– Правда?
– Конечно!
Мы собрались и поехали. Встретились утром на вокзале, где Валера познакомил меня с хозяйкой – полноватой женщиной в платке, всю дорогу она подозрительно косилась в мою сторону. Я не внушал ей доверия в качестве профессионального строителя. Сорин куда больше подходил на эту роль, и она общалась исключительно с ним.
Мы вышли на какой-то неприветливой станции, кругом простирались поля. По дороге нам попалась речка, она оказалась неожиданно бурной. Берег был каменистым, два рыбака стояли с удочками наперевес, накрапывал мелкий дождик. Лена, так звали хозяйку, раскрыла цветастый зонт. Через полчаса ходьбы показалась деревня.
Дом был старый, его темный бревенчатый сруб немного покосился в сторону двора. Из покрытой дранкой крыши торчала кирпичная труба.
Хозяйка повозилась с замком и с трудом открыла пухлую, обитую дерматином дверь. В доме стоял затхлый сырой дух.
Показав, где что лежит, и простившись только с Валерой, она быстро уехала.
Деревня была немножко унылой, казалось, тут жили одни старики. С крыши открывался тот же вид, что и с земли, – маленькие темные дома, голые участки обнесены покосившимся штакетником. Слева, на краю деревни, разлилась огромная лужа. На горизонте чернела полоска леса. Небо было низкое, дождь все не прекращался.
Кое-как растопив печь и разобравшись с заслонками, мы приступили к работе.
Для начала нужно было содрать с крыши дранку. Это оказалось непростым занятием. Она была прибита мелкими гвоздями, мы поддевали ее гвоздодерами и отделяли от обрешетки. Валера крякал, работая как заправский мастеровой, без устали орудуя монтировкой.
Вечером мы сварили на плите ужин, и в доме стало уютнее.
– Давно ты так работаешь? – спросил я его за едой.
– Лет десять, – ответил он, не переставая жевать. Раньше он шабашил с зятем, но теперь, когда шабашки накрылись, ему приходилось перебиваться такими вот халтурами.
Я задал еще несколько вопросов и узнал много интересного из его прошлой жизни.
Оказывается, все началось со стройотрядов, куда он ездил, учась в институте. Институт он так и не окончил, зато нашел себе постоянную работу с очень хорошим заработком. Каждый год начиная с весны и до поздней осени он проводил время за строительством коровников и птицеферм, рыл колодцы и городил заборы – короче, занимался всем, за что неплохо по тем временам платили. По его словам, за пять месяцев он получал столько, что потом оставшиеся семь не вылезал из ресторанов, просаживая там все деньги. Тогда-то Валера и подсел на алкоголь, и теперь у него с ним были весьма непростые отношения.
Однажды они бригадой бухали всю ночь, а когда наутро ему стало плохо, его повезли на колхозном УАЗе в ближайшую больницу, находящуюся в районном центре. В машине Валере стало еще хуже, и тогда он лег на капот и открыл рот, чтобы встречный воздух задувал внутрь.
– И ты ехал так всю дорогу?
– Почти. Правда, на одном крутом повороте, уже под самый конец, не удержался и полетел в кювет. В результате падения я сломал руку и выбил колено.
Я представил его на капоте с открытым ртом и не смог удержаться от смеха.
– Валера, – сказал я, прекратив смеяться. – Ты мой кумир!
– Кто? Я?
– Именно!
Он смущенно заулыбался, так, что по всему лицу пошли морщины. Наверное, его так никто в жизни не называл. Впрочем, как и меня.
На следующий день с дранкой было покончено. Мы повытаскивали из обрешетины оставшиеся гвозди и кое-где заменили доски. Дом стал похож на огромную рыбину, выброшенную на берег, которую до самых ребер объели птицы.
Следующее утро выдалось ясным. Валера действительно знал толк в строительстве. Я же и понятия не имел, что, например, шиферные листы кладут от низа, накрывая следующим внахлест, и так далее до самого конька; и что для крепежа нужны специальные гвозди с резиновыми прокладками на шляпках, чтобы в отверстия не затекала вода. И что опять же для пущей гидроизоляции эти гвозди следует забивать в волну, а не в ложбину между ними.
Мы натянули между краями ската веревку, по которой выравнивался нижний ряд. Работа двигалась споро, никогда я еще не трудился с таким удовольствием.
