Подобные лихорадочные обзвоны и обсуждения были делом привычным, поскольку матери многих детей работали, так что помощница быстро забыла о проблеме: с Викторией все уладилось.
Девочка проснулась от короткого беспокойного сна в незнакомом месте, Эдвард сидел за огромным столом, а напротив него появилась высокая женщина, лицо которой обрамляли светлые локоны, она сидела, положив руки на стол. Виктория уже видела ее на площадке, она приходила за Томасом.
Какое-то время девочка лежала тихо, опасаясь быть замеченной, но тут вдруг Эдвард, который за ней приглядывал, воскликнул: «О, Виктория, ты проснулась, иди ужинать. Это Виктория», — сказал он матери. «Здравствуй, Виктория», — приветствовала ее женщина, после чего закончила фразу, обращенную к сыну. То, что у нее на кухне спала незнакомая девочка, видимо, не заслуживало комментария. Друзья Эдварда и Томаса то и дело обрушивались на ее дом волнами дружеских или школьных приливов, она была рада всем. Общественная жизнь Томаса, которому было всего семь лет и который не мог разгуливать так же свободно, как двенадцатилетний Эдвард, требовала особенно пристального внимания, поскольку подразумевала сложную схему походов на различные увеселительные мероприятия, в планетарий, музеи, катаний на лодках, посиделок у друзей, ночевок у них дома, ужинов в гостях. Уладить все это, собрать всех детей в нужное время в нужном месте — это был настоящий организационный подвиг. Джесси была скорее рада, что девочка оказалась черной, ведь она сама постоянно жаловалась, что у Эдварда только белые друзья, а мы ведь сейчас живем в мультикультурном обществе!
Почему Томас ходил в такую плохую школу? Из идеологических соображений. Главным образом это был замысел его отца, Лайонела, старомодного социалиста. Томас в свое время непременно перейдет в хорошую школу, но сейчас надо воспользоваться случаем опуститься на самое дно. Это была формулировка Джесси, брошенная во время перебранки с бывшим мужем: «Таковы новости с самого дна!» — кричала она, сообщая о том, что он подхватил корь или когда возникли какие-то непредвиденные осложнения с оплатой счета. И хотя Джесси страшно негодовала по поводу сложившейся ситуации, она пользовалась ее преимуществами по полной, ведь это давало ей возможность дерзко смотреть своим менее принципиальным подругам в глаза со словами: «Мне так жаль, но ему надо познать, как живут другие. Лайонел настаивает на этом».
Викторию усалили на стул так, что ее подбородок лишь едва торчал над столом, но Эдвард поправил дело при помощи толстых подушечек. «Ну, Виктория, чего бы ты хотела на ужин?»
Девочка не привыкла к таким вопросам, да и на столе все было незнакомое, вид у нее сделался беспомощный, она была готова заплакать. Эдвард понял ее затруднение и попросту положил на тарелку того же, что ел сам — Джесси принесла домой что-то из тайского ресторана, вчерашние фаршированные помидоры, остатки риса с приправами. Виктория была голодна и попробовала предложенную еду, но ее живот принял только рис. Эдвард, наблюдавший за ней — как старший брат, точно так же, как он присматривал и за Томасом, — нашел для девочки какой-то кусок торта. Это ей понравилось больше, и Виктория съела все.
Джесси молча смотрела, сама к еде не притронулась, ее длинные пальцы держали чашку с чаем, от которой шел пар, чуть ниже уровня губ. Глаза у нее были большие, зеленые. «Как у ведьмы», — подумала Виктория. Ее мать много говорила о ведьмах, и хотя от тети она уже ничего подобного не слышала, именно мамин чарующе-певучий голос звучал у девочки в голове, объясняя, почему происходят неприятности. А их было так много.
— Ну, Виктория, что мы будем с тобой делать? — спросила наконец Джесси Стэйвни, хотя довольно беспечно, как будто произносила эти слова в адрес каждого ребенка, появлявшегося у них в доме, с которым надо было что-то решать.
Девочка зарыдала. Это было даже хуже ведьминских глаз. Сколько она себя помнила, даже до маминой смерти, это самое: «Что мне, что нам, что мне с тобой делать, Виктория?» звучало рефреном и днем и ночью. Она так часто мешала маме с ее дядями. Мешала и когда мать хотела выйти на работу, но не знала, что делать с ней, со своей дочерью Викторией. Ну и она знала, что тетя Мэрион тоже не особо мечтала о ней заботиться, хотя и была исключительно добра.
