— Угадайте будущую судьбу вашего сообщника Чаадаева! — ревел он петропавловскому пленнику.
Но изящный революционер так и не раскрыл запекшегося рта с красивыми, хорошо очерченными губами.
Тогда Николай сменил гнев на милость, обещая за слова раскаяния сделать революционера флигель-адъютантом или даже обер-прокурором. Но и эта уловка не сработала!
Пораженный император отправил Фридриха на новоселье в Сибирь. Утонченными белыми ногами, непривычными к хождению по мукам, тот прошагал весь путь от Петербурга до (Т)Омска. Увы, без Nadine. Она не последовала за декабристом в зауральскую глушь, ибо внезапно влюбилась в его младшего брата Франца, (не)известного ученого той же эпохи, который давно уже вожделел ее со всей стыдливостью лабораторного интеллектуала. Молодые поженились, когда Фридрих был еще en route[79] во льдах и снегах. Впрочем, революционер не рассердился ни на Nadine, ни на Франца, ибо отличался великодушием — быть может, самой привлекательной чертой рода фон Хакенов. Более того, из своей сибирской дырки он благословил неожиданный брак брата с la belle virago[80] лапидарным письмом, состоявшим из одной-единственной прочувствованной фразы: «Желаю вам обоим полной меры счастья, какого вы заслуживаете».
Хотя Фридрих был лишен всех прав состояния, которое теперь принадлежало Францу, бывший бунтарь не унывал. На каторге он овладел профессией шахтера и вкалывал на всю катушку, как какой-нибудь стахановец николаевской России. После десяти лет подневольной работы срок его кончился, и Фридриха отправили в ссылку. Он купил дом на таежной опушке, где стал жить в идиллическом уединении с хорошенькой росомашкой, полученной им в подарок от местного племени.
Иногда, правда, декабрист скучал по белым простыням и ночам Петербурга, и тогда у него сжималось сердце. Особенно не хватало изгнаннику литературного общения. Когда-то он сорил цитатами из Пушкина направо и налево, заставляя светских собеседников понимающе улыбаться или закатывать глаза, но в (Т)Омской губернии такого рода стихотворные экскурсы оценить было просто некому. Росомашка, несмотря на свои несомненные достоинства, лишь облизывалась, когда Фридрих, проглотив непикантный пеммикан — свой обычный завтрак-обед-ужин, — декламировал гастрономически памятные строки:
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет…
Тем не менее предок полюбил суровую сибирскую землю с ее пустыми пространствами, полезными ископаемыми и трескучими морозами. Ему нравилось фланировать среди кедров и лиственниц, читая вслух новые главы «Евгения Онегина», которые присылала ему с оказией неверная Nadine, сохранившая в закромах тела воспоминание о ротмистре с осиным станом.
В одно летнее утро Фридрих по своему обыкновению вышел совершить таежный моцион. Дело было вскоре после восхода солнца, местная мошкара еще не проснулась, и он с удовольствием вдыхал целебный хвойный воздух, меж тем углубляясь в дремучий лес. После двух часов ходьбы изгнанник нагулял себе неплохой аппетит (другой вопрос, чем бы он его утолил по возвращении в избушку). Вдруг предок услышал протяжный стон, исходивший, казалось, из-под самой мать сыра земли. Какой-нибудь народник или большевик на его месте остолбенел бы от ужаса, но Фридрих был феноменально хладнокровным декабристом. Он согнул свою все еще прекрасную поясницу и принялся разглядывать почву, как у себя под ногами, так и вокруг них.
Оказалось, что Фридрих набрел на седобородого старца, лежавшего и стонавшего в глубокой яме. Рядом со старцем валялась опрокинутая корзина с земляникой. Революционер понял, что несчастный ягодник попал в капкан, вырытый местными медвежатниками, и мощной рукой, накачанной каторжным трудом, вытащил его оттуда.
Спасенный поклонился и поблагодарил спасителя по-французски.
Фридрих сообразил, что перед ним лежит не простой патриарх, а человек его собственного класса.
— Enchanté.[81]
— Enchanté.
Старец отряхнул хвойные иголки с домотканой робы, поправил зачесанные височки и обратился к Фридриху.
— A qui ai-je l’honneur de parler?[82]
— Je suis un des insurgés de la Place du Sénat. J’ai lutté pour la liberté, la mienne et la vôtre. Et vous, monsieur, qui êtes-vous?[83]
— Je suis le premier décembriste sans décembre,[84] — последовал загадочный ответ.
