– Оставайся здесь, – приказал Малыш, – поговорим.
– Ее надо повернуть на бок.
– Кончим, тогда и пойдешь.
Кашель все не прекращался. Было похоже, будто у какой-то машины никак не заведется мотор. Бруер с отчаянием проговорил:
– Будь человеком. Она ведь не знает, куда я девался. Я вернусь через минуту.
– Через минуту мы кончим разговор, – сказал Малыш. – Мы требуем только то, что нам положено. Двадцать фунтов.
– У меня дома нет денег. Честно.
– Ну так пеняй на себя.
Малыш сорвал перчатку с правой руки.
– Это правда, Пинки. Я вчера все отдал Коллеони.
– Господи Иисусе! А при чем тут Коллеони?
Бруер торопливо и с отчаянием продолжал, прислушиваясь к кашлю, доносившемуся сверху:
– Ну, посуди сам. Пинки, не могу же я платить вам обоим. Меня бы порезали, если бы я не заплатил Коллеони.
– Он в Брайтоне?
– Остановился в «Космополитене».
– А Тейт… Тейт тоже уплатил Коллеони?
– Конечно, Пинки. У Коллеони дело поставлено на широкую ногу.
На широкую ногу… Это звучало как обвинение, как напоминание о медной кровати в пансионе Билли, о крошках на матрасе.
– Ты что, думаешь, я конченый человек? – спросил Малыш.
– Послушай моего совета, Пинки, объединись с Коллеони.
Вдруг Малыш взмахнул рукой и полоснул лезвием бритвы, спрятанным у него под ногтем, по щеке Бруера. Хлынула кровь.
– Не надо, – крикнул Бруер, – не надо! – Он попятился к буфету, уронив коробку с печеньем. – У меня есть защитники. Поосторожнее. У меня есть защитники.
Дэллоу опять налил виски Бруера себе в стакан.
– Посмотри-ка на него, – сказал Малыш, указывая на Бруера. – У него есть защитники.
Дэллоу плеснул в стакан содовой воды.
– Может, хочешь еще? – спросил Малыш. – Это я только показал тебе, кто тебя защищает.
– Я не могу платить вам обоим, Пинки. Ради бога, отступись.
– Мы пришли за двадцатью фунтами, Бруер.
– Коллеони выпустит из меня кровь, Пинки.
– Можешь не беспокоиться. Мы защитим тебя.
«Кхе, кхе, кхе», – продолжала кашлять женщина наверху, а потом послышался тихий плач, как будто во сне хныкал ребенок.
– Она зовет меня, – сказал Бруер.
– Двадцать фунтов.
– Я не держу здесь деньги. Пусти меня, я схожу, принесу.
– Иди с ним, Дэллоу, – сказал Малыш. – Я подожду здесь.
Он сел на резной стул с прямой спинкой, какие бывают в столовых, и устремил взгляд на глухую улицу, на урны для мусора, стоявшие вдоль тротуаров, на широкую тень от железнодорожного моста. Он сидел совершенно спокойно, и по его серым, совсем стариковским глазам нельзя было прочесть того, что он чувствовал.
Поставлено широко… У Коллеони дело поставлено широко… Он знал, что никому в банде не мог доверять… кроме, пожалуй, Дэллоу. Это неважно. Никогда не ошибешься, если никому не будешь доверять. С урны для мусора на панель осторожно спустилась кошка: вдруг она остановилась, попятилась назад, и в полутьме ее агатовые глаза уставились на Малыша. Малыш и кошка, не шевелясь, глядели друг на друга, пока не вернулся Дэллоу.
– Деньги у меня, Пинки, – сказал Дэллоу.
Малыш повернул к нему голову и улыбнулся; вдруг лицо его сморщилось, и он два раза громко чихнул. Кашель наверху замер.
– Долго он будет помнить наше посещение, – сказал Дэллоу и добавил с тревогой: – Тебе надо выпить виски, Пинки. Ты простудился.
– Ничего со мной не будет. Я здоров, – ответил Малыш. Он встал. – Не будем терять тут время, уйдем, не прощаясь.
Малыш шел впереди посреди пустынной улицы, между двумя трамвайными линиями. Вдруг он спросил:
– Ты думаешь, я конченый человек, Дэллоу?
– Ты? – ответил Дэллоу. – Да ты что? Ты ведь только начинаешь.
Несколько минут они шагали молча; вода из водосточных труб капала на панель. Потом Дэллоу заговорил:
– Ты что, беспокоишься из-за Коллеони?
– Ничего я не беспокоюсь.
– Коллеони тебе в подметки не годится! – вдруг воскликнул Дэллоу. – «Космополитен»! – добавил он и сплюнул.
– Кайт думал, он занимается автоматами. А выходит – другое. Теперь Коллеони считает, что побережье освободилось. Вот он и выпускает щупальца.
– А он не боится, что с ним будет то же, что с Хейлом?
– Хейл умер своей смертью.
Дэллоу засмеялся.
– Скажи это Спайсеру.
