— Я хочу знать, что мне нужно сделать, чтобы ты прекратил свои издевательства, — промолвил он.
Из кухни вышел Тайсон, поглазел несколько мгновений на эту картину, оценил ситуацию и шмыгнул в заднюю дверь, предоставив нам с Алеком самим разрешать свои конфликты.
— Может, зайдёшь? — пригласил я.
— Зачем? Ты, наверно, наковальню над дверью подвесил?
Я отступил и открыл дверь настежь — пусть убедится, что на голову ему ничего не свалится. Тогда он переступил порог. Я заторопился на кухню.
— Вафлю будешь? — спросил я, достав из холодильника пакет замороженных вафель.
— Не голоден.
— Вообще-то эта причёска тебе вроде как даже идёт, — брякнул я и скривился, поняв, какую глупость сморозил.
— Неправда, — возразил он. — У меня щёки слишком толстые. С короткой стрижкой я как хомяк. Так что нужно сделать, чтобы остановить тебя? — снова задал он тот же вопрос.
Значит, он выбрасывает белый флаг; и хотя самонадеянность Алека мне претила, видеть его на лопатках нравилось мне ещё меньше.
— Ты глубоко заблуждаешься, Алек. Твой враг — не я.
— А ты тогда кто? — поинтересовался он. — Потому что ты явно мне и не друг.
Я сунул руки в карманы. Он прав, я ему не друг, но ведь это не моя вина.
— У тебя нет друзей, Алек, — произнёс я. — У тебя есть подданные и прислужники.
— Да-а, уж как бы тебе хотелось заполучить хотя бы десятую часть уважения, которое оказывают мне! Но не выходит, и поэтому ты меня ненавидишь. И ещё из-за Шерил.
— Не впутывай в это Шерил.
Я опёрся на стол и глубоко втянул в себя воздух. Мой визитёр явно провоцировал меня, пытался разозлить. Напрасно.
— Слушай, — сказал я, — может, это была последняя проделка. Может быть — допустим на одно мгновение — человек, который творит всё это, понял, что зашёл слишком далеко, и раскаивается.
Алек пристально следил за мной холодными, враждебными глазами.
— А может и нет.
Как я ни старался сдерживаться, но его гневная подозрительность вызвала во мне ответную волну неприязни.
— Поживём — увидим.
После ланча меня вызвали на ковёр к мистеру Грину.
В его кабинете стояло несколько кресел: одно мягкое и приятное — чтобы создать у собеседника чувство удобства и безопасности; другое — кресло-мешок для неформальных воспитательных бесед; третье... Это был старый, обшарпанный монстр тёмного дерева с высокой спинкой и широкими подлокотниками, в обиходе называемый «электрическим стулом». Именно его мистер Грин и поставил напротив своего стола, когда в то утро меня препроводили в его кабинет.
— Заходи, Джаред. Присаживайся.
Я опустился на «электрический стул» и приготовился выслушать старую песню про то, что я — средоточие всего городского зла, но завуч всего лишь произнёс:
— Мне нравится твоя рубашка.
Я глянул на себя — речь шла о той же самой рубашке, на счёт которой прохаживался Алек.
— А мне нравится ваш галстук, — ответил я. — Вы уже говорили с моими родителями?
— Не получилось пока.
Больше он ничего не сказал, лишь сидел и молча пялился на меня.
— Простите, у вас ко мне что-то важное? Потому что я опаздываю на английский.
— Только один вопрос, Джаред, — проговорил он, — и я ожидаю, что ты дашь мне правдивый ответ.
— Само собой.
— Это ты подсунул скунса в фургон Алека?
— Нет, не я, — твёрдо сказал я.
Он откинулся на спинку стула с едва заметным выражением удовлетворения на лице.
— Тебе, возможно, захочется пересмотреть свой ответ. — Он сунул руку в ящик стола, вытащил оттуда крохотный пластиковый пакетик и бросил его на стол перед собой. Сначала мне показалось, что пакет пуст, но потом я увидел: в нём что-то лежит. Что-то маленькое. Круглое и голубое. Пуговица, очень знакомая на вид. Я глянул на свою рубашку — на ней красовались точно такие же. Схватившись за воротник, я обнаружил, что на нём пуговицы не хватает. «Электрический стул» подо мной сделался внезапно страшно жёстким, и я понял, что означает это выражение удовлетворения на лице мистера Грина. Так выглядит палач, собирающийся перекинуть рубильник.
— Ты знаешь, где была найдена эта пуговица? — спросил он.
Я помотал головой.
— Её нашли на подъездной аллее у дома Алека Смартца, как раз на том самом месте, где тем вечером стоял их фургон. — Он забрал у меня пакетик с пуговицей. — Так как, может, теперь ты дашь мне другой ответ?
Но я лишь промычал что-то невразумительное — ведь чтó бы я ни сказал, он всё воспримет как враньё.
— Тебе нечего сказать в свою защиту?
— Это не моя пуговица, — пробормотал я, но мы оба знали, что она конечно же моя. Вопрос в том, как она туда попала? Я никогда и близко не подходил к дому Алека Смартца.