Фридрих поймал себя на чувстве, что лицо и голос старца ему знакомы. Но где же они встречались? Может быть, в петербургском свете или на одной из секретных конференций Союза Благодарности, когда старец был молод и гладковыбрит?
— Вижу, сударь, что вы не здешний, — сказал революционер. — Позвольте спросить, вы приехали в Сибирь по делам или на отдых?
Его собеседник многозначительно вздохнул.
— Я родился в могущественной и богатой семье. Было время, когда я пользовался большим влиянием в политических кругах, но вот уже пятнадцать лет как я покинул родные места…
— Скажите, вы женаты? У вас есть дети?
Патриарх поднял патриархальный палец.
— Нет. Я живу в одиночестве посреди снежной пустыни. Лишь призраки и фантомы иногда навещают меня.
Фридрих удивился, но согласился.
— Да, здесь можно пройти десятки верст и не увидеть живой души.
— Живой души, вы говорите? Хорошо сказано… В ваших словах есть большая доля истины, которая, быть может, сокрыта от вас самого. — Старец шлепнул себя по темени. — Не хотите ли потрогать мой череп? Вы убедитесь, что моя шишка магнетизма столь же высока, сколь и широка.
— Вы смеетесь!
— Отнюдь!
Фридрих осторожно погладил старческую плешь.
— Да, поверхность очень неровная.
Спаситель и спасенный помолчали.
— Сударь, вы намекнули, что когда-то были большим начальником, — сказал наконец Фридрих. — Однако в настоящее время вы обретаетесь вдали от роскошных дворцов, в которых живут сильные мира сего. Позвольте задать вам вопрос. Чем вы занимаетесь сейчас?
— Я чудотворец. Почти все мое время уходит на мистические изыскания. Должен однако признаться, что временами мне бывает скучно в этой провинции. — Старец улыбнулся до странности знакомой улыбкой. — Иногда я чувствую себя, как господин Онегин в первой главе одноименного романа!
Фридрих вздрогнул. Он не ожидал услышать в таежной глуши имени своего любимого героя. Впрочем, с присущей светскому человеку умственной ловкостью он тут же оправился и продекламировал:
Хандра ждала его на страже,
И бегала за ним она,
Как тень иль верная жена.
Даже не моргнув, патриарх отозвался цитатой из того же произведения:
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.
Фридрих офигел. Он узнал строки из утраченной десятой главы романа, в которой Пушкин описывал своих друзей-декабристов, их разговоры и заговоры. За несколько лет до этого поэт послал ему текст на апробацию в Сибирь. Когда Фридрих дал ему знать, что глава прекрасна, но опасна, автор бросил ее в огонь болдинского камина из соображений конспирации. Рукопись сгорела. Даже шеф жандармов граф Бенкендорф, прекрасно осведомленный о самых сокровенных творениях и похождениях Пушкина, не подозревал о существовании этой главы.
Услышав тайный текст из уст незнакомца, Фридрих еще больше утвердился в мнении, что найденный им в яме седобородый крестьянин на самом деле вовсе не крестьянин и может быть даже вовсе не седобородый.
Но кто же был этот человек? Где он научился говорить по-французски, да так изысканно? И почему он все время так ласково, ангельски улыбался?
Ответ на эти вопросы могла дать только жизнь.
Спаситель и спасенный подружились. Последний пригласил первого к себе в скит, который находился неподалеку от места происшествия.
— Voulez-vous continuer cette conversation chez moi autour d’une tasse de thé au ginseng?[85]
— J’en serai ravi, monsieur.[86]
— Appelez-moi dédouchka.[87]
Это было началом большой мистической дружбы. Каждый день, несмотря на ревнивое рычание росомашки, декабрист ходил в гости к патриарху, который стал для него чем-то вроде учителя, если не папызаменителя (отец революционера, трижды Герой Российской империи генерал Герхард фон Хакен проживал, если можно так выразиться, по адресу Валгалла, улица Солдафонская). Со своей стороны Friedrich’s father figure[88] относился к декабристу с необычайной нежностью и, похоже, видел в нем будущего продолжателя своего дела — чем бы это дело ни было.
Скит был обставлен скромно, но скупо. Как некий северный робинзон, его обитатель использовал подручные и даже подножные материалы, чтобы обустроить свой уголок азиатской России. Из трупа мамонта, выкопанного им из-под слоя вечной мерзлоты, он смастерил мебельный гарнитур: гардероб из черепа, этажерку из ребер, кресло-качалку из таза. Тихо шатаясь в последнем, старец любил рассуждать о тайнах природы и мироздания, выказывая большую оригинальность ума.
