — сварливо вставила Джулия. С ее точки зрения, Майк держался чересчур назойливо, а ведь он даже не был кровным родственником.
— Пожалуй, я спущусь к ней, — сказал Майк.
Карла удержала мужа за руку:
— Нет, Майк, не стоит, поверь.
Каждый раз, когда они оказывались в доме родителей, Карла испытывала неловкость. Наедине с ней Майк часто поносил Джоела и Одри, называя их зажравшимися пустозвонами, которые только на словах привержены социалистическим идеалам, и утверждал — не без оснований, — что они считают его занудой. Но стоило ему появиться на Перри-стрит, как от его враждебности не оставалось и следа: Майк из кожи лез, желая угодить хозяевам и произвести хорошее впечатление. Он заигрывал с Одри и пресмыкался перед Джоелом. Разглагольствовал о политике, не к месту употребляя модные словечки, к тому же коверкая их. (Однажды, когда они вернулись домой от родителей, Карла мягко заметила, что правильнее говорить «амбивалентный», а не «абывалентный», после чего Майк три дня с ней не разговаривал.) Но, хотя с глазу на глаз он говорил одно, а на людях совсем другое, Карла и не думала упрекать мужа в лицемерии. Ей казалось трогательным, что, несмотря на вполне объяснимые классовые разногласия, он все же старается расположить к себе ее родителей. И все было бы совсем замечательно, прилагай он чуть меньше стараний. Роза с Ленни втихаря потешались над раболепием Майка. И даже Одри и Джоела, которые вполне благосклонно принимали более тонкие формы лести, беззастенчивый подхалимаж зятя иногда коробил.
— Он хороший малый, — обронил однажды Джоел после ухода Майка, — но бог ты мой, когда же он перестанет лизать мне задницу?
— Как по-твоему, Одри не голодна? — спросил Колин. — Хорошо бы ей чего-нибудь перекусить.
Карла, которая с утра ничего не ела, кроме больничной сырной булочки, с готовностью поднялась:
— Пойду пошарю в холодильнике.
— Нет, нет, — запротестовала Джулия, — лучше я. Ты и так намучилась за день.
При мысли, что окажется заложницей чужих кулинарных привычек, Карла встревожилась. Она предпочитала сама готовить себе еду.
— Да нет же, тетя… я справлюсь.
— Но это доставит мне удовольствие!
Цивилизованный, но непримиримый спор о том, кому сооружать закуски, оборвался лишь с появлением Одри.
— Ма! — бросился к ней Майк, в мгновение ока преодолев несколько метров гостиной. Он крепко обнял тещу, а потом, взяв за плечи, принялся ее разглядывать. — У тебя усталый вид. Садись-ка на диван.
Колин наблюдал за Майком, как зритель в цирке следит за укротителем зверей, когда тот кладет голову в пасть львице, — восхищаясь мужеством дрессировщика и одновременно предвкушая кровавую развязку. Джулия, воспользовавшись тем, что все внимание приковано к Одри, бесшумно метнулась на кухню. Не желая признавать поражение, Карла рванула за ней.
Когда спустя четверть часа обе женщины вернулись в гостиную с бутербродами на большом подносе, Одри стояла у камина.
— Позорище хреново! — восклицала она. — Сущее издевательство!
Заалевший Колин сидел в кресле, притворяясь, будто читает журнал. Майк мерил шагами комнату.
— Что случилось? — всполошилась Карла.
— Ей-богу, Карла, — сказала Одри, — как ты все это терпишь. На твоем месте я бы сгорела со стыда.
— Мама, в чем дело?
— В выборах дело! — закричала Одри. — Муж не поставил тебя в известность? Ваш говеный профсоюз намерен поддержать действующего губернатора.
Карла открыла рот, потом закрыла и перевела взгляд на Майка:
— Это правда?
В начале года губернатор-республиканец выделил два миллиарда долларов на повышение зарплат членам профсоюза, и с тех пор многие говорили о том, что теперь их голоса у губернатора в кармане. Но Карла отказывалась в это верить. Губернатор восстановил в Нью-Йорке смертную казнь и наложил вето на повышение прожиточного минимума. Ее профсоюз, твердила Карла, никогда не пойдет на сделку с таким человеком.
Майк с вызовом расправил плечи:
— У нас нет причин стыдиться. Губернатор — наш друг.
— Нашли чем гордиться! — выпалила Одри.
Джулия водрузила на кофейный столик поднос с бутербродами:
— Прошу к столу!
— Мне сейчас не до еды, — отмахнулась Одри. — Надо возвращаться в больницу.
