– Хороша зверюга?
Но в доме князь снова помрачнел.
– Егорыч, ты почему не в доме ночевал?
– А потому я не ночевал, батюшка, – отвечал дворецкий, – что после отъезда вашего в доме стало нехорошо-с.
– Что значит нехорошо-с? – усмехнулся Сергей Львович. – Привидения, что ли, поселились?
– Не знаю, как это и назвать-с, а только стало нехорошо, – твердил испуганный дворецкий.
– Подай мне хересу!
– Хересу, батюшка, нету.
– Что значит нету? – рассвирепел Чернолусский. – Ты его выпил, что ли?
– Я хересу отродясь не пил, – обиделся дворецкий. – Вы его со своими приятелями третьево дни выпили-с.
– Так пошли мальчишку к Дардыкину!
– Не стану я мальчика никуда посылать, – заупрямился Африкан Егорович. – Ему там не дадут ничего, кроме разве подзатыльников. Не желаете ли сливяночки моей выпить? Чистый мед!
– Твоей сливяночкой… – князь обреченно махнул на него рукой, – твоей сливяночкой только клопов морить. Подай мне водки!
– Хорошо ли это, отец, водку с утра пить?
– Хорошо не хорошо! Делай, что тебе сказано!
Князь готов был взорваться. Но, отлично зная упрямый характер дворецкого, решил подействовать на него лаской.
– Замерз я, дядька, – жалобно сказал он. – Замерз, и растрясло меня. Без водки не засну.
Обращение «дядька» возымело магические последствия. Лицо дворецкого расплылось в улыбке, руки его задрожали, а в глазах вдруг появилось выражение рабского восторга.
– Уж принесу, принесу! Не подать ли еще малосольной капусточки?
– Неси, брат, и капусточку!
Выпив холодной водки и не притронувшись к закуске, Сергей Львович воспрянул духом. Он взял с ломберного стола письмо, переданное, как сообщил ему дворецкий, проезжим мещанином. От письма пахнуло гречневой кашей. На конверте неровным и, как сразу определил князь, женским почерком было надписано: «Его Сиятельству, Князю Чернолусскому».
«Светлейший Князь! (При слове „светлейший“ Сергей Львович самодовольно усмехнулся.) Помните ли Вы меня? Помните ли Вы ту, что стала нещасной по Вашей милости? О, я знаю, Князь! Вы выбросили меня из жестокова серца? Князь! Разве Вы не знаете? Все видит Бог, Князь!»
Чернолусский зевнул и небрежно бросил письмо на стол.
В дверь тихонько постучали.
– Входи, Африкан Егорович.
Дворецкий с осуждением посмотрел на ополовиненный штоф с водкой и стал ворошить в камине давно потухший каменный уголь. Князь недовольно смотрел на него.
– Егорыч, ты зачем пришел?
– Следователь вчера были-с.
– Курослепов?! – мгновенно оживился князь. – Я его, михрютку, люблю!
– Ольга Павловна исчезла-с.
– Что ты мелешь! – закричал Сергей Львович.
– Вернулся лесничий домой с ярмарки, а дочки-то и нету. Ни дома, ни в городе нету. Он спрашивать… Приказчик Дардыкина ему и говорит: мол, видели вашу Оленьку ночью в княжеской коляске. Лесничий к приставу. Пристав с Курослеповым сюда. Только я им обыск делать не позволил. Князя, сказал, дожидайтесь.
– Ступай, Егорыч, – задумчиво сказал князь. – И вот еще что… Снеси-ка ты, братец, что-нибудь в город, к жиду.
Дворецкий покачал головой и вышел. В прихожей он едва не столкнулся с таинственным существом. Совершенно лысое, облаченное в какие-то пестрые лохмотья, это существо стояло в дверном проеме и сверлило дворецкого безумным взглядом.
– Африкан! – хриплым голосом произнесло существо, оказавшееся древней старухой. – Африкан, скажи мне правду! Это Он приехал?
Дворецкий почтительно приблизился и крикнул старухе в самое ухо:
– Нет, это не Он, маменька! Это ихнее сиятельство приехали!
– Любопытная вещица!
Барскому надоело прикидываться спящим, и он весело заглядывал через плечо Джона в книгу.
– Обратите внимание! В небе точно черви зароились ! Это он о грачах. Реалистически очень точно. С другой стороны – прямое влияние декадентства. В то время обожали заигрывать с небесами. Одни запускали в них ананасом, другие видели там червей. Простите, но я смотрел на вас, пока вы читали. У вас такое серьезное лицо! Неужели вы принимаете эту дребедень за чистую монету?
– Дребедень? – рассеянно спросил Джон, которому явно не хотелось отрываться от чтения.
– Дребедень – значит ерунда. Например, «перестройка» – это ерунда, дребедень! Те, кто придумал это слово, через несколько лет будут его стыдиться. Как, впрочем, и слова «обустроить», которое придумал Солженицын.
