Поэтому он был совершенно спокоен и уверен в себе, когда немного спустя ждал Коллеони под куполом большого, освещенного сверху вестибюля; мимо него проходили молодые люди в свободных спортивных пальто, в сопровождении маленьких накрашенных существ, которые звенели, как хрусталь, когда до них дотрагивались, но казались острыми и жесткими, как жесть. Они ни на кого не смотрели, проносясь через вестибюль так же, как они проносились в гоночных машинах по Брайтон-роуд, заканчивающейся для них высокими стульями Американского бара в «Космополитене». Из лифта вышла тучная женщина в белых песцах; она посмотрела на Малыша, потом снова вошла в лифт и грузно поднялась наверх. Какая-то маленькая еврейка повертелась вокруг Малыша с вызывающим видом, затем села на диванчик и вместе с другой, такой же маленькой еврейкой, стала обсуждать его внешность. Мистер Коллеони шел к нему через целый акр пушистого ковра из гостиной в стиле Людовика XVI, ступая на носки своих лакированных ботинок.
Коллеони, еврей небольшого роста, с аккуратным круглым животиком, был одет в серый двубортный пиджак; глаза его поблескивали, как изюминки. Волосы у него были жесткие и седые. Шлюхи на диванчике перестали болтать, когда он проходил, и внимательно на него посмотрели. При каждом его шаге слышалось легкое позвякивание – единственный звук в царившей вокруг тишине.
– Вы меня спрашивали? – сказал он.
– Это вы меня спрашивали, – ответил Малыш. – Я получил ваше письмо.
– Но, конечно, вы не мистер П.Браун? – спросил он, легким, растерянным движением разведя руки, и объяснил: – Я ожидал увидеть кого-нибудь гораздо старше.
– Вы хотели видеть меня, – повторил Малыш.
Глазки-изюминки окинули его взглядом: отпаренный костюм, узкие плечи, дешевые черные башмаки.
– Я думал, мистер Кайт…
– Кайт умер, – сказал Малыш, – вы же знаете.
– Я упустил это из вида, – ответил мистер Коллеони. – Ну, конечно, тогда дело другое…
– Вы можете говорить со мной вместо Кайта, – сказал Малыш.
Мистер Коллеони усмехнулся.
– Вряд ли это необходимо, – ответил он.
– А стоило бы, – возразил Малыш.
Из Американского бара доносились негромкие взрывы смеха и – динь, динь, динь – позвякивал лед. На пороге кабинета в стиле Людовика XVI появился мальчик-рассыльный. «Сэр Джозеф Монтегью, сэр Джозеф Монтегью», – прокричал он и прошел в маленькую гостиную в стиле Помпадур. Мокрое пятно около нагрудного кармана Малыша, куда не попал утюг Билли, медленно испарялось в теплом воздухе «Космополитена».
Мистер Коллеони вынул руку из кармана и быстро похлопал Малыша по плечу.
– Пойдемте со мной, – сказал он.
Он шел впереди, ступая на носки своих лакированных ботинок, мимо диванчика, где шептались маленькие еврейки, мимо столика, у которого какой-то человек говорил: «Я сказал ему, что не дам больше десяти тысяч», мимо старика, сидевшего с закрытыми глазами над остывающей чашкой чая. Мистер Коллеони посмотрел на него через плечо и любезно сказал:
– Обслуживание здесь уже не то, что было прежде.
Он заглянул в кабинет в стиле Людовика XVI. Там, среди множества китайских безделушек, женщина в розовом, со старомодной тиарой на голове, писала письмо. Мистер Коллеони не стал входить.
– Мы пойдем в такое место, где можно поговорить спокойно, – сказал он и, повернув обратно, все так же на цыпочках прошел через холл.
Старик уже открыл глаза и пробовал пальцем свой чай. Мистер Коллеони направился к позолоченной решетке лифта.
– Номер пятнадцатый, – сказал он. Они, словно ангелы, стали возноситься вверх, к тишине и покою. – Хотите сигару? – спросил мистер Коллеони.
– Я не курю, – ответил Малыш.
Снизу, из Американского бара, донесся последний взрыв смеха, послышался последний слог имени, произнесенного мальчиком-рассыльным, вернувшимся из маленькой гостиной в стиле Помпадур: «…гью». Дверцы лифта раздвинулись, и они очутились в обитом чем-то мягким, непроницаемом для звука коридоре. Мистер Коллеони остановился и закурил сигару.
– Разрешите взглянуть на вашу зажигалку, – сказал Малыш.
Маленькие острые глазки мистера Коллеони тускло поблескивали в рассеянном электрическом свете невидимых ламп. Он подал Малышу зажигалку. Тот повертел ее и посмотрел на пробу.
– Настоящее золото, – сказал он.
– Я люблю хорошие вещи, – ответил мистер Коллеони, отпирая дверь. – Присаживайтесь.
