– Закуривай,отец.
Курева у Андреича не имелось, желание пустить дым внезапно оказалось сильнее инстинкта самосохранения – старик ловко выудил две сигареты.
– Ты… воевал? – спросил улыбчивый.
– Воевал за вас, за дураков, – ответил ветеран строго. – А ты чего это зубы выкрасил? До беленькой допился?
– В районе того, – еще шире улыбнулся незнакомец.
Затем какая-то тень пробежала по его лицу, и он добавил:
– Если выкрасил, значит не от хорошей жизни.
– Ясное дело, – согласился старик. – Ясный хуй: от хорошей жизни зубы не красят. – Он закурил.
– Выпить хочешь, ветеран? – спросил человек с разноцветными зубами, вынимая из-за пазухи наполовину уже опустошенную бутылку виски,
– Ишь ты, импортное пьете… – холодно отметил Андреич. – Зубы зубами, а к качеству тянет.
Незнакомец отпил большой глоток, причмокнул, мечтательно закурил свою американскую сигарету, присев на корточки. Несмотря на презрительный тон, Андреичу тоже хотелось выпить, и он протянул в форточку свою худую жадную старческую руку.
– Ты чего, дед, в колонии строгого режима? – усмехнулся человек за окном. – Сквозь решку пить – гадом быть. Ты уж пригласи меня в гости, как человек. Выпьем. Расскажу тебе про разноцветные зубы.
Андреич прикинул, что квартира в этот час полным-полна людей, особого стрема нет, и решил пустить гостя.
И вот они сидели друг напротив друга в его комнате, покуривая. Хозяин выставил на табуретку граненые стаканы и получерствый белый хлеб с остатками масла, в качестве закуски. Разлили янтарное спиртное, и оно радостно вспыхнуло в гранях отраженным солнышком.
– Значит, воевал? – снова спросил незнакомец.
– Воевал, воевал, – равнодушно откликнулся пенсионер.
– Ну, тогда – за Победу! – предложил гость.
Они чокнулись, выпили. Алкоголь согрел изнутри тело старика, ему стало благостно.
«Ишь ты, удод пестрозубый», – думал он, глядя на гостя сквозь дымок от сигареты. – «А одет ничего, прилично. Деньги есть, ума не надо».
– Так чего зубы выкрасил? – спросил он.
– Ты воевал. Я тоже воевал, – ответил тот.
Он оттянул вниз ворот полурасстегнутой синей рубахи, блеснула тонкая золотая цепочка на шее, а пониже цепочки обнажилась татуировка – КАНДАГАР
– Вот оно как. Интернационалист, – сказал старик, и приготовился выслушать какую-нибудь страшную или сентиментальную (а скорее всего, и то и другое одновременно) военную историю.
Рассказ не заставил себя ждать. Интернационалист рассказывал сначала довольно невнятно, много матерился, то переходя на полублатной жаргон, то на язык почти интеллигентный (видно, до Афганистана он учился в вузе). Чтобы не растягивать повествование, перескажем его рассказ коротко.
В 1983 году (год, обозначенный на татуировке) он служил в войсковой разведке. После Кандагара их часть оказалась в каких-то диких местах, почти в пустыне. В тех местах обитало какое-то племя, чем-то отличное от других афганцев, населяющих те края (кажется, племя отличалось языком, обычаями, возможно, люди этого племени даже не исповедовали ислам, или же это была какая-то особая разновидность ислама, сохранившая в себе связь с древними языческими культами).
В тех местах находилось большое количество боевых групп моджахедов (гость называл их, естественно,
«духами»), которые постоянно атаковали советские войска. Командованию частей, которые с трудом продвигались вглубь этой территории, не было точно известно, какие у «духов» отношения с членами упомянутого племени. Бродила молва, что «духи» обошлись с местными жестоко, якобы даже вырезали несколько селений. На это возлагались некоторые надежды.
Было решено найти человека из племени, который бы хорошо знал стоянки моджахедских банд, склады оружия, горные тропы, убежища…
Такого человека нашли – он работал на «духов» в качестве проводника, потом, говорят, сбежал от них… Стало известно, что он скрывается в одном селении. Его выследили, схватили, доставили в штаб. Это был темнокожий, сухонький человечек, ростом с 12-летнего ребенка, очень улыбчивый и на вид робкий. Улыбчивость в этих краях встречалась не часто – это обращало на себя внимание.
Ему дали карту местности, объяснили через переводчика, что он должен отметить на ней тропы «духов», их стоянки, убежища, места входов в горные пещеры, где они скрывались… В случае отказа его обещали убить, за помощь посулили еды, денег. Человечек закивал, заулыбался. Его темные ручонки казались совсем детскими. Он что-то залопотал на своем наречии.
