— Так это, значит, ты? Это твои записки?
— Да, — ответила она. — Сегодня вы вернете мне сына.
— Замолчи, — приказал он, повышая голос, с брезгливым видом. — Позор на твою голову. Ты богохульствуешь. Ты оскорбляешь Господа. Ты оспариваешь его власть. Твой ребенок рядом с ним. По правую руку. Он соединился с ним в свете. А ты еще хочешь, чтобы Он просил у тебя прощения…
При этих словах Джулиана отступила на шаг назад и плюнула под ноги священнику. Он побледнел и резким движением ударил ее по лицу. Пустая церковь ответила эхом.
— Все это фарисейство, — продолжал священник. — Завтра я сожгу твои записки. Господь не просит прощения. Он забрал твоего сына. Такова была его воля, и мы должны возрадоваться…
Джулиана дрогнула. Слова священника звенели у нее в голове. Ей казалось, что она слышит внутри себя дьявольский хохот. Она закричала. Это был пронзительный, долгий крик, разорвавший неподвижную тишину церкви. Он напугал всех птиц в округе, они взмыли в воздух и улетели. И прежде чем священник успел что-то добавить, она выбежала из церкви.
Через несколько часов она была на вокзале. Успела зайти в отель-люкс «Санта Лючия» за вещами, потом в последний раз прошлась по улицам города. Посидела в просторном зале ожидания с чемоданом и только что купленным билетом. Она превратилась в жалкую несчастную тень. И села в первый же поезд, уходивший в Фоджу.
«На вокзале Неаполя я расстаюсь с сыном».
Поезд тронулся. Джулиана смотрела в окно. На печальном перроне еще стояли несколько человек, провожая отъезжающих. Она попрощалась и с этими людьми и вновь стала думать о своей жизни, что прошла в этом городе, о жизни, которая теперь окончена и оставит след, возможно, лишь в душе Маттео. Она сюда не вернется. Сын ее останется здесь, похороненный на неаполитанском кладбище. Больше она не чувствует себя матерью. Она прислонилась лбом к стеклу и попрощалась со всем тем, что было связано для нее с Пиппо. С его школой. С его комнатой. С его одеждой — той, которую он любил, той, которую никогда не надевал. Попрощалась с радостью их совместных прогулок, когда она крепко держала его руку в своей. Попрощалась с материнской тревогой за сына, которая зародилась в ней, как только она забеременела и которая должна была бы сопровождать ее всю жизнь. В последний раз она чувствовала его рядом с собой. В последний раз извлекла его из-под холодного мрамора могилы и попыталась мысленно представить, как он смеется. Вот он здесь, играет с ней. Бежит и кричит ей что-то. Она закрыла глаза, чтобы ничего больше не видеть, чтобы целиком принадлежать ему.
На вокзале Неаполя она в последний раз посмеялась вместе с ним. Она знала, что другого раза не будет, и попыталась продлить свою последнюю материнскую улыбку.
— На вокзале Неаполя я рассталась с сыном, — прошептала она, — и теперь все в прошлом.
Поезд шел вперед, унося с собой всю тяжесть ее бессонных ночей. Она не спешила, ей некуда было спешить. Она прощалась со своей жизнью. Каждая новая станция была этапом ее медленного и неотвратимого самоуничтожения.
В Казерте, где перрон, невзирая на поздний час, оказался забит людьми с чемоданами и детьми, она простилась с Маттео. Она рассталась с ним, со своим мужем, без ненависти, без озлобления. Когда-то она его любила. Но этот мужчина смог дать ей только то, что отняла судьба. Жизнь из песка, сметенная за секунду. Все было уничтожено. В Казерте она в последний раз мысленно поцеловала Маттео, и поезд поехал дальше.
В Беневенто она поняла, что даже воспоминания ей будут тяжелы. Перрон был пуст. Поезд почему-то долго стоял на станции, хотя никто не садился и не выходил. Даже двери вагонов были закрыты. Может, просто для того, чтобы дать ей время отказаться от всего. В Беневенто она попрощалась с воспоминаниями своей жизни. Со всеми. Она вытряхнула их в окно, как фотографии из альбома. Они остались на перроне. Двадцать лет, о которых она никогда больше не будет думать. Работа в гостинице, монотонная, однообразная. Уборка. Стирка. Раздача блюд. Счастливые мгновения, которые согревали бы ей душу до самой старости. Все, все в прошлом. В памяти ничего не осталось, и поезд, наконец, поехал дальше.
В Фодже все было кончено. Она встала, взяла чемодан и открыла дверь. Было, наверное, часа два ночи. Она удивилась, что в такой поздний час все еще тепло. Ступила на перрон. Не подняла голову, не огляделась. Ей не хотелось даже взглянуть на знакомые места. Она шла с поникшей головой.
