— Где хоть один миллим[18], что ты получил в наследство от отца?
Аббас даже не повернулся к нему, будто того и не было. Только дети, которые всегда играли возле лавки, бросились врассыпную.
— Плати за аренду или убирайся отсюда вон! — наступая на юношу, орал Хасанейн.
К нему бросился торговец молоком Байюми, чтобы успокоить, утихомирить его гнев приветливыми словами и увести из лавки подальше от греха, но Хасанейн заплетающимся языком, извергая слюну в лицо Байюми, продолжал орать:
— Идиот, мерзавец, ублюдок!
Вечером Аббас с неизменным кротким выражением лица отправился как всегда на свою прогулку, щедро раздаривая по дороге ласковые улыбки и теплые слова привета. Хасанейн же снова набросился с угрозами на жену, требуя перевести на него и дом, и лавки. Разгорелась ссора, и квартал огласился бранью и призывами о помощи. Умм Аббас кинулась к соседям, плача и жалуясь на горькую долю. Добрые люди хотели было пойти к Хасанейну с посредничеством; мол, требуй в пределах разумного, — да побоялись его жестокости. Ведь недавно Хасанейн свирепо расправился со своим соседом Кармаллой за то, что тот помог Умм Аббас передать деньги сыну, а ночью на бедную женщину обрушились побои и потоки отборной ругани. Несчастная плакала и причитала, что жить так больше нельзя…
На заре сонную тишину разорвал вопль ужаса. Испуганные люди распахивали ставни, многие бросились к месту, откуда неслись крики. При свете фонаря у курильни гашиша они увидели дрожащего от страха Байюми, торговца молоком. Он просыпался первым в квартале и еще до зари выходил со своим молочным бидоном. Но что же его испугало? На земле неподалеку от него лежал Хасанейн в луже крови. Его тело, как пустой мешок, неподвижно валялось у стены курильни.
Весь квартал пришел в волнение. Сразу же появилась полиция, началось расследование. Полицейский следователь начал внимательно изучать дело, проверять любое подозрение. Вызвали Кармаллу, последнюю жертву бесчинств Хасанейна, десятки других, с кем враждовал убитый, потом Умм Аббас, затем жильцов дома, самого молочника Байюми, но все они сумели доказать свою полную невиновность. Даже Аббаса пригласили к следователю. На вопрос, где он был во время совершения преступления, юноша, наивно улыбаясь, ответил:
— С Хидром.
Следователь поинтересовался, кто такой этот Хидр.
— Разве вы не слышали о святом Хидре, покровителе всех заблудших?! — удивился он с глуповатой ухмылкой.
Многие знали о ночных прогулках Аббаса, о местах, где он бродил, о его чудаковатости, и свидетельствовали, что тот полностью непричастен к убийству.
Дело зашло в тупик, преступление осталось нераскрытым. Одно установило следствие: Хасанейн был убит каким-то острым предметом, который размозжил ему голову. По правде говоря, никто и не жалел его, однако люди спрашивали друг друга, кто же убийца. Долго еще это событие оставалось главной темой разговоров всех соседей.
Поначалу можно было подумать, что Аббас теперь вернется в квартиру матери, но этого не случилось. Женщина очень печалилась и горевала, но красота ее сохранила прежний блеск. Умм Аббас вновь стала гордо расхаживать по улицам, провожаемая восхищенными взглядами.
И вот нашелся претендент на руку и сердце красавицы — молодой человек, которому не было еще и тридцати, обедневший мясник из соседнего квартала. Звали его Абдо. Он был внешне привлекателен, кроток, совестлив. Люди все же недоумевали, неужели Умм Аббас забыла свой горький опыт. Никто и глазом не успел моргнуть, как Абдо стал ее мужем. Ну что же, может, бог воздаст ей добром за прошлые страдания. Но тут пошли толки и подозрения, уж не связан ли этот человек с загадочным убийством Хасанейна.
Аббас же по-прежнему твердил свое:
— Не дело, что на месте моего отца оказался другой человек.
Он снова стал выходить на улицу и громким голосом кричать:
— Грех! Да простит тебя Аллах, Умм Аббас!
Страшные слухи дошли до полиции, следствие решило провести новое дознание. На допросе Умм Аббас и ее нового мужа выяснить ничего не удалось. Загадка осталась без ответа.
У Абдо был золотой характер — к жене относился с уважением, дарил ей ласку и любовь. Поначалу проявлял дружелюбие и к Аббасу, но юноша отверг его поползновения.
— Оставь меня в покое, — отрезал он.