— Я дам тебе ещё один, последний шанс, Джаред, — сказал завуч с терпением человека, полностью уверенного в своей правоте. — Мне бы хотелось прояснить ситуацию ещё до наступления завтрашнего утра. В противном случае, последствия будут очень серьёзными.
Но я его больше не слушал. Я думал о пуговице. Одно из двух: либо Алек врёт о том, где нашёл её, либо... кто-то подкинул её намеренно.
Но кто? У кого была возможность спереть мою пуговицу?
И тут меня озарило, хотя поверить в это я не мог. Во всей школе был только один человек, который имел свободный доступ к моим рубашкам.
* * *
Когда я после уроков примчался домой, Тайсон уже сидел в гостиной с наушниками, в которых гремел один из моих CD. Я сорвал с него наушники; он распахнул глаза.
— Эй, ты чего? — возмутился он.
Меня так и подмывало схватить его и встряхнуть как следует. Я бы с места в карьер обвинил его и осудил, как Грин обвинил и осудил меня, но... один раз я уже поступил так с Тайсоном — решив, что все убийственные выходки прошлой осени были его рук делом, я сделал из него отбивную котлету. Я оказался в корне неправ. Пусть Грин включает свой рубильник, но я с Тайсоном так не поступлю. Как бы ни были сильны мои подозрения, он заслуживает, чтобы его выслушали.
Я набрал в грудь воздуха, медленно выпустил его и сказал по возможности спокойно:
— Тебе моя рубашка нравится?
Он вылупился на меня так, будто я сбежал из психушки.
— Нормальная рубашка, — буркнул он.
— А ничего ненормального не замечаешь?
Он ткнул пальцем во что-то у меня на груди.
— А, вот — тут у тебя горчица. — Я глянул вниз, и Тайсон ухватил меня за нос. — Опять прокатило! — воскликнул он. — Вечно все олухи ловятся!
Я отвёл его руку в сторону, и он наконец сообразил, что мне не до шуток.
— Да что с тобой сегодня такое?
— Помнишь, ты сказал, что ненавидишь меня?
Тайсон закатил глаза.
— Тьфу ты, опять завёлся!
— И сильно ненавидишь? Настолько, что готов сделать всё, чтобы меня выгнали из школы?
Он выпрямился и ответил мне так же прямо, как я ответил мистеру Грину:
— Нет. Не настолько. Я ненавижу тебя до такой степени, чтобы стянуть за обедом последний гамбургер, лишь бы он не достался тебе.
— Ты ненавидишь меня до того, что готов подкинуть улику на подъездную дорожку Алека?
— Ты меня в чём-то обвиняешь? — Лицо его начало багроветь, как случалось всегда, когда кто-то подпаливал чересчур короткий фитиль его взрывного нрава.
— Нет, просто спрашиваю. — Я не сводил с него глаз, пытаясь определить, правду он говорит или врёт.
— Ничего я не подкидывал. — Он мгновение помолчал, затем добавил: — Было время, я ненавидел тебя больше всего на свете; и мне до сих пор иногда очень хочется тебя возненавидеть, но не получается... И если ты не выкинешь какой-нибудь действительно адский номер, то никогда и не получится. — Он вскочил, кинулся в дальний конец гостиной и снова повернулся ко мне. — Ты мой лучший друг, окей? Ну вот, я это и сказал. Чувак, испортивший мне всю жизнь, теперь мой лучший друг. Во даю, а? Ну не дурак?
— Нет, не дурак. — Если кто-то здесь и дурак, то это я. В искренности Тайсона сомневаться не приходилось.
— Дурак, дурак, — настаивал он, — потому что знаю — ты мне вовсе никакой не друг.
— Что?!
— Тебе просто жалко меня! Ты чувствуешь себя виноватым, но на самом деле я тебе совсем не нравлюсь.
— Это неправда!
— Докажи! — потребовал он.
Я открыл рот и... закрыл его. Я не мог доказать Тайсону, что я ему друг, так же как не мог доказать Грину, что ни в чём не виноват.
— Мы никогда с тобой не расквитаемся, — проговорил Тайсон. — Разве что я испорчу тебе жизнь, а потом спасу её, как ты. Вот только тогда, если ты скажешь, что мы друзья — только тогда я тебе поверю.
* * *
Я так и не знаю, разговаривал ли Грин с моими родителями, потому что они об этом ни словом не обмолвились. И это выбивало мен из колеи ещё сильнее, чем наказание без вины. Однако я старался убедить себя, что теперь-то уж всё закончилось; что трёх грязных трюков вполне достаточно, чтобы насытить любую ненависть, и что тот, кто их сотворил, залезет обратно в мрачную дыру, из которой выполз. Но, как я уже упоминал, в школе нашло себе пристанище нечто страшное, и Алек, просто в силу того, что был Алеком Смартцем, продолжал вызывать на себя его неправедный гнев. Однако его следующий ход, вернее, предпринятая им контратака сравнялась в мерзости с любой из сыгранных с ним шуток. То, что сотворил Алек, и розыгрышем-то назвать нельзя; это было отвратительно, злобно, эгоистично и лишь подлило масла в огонь недовольства.