— Меня зовут Джулиана Макерони, — сказала она вполголоса и повторила еще раз свою девичью фамилию, примеряя ее на себя. Отныне придется жить с ней. С девичьей фамилией, которую она носила до замужества, когда жизнь еще не началась и так хотелось все успеть. Джулиана Макерони — вот так теперь ее зовут, она словно нагнулась и подняла с земли то, что обронила двадцать лет назад.
— Меня зовут Джулиана Макерони. Со мной ничего не случилось. Я дочь своих родителей. И ничего больше. Я возвращаюсь, чтобы умереть там, где родилась.
XI
У меня нет матери!
(август 2002)
Кровь на сиденье рядом высохла. Пахнуло первозданной свежестью пиний. Я еду. Прохладный воздух бодрит. Какая чудесная ночь. Смотрю по сторонам. Кругом холмы.
Меня преследует голос Грейс. Не надо было встречаться с ней. Я злюсь на себя за то, что не устоял и пришел попрощаться. Дал слабину. Я должен был взять себя в руки и весь отдаться холодной ярости. Я ждал от Грейс, что она ласково благословит меня, перекрестит кончиками пальцев, а она заронила во мне мысль, которая терзает меня. Я не имею права поддаваться слабости. Не сейчас.
И все же я думаю о матери. Ничего не могу с собой поделать. Не могу выбросить ее из головы. Я вновь слышу голос Грейс, который все твердит, что вот уже двадцать лет моя мать живет в аду. Но я ведь еду не к ней. Эти мысли тяготят меня.
Моя мать не существует. Я забыл ее лицо. Забыл, что такое благотворная материнская нежность. И все же это не так. На самом деле я знаю, что у меня была мать, но я прогнал ее. Если я очень постараюсь, я вспоминаю то время, когда она была рядом и окружала меня сладким ароматом счастья. И потом ни с того ни с сего — полный провал. Мать уехала. Бросила меня. Я помню, помню пустоту, которая внезапно образовалась вокруг меня. Она перестала думать обо мне. Внезапно и навсегда. Так вот решила. И тогда я тоже прогнал ее. Когда я почувствовал, что она выкинула меня прочь из своих мыслей, то поклялся никогда больше не обращаться к ней, не мечтать о ней, не любить ее.
В то мгновение, когда я больше всего нуждался в ней, она устранилась. Разве мать может так поступить? Я ведь чувствовал, когда обо мне думали. Это единственное, что у меня оставалось. Только благодаря этому я держался. Отец — он как одержимый постоянно проживал вновь и вновь тот роковой день, он умолял небо позволить ему вновь сжать меня в своих объятиях, пусть даже в последний раз. Я долго чувствовал и ее: она не хотела смириться с моей смертью, она боролась, а потом исчезла. И никогда больше не думала обо мне. Разве мать может так поступить? Она уехала. Она забыла мое имя, забыла, что я ее сын, и я лишился матери. А она была мне так нужна. И я все кричал об этом. Нужна для того, чтобы разогнать тени и отсрочить мгновение, когда я исчезну безвозвратно. Нужна, потому что я был совсем маленьким и провалился в чудовищную бездну. Я звал ее. Часто. Она не отвечала. Я умолял ее вернуться ко мне, опять подумать обо мне, чтобы я мог ощутить ее тепло. Она не ответила ни разу. Я долго ждал, но потом отсек от себя эту боль. Я уцепился за отца. Он сильный даже в своих страданиях, он ни на мгновение не забывает обо мне. Я чувствовал, что он идет ко мне, и только благодаря этому мог отогнать от себя гарпий и стенающих духов.
У меня нет матери. Грейс ошиблась. У меня нет матери, которая думала бы обо мне, как думают о своем ребенке. Но остается это слово «мать», с ним ничего не поделаешь, пьянящее слово, причиняющее мне боль. Моя мать.
XII
В компании мертвецов
(ноябрь 1980)
Уже больше двух часов Маттео колесил по спящему городу. Он думал о Джулиане, о которой совсем ничего не знал. О том, как опостылела ему жизнь. Он ехал вдоль набережных. Улицы были пустынны. Свернув на улицу Мелисурго, он обогнал прохожего, неожиданно понял, что знает его, и с удивлением посмотрел на него в зеркало. Конечно же, он знаком с ним. Не сразу, но все же опознал в нем professore Проволоне, того самого, что встретил в баре несколько недель назад. Что он делает в столь пустынном месте, в такое время? Не раздумывая, Маттео развернулся.
Он ехал очень медленно, чтобы не пропустить профессора. И через несколько минут увидел его: он как раз был в конце улицы, исчез в тупичке. Маттео поставил машину и пошел за ним.