В этот день было солнечно, и наконец можно было скинуть куртки. Я старался разговорить Валеру, задавая вопросы, и постепенно он стал раскрываться. Под вечер мы сидели возле трубы и жарко спорили о стихах. Вокруг стояла вечерняя тишина, и наши голоса долетали до самых отдаленных концов деревни. Могу поспорить, что тут никто ни разу не слышал таких разговоров. Садилось солнце, начинало остро пахнуть землей и еще чем-то пронзительно нежным, наполняя легкие пьянящим воздухом какой-то дикой свободы, так что хотелось запеть или заорать благим матом. Мне казалось, что я могу полететь, если захочу, – нужно только оттолкнуться и раскинуть руки.
Валера тоже преобразился. И хотя, по моему мнению, он нес полную чушь, я готов был ее принять только ради того, чтобы его слова наконец-то обрели вес. Чтобы он почувствовал весомость своих слов и они в таком неожиданно прекрасном месте, как это, не пропали под гнетом моего пренебрежения.
«Ты прекрасный строитель, – обратился я к нему мысленно, – но плохой поэт. Не знаю, было бы лучше, если бы было наоборот? И что нужно сделать, чтобы изменить ход вещей?»
Но, если говорить откровенно, мои стихи тоже были не так уж хороши. Сейчас я понимал это очень отчетливо. У меня даже промелькнула мысль: может быть, потому я и сблизился с этим человеком, что он был похож на меня? Я был уверен, он чувствовал то же, что и я, в этот вечер. Может, это и была его Великая Любовь – вот эта крыша, молоток в руках, пьянящий весенний воздух и нежно-кровавое небо над головой?
На следующий день мы добили крышу быстрее, чем ожидали, потому что оба были на подъеме, и теперь нужно было быстро переходить к последней части, так как к вечеру обещала приехать хозяйка принимать работу.
Оставалось заменить два подгнивших бревна в нижнем венце сруба. По словам Валеры, все было просто – нужно только приподнять избу на домкратах, вытащить гнилые бревна и подсунуть вместо них новые.
– Ты и это делал? – я не смог сдержать изумления. – Нет, – покачал он головой. – Но слышал от тех, кто это проделывал не раз.
– А что будет, если у нас не получится?
– В худшем случае дом рухнет, и все.
– И ты хочешь попробовать?!
– Мы же подписались под это дело.
Я смотрел на Валеру и снова не узнавал его. Передо мной стоял уверенный в себе, решительный малый и держал в руках тяжелый дрын, словно в нем вообще не было веса.
– Даже если у нас не получится, ты все равно в моих глазах останешься крутым, – сказал я ему.
– Ты тоже, – засмеялся он.
Когда приехала хозяйка, она молча обошла то, что осталось от дома, и опустилась на бревно.
Мы смотрели на нее, готовые ко всему.
– А я шампанского привезла, – сказала она. – Обмыть вашу работу.
– Это хорошо, – отозвался Валера. – Но лучше бы водки.
3
Насколько я знаю, он никогда никому не звонил. За всю жизнь он лишь несколько раз набрал мой номер, в остальных случаях это делал я.
Если трубку брала мать, я представлялся, а потом просил позвать Валеру. Через пару звонков она стала меня узнавать.
Она неизменно была приветливой и обращалась ко мне на «вы», иногда мы с ней мило беседовали. Мне она казалась прекрасной женщиной, да такой, по сути, и была. Она любила сына, но считала, что он мог быть и поумнее.
– Да он умный, что вы! Только, может, прикидывается простачком, – смеялся я.
– Вот именно, – сердилась она. – Так наприкидывался, что уже не расприкинуться.
Да уж, она и правда могла так говорить. Неустроенный в свои тридцать лет, он выглядел крайним недотепой.
Спустя полгода после нашего деревенского приключения на него завели уголовное дело. Вменяемое ему правонарушение было таким же нелепым, как и он сам. Выпивая однажды у какого-то приятеля, Валера пошел за водкой и, возвращаясь, перепутал этаж. Ничего не соображая, он начал долбиться в чужую квартиру, в которой проживала одинокая старушонка. Сначала она сидела тихо, но, после того как Валера пустил в ход тяжелые башмаки и дверь стала трещать под их ударами, ей пришлось вызвать милицию.