Кресла, величественные троны, обитые красным бархатом, украшенные коронами из золотого и серебряного шитья, стояли напротив широких окон, выходивших на море, и балкончиков с чугунными решетками.
– Хотите выпить?
– Я не пью, – ответил Малыш.
– Ну, так кто же вас послал? – спросил мистер Коллеони.
– Никто меня не посылал.
– Я имею в виду, кто возглавляет вашу организацию с тех пор, как нет Кайта?
– Я возглавляю ее, – ответил Малыш.
Мистер Коллеони вежливо подавил улыбку, постукивая золотой зажигалкой по ногтю большого пальца.
– Что случилось с Кайтом?
– Вы же знаете эту историю, – сказал Малыш. Он смотрел на наполеоновские короны, на серебряное шитье. – Зачем вам подробности? Этого не случилось бы, если бы нам не стали поперек дороги. Один журналист думал, что сумеет припугнуть нас.
– Что это за журналист?
– Можете прочесть материалы дознания, – ответил Малыш, глядя в окно на бледное небо, где скользили несколько светлых облаков.
Коллеони посмотрел на пепел своей сигары, который был уже длиною в полдюйма. Он откинулся в кресле и удовлетворенно скрестил коротенькие толстые ножки.
– Кайта я не защищаю, – сказал Малыш. – Он нарушил границы.
– Вы хотите сказать, что вы не заинтересованы в автоматах? – спросил Коллеони.
– Я хочу сказать, – продолжал Малыш, – что переходить границы опасно.
Легкий запах мускуса поплыл по комнате от носового платка мистера Коллеони, лежавшего в нагрудном кармане его пиджака.
– Вам может понадобиться защита, – сказал Малыш.
– Я располагаю всей той защитой, которая мне нужна, – ответил Коллеони.
Он закрыл глаза; ему было уютно: огромный дорогой отель окружал его, он был дома. Малыш сидел на краешке стула, потому что он не любил распускаться в деловые часы; он, а не Коллеони, выглядел чужим в этой комнате.
– Вы напрасно теряете время, дитя мое, – сказал Коллеони. – Вы не можете причинить мне никакого вреда. – Он тихо засмеялся. – Но если вы хотите получить работу, приходите ко мне. Я люблю напористых. Думаю, что найду для вас место. Миру нужны энергичные молодые люди.
Рука с сигарой выразительно двигалась, как бы рисуя карту мира, такого, как себе представлял его Коллеони: множество маленьких электрических часов, проверяемых по Гринвичу, кнопки на письменном столе, роскошный номер во втором этаже, оплата по счетам, донесения агентов, серебро, столовые приборы, зеркала…
– Увидимся на бегах, – сказал Малыш…
– Вряд ли, – ответил Коллеони. – Я не был на бегах… дайте-как подумать… наверно, лет двадцать.
Вертя в пальцах свою золотую зажигалку, он, казалось, хотел подчеркнуть, что их миры не имели между собой ничего общего: уик-энд в «Космополитене», портативный диктофон у письменного стола не имели никакого отношения к Кайту, наспех зарезанному бритвами на железнодорожной платформе, к грязной руке на фоне неба, сигнализирующей букмекерам с трибуны, к жаре, к пыли, поднимающейся над местами за полкроны, к запаху бутылочного пива.
– Я ведь деловой человек, – мягко объяснил Коллеони, – мне незачем присутствовать на бегах. И что бы вы ни пытались сделать моим людям, вы не сможете повредить мне. Сейчас у меня двое в больнице. Это ничего. Уход за ними самый лучший. Цветы, виноград… я могу себе это позволить. Мне нечего беспокоиться. Я деловой человек. – Коллеони продолжал пространно и благодушно: – Вы мне нравитесь. Вы многообещающий юноша. Поэтому я говорю с вами как отец. Вы не можете повредить такому предприятию, как мое.
– Я могу повредить вам, – сказал Малыш.
– Игра не стоит свеч. Вам не удастся состряпать ни одного фальшивого алиби. Я деловой человек. – Глаза-изюминки заблестели в солнечных лучах, заглянувших в окно сквозь цветы в вазе и упавших на пушистый ковер. – В этой комнате обычно останавливался Наполеон Третий, – сказал он. – И Евгения.
– А кто она такая?
– Ну, одна заграничная бабенка, – уклончиво ответил Коллеони.
Он сорвал цветок и воткнул его себе в петлицу; и что-то похотливое глянуло из его черных, похожих на пуговки, глаз, что-то, напоминающее о гареме.
– Я пошел, – сказал Малыш. Он встал и направился к двери.
– Вы меня поняли, правда? – спросил Коллеони, не поднимаясь с кресла; он держал руку очень спокойно, так что пепел его сигары, теперь образующий длинную палочку, не отваливался. – Бруер жаловался. Не делайте этого больше. И Тейт… оставьте ваши шутки с Тейтом.