На этот раз Половинкин внимательно посмотрел на Барского. В его глазах мелькнуло какое-то неприятное для Барского сомнение. Эти глаза словно говорили: «А стоит ли вообще всерьез разговаривать с этим человеком?»
– Вы думаете, Россия так безнадежна?
Теперь настал черед Барского быть внимательным к словам своего юного собеседника.
– О! Хороший вопрос! Не знаю, безнадежна ли Россия, но вы, мой друг, во всяком случае, не безнадежны, раз спросили это.
– У вас нет ответа на мой вопрос? – упрямо спросил Джон.
– Пожалуй, нет… В Россию можно только верить.
– А вы в нее верите?
Барский театрально округлил глаза:
– Ого! Неужели эта книжка так на вас повлияла? Вы задаете один точный вопрос за другим! И снова мне нечего вам ответить. Вернее, я должен подумать. Как насчет водки? Не желаете изменить своим принципам?
Джон подумал и резко помотал головой, так что шляпа на его голове не успевала за ее движениями.
– Как вы думаете, – спросил он, – для чего эта мать дворецкого? Мне показалось, что она не играет в сюжете никакой роли.
– Для вящей убедительности, – ответил Барский. – В этой книжке самое замечательное то, что полностью придуманный сюжет наполняется живыми деталями. От письма пахнет гречневой кашей. Это изумительно! Сразу понятно, что письмо от мещанки или купчихи. Князь ее соблазнил, а возможно, и обрюхатил…
– ???
– Она от него забеременела. И этот уголь в камине… Можно догадаться, что действие происходит в южной части средней полосы России. Где-то за Тулой или под Орлом, где мало лесов.
– И эта Оленька! – возбужденно подхватил Джон.
– Тут вы не правы. Таких Оленек, дочек лесничих, в нашей литературе конца века было пруд пруди. Чехов спародировал этот тип в «Драме на охоте».
– Я не читал «Драму на охоте», – сказал Половинкин.
– Вот как! Что же вы читали? И откуда так хорошо знаете русский язык? Не похоже, чтобы вы воспитывались в России…
На лице Половинкина вновь вспыхнуло сердитое выражение, как в то время, когда Барский спросил его о родителях.
– Молчу, молчу! – поторопился успокоить его Барский. – Я все время забываю, что каждый человек имеет право на свое privacy . Ах, вы летите в безумную страну, Джон! В ней всё так засекречено, но ничто не является тайной. Взять хотя бы этот детектив. В нем куча мистики, а вывод банален. Читайте, читайте, не буду вам мешать!
Павел Иванович Ознобишин, лесничий М-ского уезда, нескладный, долговязый, с испитым страдающим лицом, стоял на террасе и сердито допрашивал княжеского кучера. Парень отвечал охотно, но бестолково. Ознобишин нервничал, временами срываясь на визгливый крик.
В гостиной князя ждали следователь Федор Терентьевич Курослепов, толстый, одышливый, с бабьим лицом и постоянно потеющими залысинами, которые он протирал огромным платком, и капитан-исправник Илья Степанович Бубенцов, молодой, самолюбивый и словоохотливый полицейский.
Курослепов сидел на старом продавленном стуле, осторожно щупая его и проверяя на прочность. Бубенцов ходил взад-вперед по гостиной, бросая сердитые взгляды на живописное собрание на стене. Некоторые полотна сняли недавно, и от них на обоях еще оставались светлые квадраты, отчего галерея напоминала щербатый рот. Исправник остановился перед большой картиной с изображенными на ней мужчинами, застывшими в изломанных позах, в черных фраках и высоких цилиндрах. Но его внимание привлек не сюжет, а осколки бутылочного стекла на нижней части рамы.
– Кто художник? – нервно спросил Бубенцов.
– Кажется, Гогарт, – нехотя ответил Федор Терентьевич и, зевая, перекрестил рот.
– Дорогая?
– Копия…
– А эта? – Бубенцов грубо ткнул дымящейся папиросой в альпийский пейзаж.
– Какое вам дело?
– Решительно никакого!
Курослепов тяжело встал со стула, подошел к Бубенцову и уставился на него немигающими слезящимися глазами.
– Илья Степанович, за что вы так ненавидите Сержа? Я понимаю, он человек невозможный. Но и вы тоже хороши.
Бубенцов пожелтел от злости.
– С чего вы взяли, будто я его ненавижу? Слишком много для него чести!
– Если все дело только в Ольге Павловне…
– Молчите! – в бешенстве крикнул исправник. – Или вы рискуете стать моим врагом! Впрочем… вы правы! Я знаю, что вы это знаете и что это знает весь город, и Ольга Павловна – тоже. Да, я люблю! Да, понимаю, что это безнадежно! Но я не позволю смеяться над своими чувствами разным титулованным мерзавцам!