Однако приемный отец продолжал заботиться о нем, беспокоился о том, чтобы Умм Аббас снабжала сына необходимыми средствами. В то же время Абдо обнаружил практическую сметку и рассудительность — предложил своей хозяйке продать старый двор у здания, чтобы на вырученные деньги обновить дом, надстроить еще один этаж. Умм Аббас, которая стала доверять ему во всем, послушалась совета. Доход от дома значительно возрос. Люди восхищались его умом: «Вот это человек!» Даже Байюми как-то сказал Аббасу, когда тот ужинал в его молочной лавке перед вечерней прогулкой:
— У тебя ангельски доброе сердце! Почему же ты избегаешь такого хорошего человека, как Абдо?
Аббас, не отвечая, продолжал лакомиться свежей простоквашей, как будто и не слышал вопроса.
— Ты что же, не любишь отзывчивых, хороших людей? — снова заговорил Байюми.
Аббас неторопливо передал Байюми опустевшую чашку и спокойно взглянул ему в глаза, заметив:
— Злой он. Посмотрел бы ты, как он рубит мясо в своей лавке.
Прошло некоторое время. Абдо проявлял доброту не только к жене и приемному сыну, но и к другим членам своей семьи. Как только в доме Умм Аббас освобождалась квартира, он отдавал ее кому-нибудь из родственников. Для тех из них, кто был победнее, с разрешения жены снижал арендную плату. Все было хорошо, пока очередь не дошла до его матери и сестер, которые поселились вместе с ним в одной квартире. Соседи стали говорить об этом деле словами пословицы: если любимый сладок, как мед, смотри, чтобы он на тебя тучу ос не навлек. По правде говоря, Умм Аббас не пришла в восторг от неожиданного появления в ее доме свекрови, но сделать ничего не могла. Одно стало ей ясно: бразды правления вырваны у нее из рук и она уже не хозяйка здесь. Всем верховодила свекровь. Бедная женщина почувствовала себя совсем потерянной.
Однажды она обнаружила, что в двух из трех лавок ее дома сломана стена. Вместо двух лавок соорудили один большой магазин, и за стеклами его витрины появились туши телят и барашков. Абдо перебрался сюда из своей бедной мясной лавчонки в соседнем квартале. Открытие магазина ознаменовалось чтением священной книги, а хозяин громогласно прославлял Аллаха за дарованное ему законное богатство.
Соседи поначалу говорили разное:
— Этот человек — образец честности и благородства, — утверждали одни.
— Нет, он второй Хасанейн, только этот мягко стелет, да каково-то будет спать, — возражали другие.
Кто-то сомневался в его добропорядочности, а кого-то просто снедала зависть.
Абдо заметно изменился — вместо кротости в глазах его зажглась самоуверенность. Обычная мягкость уступила место твердости и решительности, каких требовали его финансовый успех и положение крупного торговца. Эти твердость и решительность не ограничились делами торговли: он стал так же вести себя дома, постоянно резко одергивал Умм Аббас в ее спорах со свекровью и сестрами. Женщина тяжело переживала его грубость — она привыкла к ласковому и учтивому обращению. Ею овладела глубокая печаль. Отношения в семье стали невыносимыми. Наконец Умм Аббас решила попробовать возвратить себе утраченные права.
— Я хочу жить в своей квартире одна, без посторонних, — заявила она мужу.
— Если ты этого хочешь, можешь убираться отсюда на все четыре стороны! — не раздумывая, закричал он.
Умм Аббас не поверила своим ушам.
— Это мой дом, — завопила она не своим голосом, — нечего им здесь делать!
Началась потасовка, женщины схватились в драке. Абдо не хотел обидеть мать и бросился с побоями на жену, а потом и вовсе вытолкал ее за дверь. Умм Аббас, одинокая, оказалась на улице. Ее приютила бедная семья — дальние родственники первого мужа. Это происшествие потрясло всю округу. Аббас ринулся к новому пристанищу матери, громко крича:
— Грех! Да простит тебя Аллах, Умм Аббас!
Соседи не знали, что и делать. Они боялись навлечь на себя гнев такого влиятельного человека, каким стал Абдо. Кое-кто подумывал обратиться в суд, но говорили об этом шепотом, опасаясь за свое благополучие. Открыто выражал свое презрение к нему только Аббас. Наконец Абдо это надоело, он прекратил давать ему деньги на жизнь.
— Нечего слабоумным протягивать руки к деньгам, — во всеуслышание заявил он.
— Всякий из вас, — продолжал он, обращаясь к наблюдавшим за скандалом, — больше имеет права на деньги, чем этот жалкий идиот.
А люди, не отрывавшие взгляда от богатого магазина с тушами телят и барашков, невольно задавали себе вопрос: «А эта роскошь, откуда она?»
