Он вовсе не собирался сдаваться без боя.
– Ага, так это ты. Мне следовало догадаться.
– Польщен, что ты меня запомнила.
– Человек, который говорит «ням»…
– Только в нужные моменты.
– …и взрывает отели, срывая самую значительную встречу умов бог знает за сколько лет.
– Эта встреча гораздо важнее. В смысле, наша с тобой. Давай посидим где-нибудь, выпьем.
– Не смеши меня. Ты под арестом. Я отведу тебя прямиком в полицию.
– Предупреждаю: это будет нелегко. Преступники, задавленные чувством вины, частенько сдаются и разрешают надеть на себя наручники, а бунтари, совесть которых чиста, дерутся до конца.
Подобно тому, как в симфонии резко вступившие медные духовые забивают партии всех остальных инструментов, в душе принцессы взвизгнул страх, заглушая собой гнев и отчаяние – слаженный дуэт из первых тактов этого концерта. Ли-Шери обвела взором пляж, надеясь на подмогу. Несколько молодых людей, блондинистых, как в рекламе шампуня, и загорелых до цвета дерьма, заметили ее взгляд и принялись махать ей руками.
– От этих пляжных мальчиков помощи не жди. Их интересует только еда и серфинг. Вдобавок со мной им тягаться нечего. У меня черный пояс по хайку и черная рубашка в химчистке. Кстати, сегодня утром я встретил пришелицу с Аргона. Она заявила, что у моей ауры – цвет горелой резины. Я поблагодарил ее и сообщил, что черный цвет – мой любимый. Как и рыжий.
– Значит, ты тоже ее видел…
Ли-Шери замялась. Она впервые заметила, что Бернард одет в черные плавки, а на ногах у него – черные сандалеты. Интересно, где продают черные сандалеты? Принцесса была в растерянности. Поверх загара у нее выступили мурашки, отчего ее кожа стала напоминать забрызганную кровью булыжную мостовую, если смотреть на нее с высоты птичьего полета. Ли-Шери чувствовала себя улицей в разгар Французской революции.
– Хулиетта, приведи сюда полицию, – обратилась она к скелету в бикини, хотя отлично знала, что на пляже не осталось ни одного полицейского (всех их бросили на расследование взрыва) и что Хулиетта все равно не понимает ни слова.
– Тебе не о чем беспокоиться, я не причиню тебе вреда. Я рад, что мы с тобой уже почти подружились. Я хотел смыться с Мауи сразу же после «бум-бума», – Бернард хитро подмигнул Хулиетте, – но увидел тебя.
Это было правдой. Старый приятель Дятла, контрабандист с материка, который теперь выращивал марихуану на побережье Коны, обещал тайком переправить его в Гонолулу на своем пиратском корабле. Несмотря на то что взрыв произошел раньше времени, судно могло выйти в понедельник утром, если бы Дятел того захотел.
– Не понимаю. Ты остался из-за меня?
– Из-за тебя, детка. И еще у меня осталось немного динамита, который я пока не истратил.
– Чего-чего? – рассмеялась принцесса. – Ушам своим не верю. Да ты просто маньяк!
– Мистер маньяк.
– Хочешь еще что-нибудь взорвать?
– Хочу угостить тебя коктейлем.
– Коктейлем?
– Ну там пина-текилой или текилой-тай. Конечно, если ты совершеннолетняя. Мы же не собираемся нарушать закон.
– Спорим, мне столько же, сколько тебе.
– Я старше, чем санскрит.
– А я была официанткой на Тайной Вечере.
– Я так стар, что помню времена, когда «Макдоналдс» не продал еще и сотни гамбургеров.
– Ты победил.
– Стало быть, я могу угостить тебя выпивкой?
– Как тебя зовут?
– Бернард.
– А по фамилии?
– Бернард Маньяк.
– Послушайте, мистер Маньяк…
– Я не стану ничего слушать, пока ты не сядешь со мной за столик в кафе. Твоя бабуся тоже может к нам присоединиться, хотя, честно говоря, меня слегка шокирует, насколько откровенно этот купальный костюм демонстрирует ее прелести.
– Ну хорошо, – сказала принцесса и замолчала. Она решила не злить Бернарда. В городе она скорее найдет помощь, чем здесь, на пляже. Кроме того, ей пришлось признать, что улыбка у Бернарда – даже несмотря на отвратительные зубы – просто чудесная. – Хорошо. Мне действительно пора уйти с солнца. Рыжие легко обгорают.
– Это точно, – подтвердил Бернард. – Уж я-то знаю.
На континенте шел дождь. Знаменитый сиэтлский дождь. Мелкий серый дождь, который так любят поганки. Бесконечный дождь, который всегда найдет, как пробраться под воротник и в продуктовую сумку. Тихий дождь, который способен превратить крышу, крытую жестью, в сплошную ржавчину, причем так незаметно, что крыша даже не пикнет. Колдовской дождь, питающий воображение. Тайный язык, на котором шепчет первобытный экстаз, язык сути вещей.