Переводчик сказал, что пленник просит дать ему краски и зеркало, и оставить его на время наедине с картой. Туземец объяснил, что сам ничего не помнит – памятью обладает только его отражение.
Для того чтобы вспомнить то, о чем его спрашивают, он должен посоветоваться со своим отражением.
Он всегда так делает. После этого он обещал нарисовать разными цветами тайные пути отрядов, их стоянки, схроны и прочее… Ему принесли зеркало, бумагу, коробку акварельных красок, кисточки, кружку с водой. И оставили одного, в охраняемой палатке.
Когда в палатку вошли, ни на карте, ни на листах чистой бумаги не было ни одной пометки.
Темное лицо человечка было все перемазано акварельными красками, как бывает иногда у детей в детских садах – порою их тянет полизать сладкую акварель, в которую при изготовлении добавляют мед. Он широко и радостно улыбался вошедшим – все его зубы были аккуратно выкрашены в разные цвета. Кажется, он даже пытался соблюдать последовательность расположения цветов в коробке с красками.
Ничего вытянуть из него не удалось. Его расстреляли.
Кажется, это сделал собственноручно рассказчик истории.
– В Афгане мне приходилось делать вещи похуже, – сказал он. – Я совсем забыл про это. А в этом году был в Штатах, по бизнесу. В баре познакомился с одним чуваком. Бухали вместе, чем-то он мне понравился. Он рассказал, что воевал во Вьетнаме. Я его ни о чем не спрашивал, не хотел лезть в душу, но он сам стал рассказывать – про джунгли, про сожженные деревни… И вдруг, ты не поверишь, дед, он рассказал точно такую же историю про выкрашенные зубы. Один в один. Я охуел.
Сильно как-то охуел. Глубоко. Даже сам не ждал от себя. Я ему ничего не сказал про Афган, про того человека из племени, а почему не сказал – сам не знаю. А через два дня прочитал в местной газете, что того американца (он был коммерсант, из другого штата) нашли в отеле мертвым.
Убили парня. А все зубы у трупа были выкрашены красками, в разные цвета. Все лицо и вся рубашка у него были в краске. В газете писали, что это сочли издевательством над телом убитого. Такая история, дед. Я и до этого пил, а после этого запил серьезно. Вот, решил себе раскрасить зубы.
А зачем – не знаю. Может быть, дух того человечка заставил? Ты в духов веришь, отец?
Старик налил себе спиртного, выпил, крякнул, вытер рот тыльной стороной ладони. Затем внезапно расплылся в широкой веселой улыбке.
Старческое лукавство заиграло в глазах, как солнце в стакане с виски. Все зубы старика оказались золотые, что странно контрастировало с его нищенской одеждой, с убогостью комнаты. Видимо, ветеран знавал лучшие времена.
Он улыбался так заразительно, что в ответ ему разулыбался и парень-афганец.
Дикое весеннее солнце все ярче врывалось в пыльное окно, в его лучах сверкали золотые зубы старика, и в этих зубах, как в маленьких ясных золотых зеркалах, отражались разноцветные зубы человека, сидящего напротив. 28 января 2005 Поезд Дюссельдорф-Цюрих
О рыцаре Ульрихе Торпенхоффе говаривали, что это «буйная головушка», вояка до мозга костей, что ему сам черт не брат и что пролить чужую кровь для него все равно что выпить холодной воды.
В местах, где еще помнят о берсерках, называли берсерком и его, но ничего медвежьего в его облике не наблюдалось, скорее волчье, если бы скрестить худого волка с серым дроздом.
Он владел замками Торн и Торпен, эти два замка увенчивали собою две горы: одна рядом с другой.
Между горами находился городок Тугреве – довольно богатый торговый городишко, давно уже выкупивший у Торпенхоффов все их земли, за исключением двух горных вершин с замками.
Торн давно стоял в руинах, деревья качались под ветром на его стенах, дикие красные сосны выросли над провалившейся крышей, и ветви их развевались над Торном вместо флагов. Торпен же еще при отце Ульриха считался жилым замком, но необузданный нрав рыцаря распугал всю челядь: отчасти он сам выгнал своих слуг, отчасти они разбежались.
Жениться и обзавестись детьми он никогда не желал: война была его единственной любовью.
Он полжизни провел в походах, воевал в самых разных армиях, под различными флагами скакал в бой, совершенно безразличный к тому, какой стяг развевается над его головой, видел разные страны, но настало мирное время, и он вернулся: говорят, в Торпене, внутри, все было изрублено мечом – картины, статуи, резная мебель, го белены… Так развлекался, скучая, рыцарь Ульрих Торпенхофф.