Они повернули за угол к «Ройал Альбион», и море снова оказалось рядом… начался прилив… какое-то движение, плеск, темнота. Малыш вдруг обернулся и поднял глаза на Дэллоу… Он мог доверять Дэллоу… С чувством торжества и превосходства он дружелюбно посмотрел на некрасивое лицо с перебитым носом. Словно он был физически слабым, но хитрым школьником, который сумел привязать к себе самого сильного мальчика в школе, и тот стал ему беспредельно верен.
– Эх ты, простофиля, – сказал он и ущипнул Дэллоу за руку. Это было похоже почти на ласку.
В меблированных комнатах Билли до сих пор горел свет, и Спайсер ждал их в передней.
– Все в порядке? – спросил он тревожно. На его бледном лице вокруг рта и носа высыпали прыщи.
– А чего ты боялся? – спросил Малыш, поднимаясь по лестнице. – Мы принесли деньги.
Спайсер пошел за Малышом в его комнату.
– Сразу после того, как ты ушел, тебе звонили.
– Кто?
– Девушка, ее зовут Роз.
Малыш сел на кровать и стал развязывать башмаки.
– Что ей нужно? – спросил он.
– Она сказала, что пока вы с ней гуляли, кто-то ее спрашивал.
Малыш сидел спокойно с башмаком в руке.
– Пинки, – проговорил Спайсер, – это та самая девушка? Девушка из кафе Сноу?
– Конечно, та.
– Я подходил к телефону. Пинки.
– А она узнала твой голос?
– А мне откуда знать, Пинки?
– Кто ее спрашивал?
– Она не знает. Она сказала, что передает тебе это, потому что ты просил ее позвонить. Пинки, вдруг шпики уже что-то пронюхали?
– Ну, на это у них не хватит ума, – ответил Пинки. – Может, это кто-нибудь из ребят Коллеони хотел разведать насчет своего приятеля Фреда. – Он снял второй башмак. – Нечего тебе трусить, Спайсер.
– Ее спрашивала женщина, Пинки.
– Я не беспокоюсь. Фред умер своею смертью. Таково заключение дознания. Можешь забыть об этом. Теперь мы должны подумать о другом. – Он аккуратно поставил башмаки под кровать, снял пиджак, повесил его на медный шарик, снял брюки и лег поверх одеяла в трусах и рубашке. – Я думаю, Спайсер, тебе надо отдохнуть. У тебя вид совсем измотанный. Я не хотел бы, чтобы кто-нибудь увидел тебя в таком состоянии. – Он закрыл глаза. – Иди, Спайсер, и успокойся.
– Если эта девушка когда-нибудь узнает, кто положил карточку…
– Она никогда не узнает. Выключи свет и убирайся.
Свет погас, а за окном, как лампа, появилась на небе луна и поплыла над крышами, отбрасывая тени от облаков на меловые холмы, освещая над Уайтхок-Боттом пустые белые трибуны ипподрома, похожие на камни Стоунхенджа, сияя над морем, приливающим от Булони и плещущимся вокруг Дворцового мола. Она освещала и умывальник, и открытую дверцу, за которой стоял ночной горшок, и медные шарики по углам кровати.
***
Малыш лежал на постели. Чашка кофе стыла на умывальнике, постель была усыпана крошками от печенья. Он лизнул химический карандаш, углы его губ были выпачканы лиловым. Он написал: «Учтите наши предупреждения в моем последнем письме», – и в конце поставил: «П.Браун, секретарь. Защита букмекеров»." На умывальнике лежал конверт, адресованный мистеру Дж.Тейту; угол конверта был залит кофе. Окончив писать, Малыш опять положил голову на подушку и закрыл глаза. Он тотчас же заснул, как будто щелкнул затвор экспонометра при фотосъемке. У него не было сновидений. Сон его был просто отправлением физической потребности. Когда Дэллоу открыл дверь, он сразу проснулся.
– Ну? – спросил он, лежа неподвижно, совершенно одетый, среди крошек печенья.
– Тебе письмо, Пинки. Джуди принесла его наверх.
Малыш взял письмо.
– Какое шикарное письмо, Пинки, – заметил Дэллоу. – Понюхай его.
Малыш поднес к носу розоватый конверт. Он пах, как драже для освежения дыхания.
– Ты что, не можешь отшить эту шлюху? – спросил Малыш. – Если Билли узнает…
– Кто мог написать такое шикарное письмо. Пинки?
– Коллеони. Он хочет, чтобы я зашел поговорить с ним в «Космополитен».
– В «Космополитен», – с отвращением повторил Дэллоу. – Ты ведь не пойдешь, правда?
– Конечно, пойду.
– Не такое это место, где чувствуешь себя как дома.
– Шикарное, как его почтовая бумага, – заметил Малыш. – Стоит кучу денег. Он думает припугнуть меня.
– Может быть, нам лучше оставить Тейта в покое.
– Снеси мой пиджак вниз к Биллу. Скажи ему, чтобы он почистил его и отутюжил. Вычисти мне ботинки. – Он вытолкнул их ногой из-под кровати и сел. – Он хочет посмеяться над нами. – Малыш видел себя в зеркале, наклонно висящем над умывальником, но быстро отвел взгляд от отражения своих гладких, еще не знавших бритвы, щек, мягких волос, стариковских глаз; все это его не интересовало. Гордость не позволяла ему заботиться о своей внешности.