Дождь окружил дом (король Макс назвал его Форт Ежевичный) плотной пеленой, точно предназначенный медузам спрей для волос. На кухне король и его королева сражались с посудомоечной машиной: она никак не хотела работать. За три дня без Хулиетты в доме скопилась уйма грязной посуды, от бокалов из-под шерри до последней чайной ложки. Конечно, можно было бы позвать Чака, но, по злосчастному стечению обстоятельств, еще в понедельник утром его вызвали в Сиэтл, откуда он до сих пор не вернулся. Свой внезапный отъезд Чак объяснил болезнью сестры, но истинная причина, разумеется, заключалась совсем в другом. На родине Фюрстенберг-Баркалона было неспокойно. В воздухе пахло революцией. Убежденные в причастности монаршего семейства к заговору вашингтонские спецслужбы решили усилить надзор, в особенности за королем Максом. Чак получил от ЦРУ небольшое вознаграждение (впоследствии, правда, Макс заглянул в его комнатку на третьем этаже и выгреб все до последнего цента).
Так и эдак вертя посудомоечную машину, Макс и Тилли строили тайные планы относительно судьбы своей дочери.
– В апреле ей будет двадцать, – сказал Макс. – Через год она уже сможет выйти замуж. Чем раньше мы выстроим в очередь претендентов, тем выше будут шансы на удачный брак.
– Я-я, – отвечала Тилли. – Я-я, уи, си. Ми знать это уже сто раз. Но это не означать, что ми спешить сломя голофа и женить ее за какой-то ненормальный.
– За кого?
– За ненормальный, чокнутый. Как сын президента. Он есть сумасшедший гринго.
– В том смысле, что у парня не все дома? Что ж, наверное, ты права. Я считаю, мы не должны сидеть и ждать, пока подходящие женихи-европейцы соберутся в наш лес по ежевику. Насколько мне известно, средний сын Ихая Физеля владеет пакетом акций одного известного баскетбольного клуба. Он прилетает в Сиэтл на каждую игру своей команды с «Сониксами». Думаю, я мог бы устроить встречу.
– Уи, но федь он не есть благородных крофей.
– Нет, конечно, он гораздо богаче и влиятельнее любого принца.
– Араб, – простонала Тилли, – айн араб. Ох-ох, макаронный бог.
Посудомоечная машина бездействовала. Она вполне могла отправляться на Мауи – там лягушка превратила бы ее в квартиру. Королевская чета сопела и чертыхалась над машиной, но все было без толку. Один раз она издала такой звук, будто заработала, но оказалось, что это всего лишь дребезжит клапан Макса. Когда из-за неловкого движения королевы ее любимая чихуахуа в третий или четвертый раз стукнулась головой о крышку машины, Тилли повернулась к ненавистному агрегату своим величественным задом.
Король Макс собрал грязные тарелки и вынес их на задний двор.
– Пускай их моет дождь, – решил король. – Должна же быть от него хоть какая-то польза.
На самом деле дождь выполняет массу полезных функций – вымывает избыток соли из морской воды и крови, щелкает тяжелыми каплями по носу дерзким фиалкам, строит лестницы, по которым неон взбирается на луну. Ищущий может войти в Великий Северо-Западный Дождь и найти в нем тайное Слово.
Дождь и вправду смыл пятна от яичного желтка и подливки с гербов и щитов, украшавших геральдические тарелки королевского дома Фюрстенберг-Баркалона. Когда же на следующее утро Макс вернулся на задний двор за тарелками, их оказалось вдвое меньше, чем вчера. Королева приписала кражу бродягам или цыганам, но Макс был уверен, что посуду утащили ежевичные кусты.
Уплетая на завтрак холодный бефстроганов с бумажной тарелки, Тилли призналась супругу:
– Как я хотеть, чтобы Ли-Шери быть с нами!
На что король возразил:
– Может, это и к лучшему, что ее сейчас здесь нет. У нас есть время завербовать подходящего жениха. В любом случае не стоит волноваться, на Гавайях она в надежных руках.
– Меня еще ни разу не целовал мужчина в очках а-ля Утенок Дональд, – сообщила принцесса.
– Прошу прощения, – сказал Бернард. – По-хорошему, мне следовало надеть очки а-ля Дятел Вуди, но таких никто не делает.
Ли-Шери не поняла, о чем говорит Бернард, да это было и не важно. Она допивала третий бокал коктейля «Пересмешник», Дятел – четвертый. У обоих наступила фаза блаженства, характерная для религиозного экстаза и начальной степени алкогольного отравления. Хулиетта сидела к ним спиной и любовалась закатом. Тоже мне дуэнья.