— Бедная малышка, она устала, — сказала Джесси. — Ну, мне пора идти. У меня клиентская премьера «Комедии», я обязана быть. Может, пусть Виктория просто переночует? — обратилась она к Эдварду, у которого тоже глаза налились слезами, ведь он чувствовал на себе груз такой ужасной и непростительной вины за все.
Виктория сидела с прямой спиной, вытянув по бокам руки и сжав кулаки, голову она подняла вверх и уставилась в потолок, из-под которого лился ясный свет правды, освещая ее безнадежное отчаяние. Она плакала, крепко закрыв глаза.
— Бедный ребенок, — подытожила Джесси и ушла.
Эдвард, который еще не понял, что это не дитя шести-семи лет, подошел, поднял ее на руки, посадил к себе на колени и крепко сжал. От ее слез у него намокло плечо, из-за тепла и волнения, излучаемого маленьким напряженным тельцем, он чувствовал себя не намного лучше убийцы.
— Виктория, — спросил Эдвард в перерыве между ее всхлипами, — мне позвонить кому-нибудь, сказать, что ты у нас?
— Моя тетя в больнице.
— А где ты еще бывала? — Он пытался выяснить, есть ли у нее с ним или Томасом общие знакомые.
— У тетиной подружки.
Виктория наконец вынуждена была перестать плакать. Она назвала имя этой подруги: миссис Чедвик, да, у нее есть телефон.
Эдвард набрал нескольким Чедвикам, пока не наткнулся на девчонку, которая сказала, что мамы нет дома. Это была Бесси. Да, она согласна, чтобы Виктория переночевала тут. У них сегодня все равно свободной кровати нет: к Бесси придут друзья смотреть мультики.
— Тогда хорошо, — ответил Эдвард, отказываясь от собственных планов на вечер. Для этого потребовалось сделать еще несколько звонков.
Виктория тем временем принялась ходить по огромной комнате, она еще не поняла, что это только кухня, она смотрела, но ничего не трогала руками и недоумевала, где же кровати?
Их не было.
— А где ты спишь? — поинтересовалась она у Эдварда.
— У себя в спальне.
— Это не твоя комната?
— Это кухня.
— А где все остальные?
Эдвард не понял вопроса. Он сел перед молчащим телефоном, положил голову на кулак и принялся наблюдать за ребенком.
Наконец он ответил, надеясь, что она спрашивала именно об этом:
— Мамина комната на самом верху, а моя — на следующем этаже, комната Томаса тоже.
Ужасная правда пыталась просочиться в уже чрезмерно переполненный мозг Виктории. Как будто бы он говорил, что их дом не ограничивается этой комнатой. Виктория спала на выдвижной кровати в тетиной гостиной. И она не понимала, просто не могла этого понять. Девочка снова села в большое обнимающееся кресло и сунула палец в рот, хотя и говорила себе постоянно: ты уже взрослая, прекрати.
Она хотела спросить, кто еще живет в этом доме, но не осмелилась. Где все остальные?
Эдвард не сводил с нее глаз, надеясь что-нибудь понять. Это измученное лицо… воспаленные глаза… повинуясь инстинктам, он подошел, взял девочку на руки, принялся укачивать.
— Я расскажу тебе сказку.
Это была «Златовласка», Виктория видела ее по телевизору. Но раньше ей и в голову не приходило, что сказку можно просто слушать, не видя картинку. Один только голос… Ей это нововведение понравилось, добрый голос мальчика звучал прямо над самым ухом, он на разные лады говорил от имени большого медведя, медведицы и медвежонка, Златовласки, и при этом он качал ее на руках, а она думала: «Я же не такой маленький ребенок, за которого он меня принимает». Он же прекрасно осознавал, что у него в руках: объект его защиты, выступлений на школьных дебатах, Эдвард недавно заявил, что посвятит этому всю свою жизнь — то есть страданиям этого мира.
Закончив сказку, он собрался спросить, не хочет ли она принять ванну, но испугался, что девочка не так его поймет.
— Ты наелась?
— Да, спасибо.
— Тогда я отведу тебя в кровать.
Спать ей будет пора еще не скоро: дома Виктория сидела допоздна, потому что не могла лечь раньше тети. Иногда, правда, она засыпала, пока та смотрела телевизор, а потом просыпалась все в той же одежде под одеялом на кушетке. Она держала высокого мальчика за руку, Эдвард быстро вел ее наверх, пролет за пролетом, и вот она оказалась в комнате, битком забитой игрушками. Это что, детский магазин?
— Это комната Томаса. Но он не будет возражать, если сегодня ты поспишь в его кровати.
О туалете еще ни слова не было сказано, и Виктории уже не терпелось. Она молча уставилась на Эдварда умоляющими глазами, он понял и сказал: «Идем, покажу тебе уборную».
