Пока Дом произносит свой монолог, за его спиной на освещенную ночными огнями террасу со стороны моря поднимается Вторая. Застывает, увидев склонившегося над своим прибором Второго. Зритель видит лишь силуэты юноши и девушки.
ВТОРАЯ. Привет, Второй!
ВТОРОЙ. О, да это ты, Вторая! Привет, привет!
ВТОРАЯ. Что за странности? Что ты здесь делаешь со своим телескопом?
ВТОРОЙ (с некоторым смущением). Да вот вдруг охватило меня желание…
ВТОРАЯ. Тебя? Охватило? Желание? Что это значит?
ВТОРОЙ. Вдруг захотелось, знаешь ли, посмотреть через трубу на поверхность Овала.
ВТОРАЯ. Смотреть в телескоп на поверхность Овала? Что за странности, Второй?
ВТОРОЙ. Сам не понимаю. Какое-то смутное, но непреодолимое желание. Я вспомнил, что Старик иногда смотрит с террасы на Овал в какой-то прибор, и вот вытащил эту штуку.
ВТОРАЯ. Смутное желание? Ты всегда был таким отчетливым, ясным, и вдруг «смутное желание»?
ВТОРОЙ. Так или иначе, я теперь смотрю на поверхность Овала.
ВТОРАЯ. И что же ты там видишь? Что можно увидеть на поверхности Овала, кроме переливов хромограммы?
ВТОРОЙ (глухо). Вижу кое-что.
ВТОРАЯ (нетерпеливо). Так что же?
ВТОРОЙ. Мне трудно сказать.
ВТОРАЯ. Скажи все-таки. Ну, скажи!
ВТОРОЙ. Дело в том, что я там вижу тебя. Просто-напросто вижу твою физиономию, Вторая. (Неуверенно смеется). Такую смешную…
ВТОРАЯ. Мою смешную физиономию? Что ты хочешь этим сказать?
ВТОРОЙ. Ну, не знаю, как сформулировать. Может быть, просто милую. Такую милую смешную рожицу.
ВТОРАЯ. Овал Всемогущий, он назвал меня смешной и милой!
ВТОРОЙ. Не тебя, а твою рожицу на Овале — вот что я назвал смешной и милой.
ВТОРАЯ. Дай-ка мне посмотреть! Я тоже испытываю смутное, но непреодолимое желание.
ВТОРОЙ. Осторожно. Мне кажется, мы можем угодить в какую-то ловушку. Может, тебе не смотреть?
ВТОРАЯ. Поздно. Теперь я не могу даже представить себе, что не посмотрю сейчас, вот в эту минуту, через телескоп на поверхность Овала. (Топает ногой). Ну-ка, дай мне взглянуть! Отойди от экрана!
Он отходит в сторону. Она приникает к телескопу.
ВТОРОЙ. Видишь себя?
ВТОРАЯ (звонко смеется). Вижу кое-кого, но не себя.
ВТОРОЙ. Кого же?
ВТОРАЯ. Тебя! Твою физиономию. У тебя такой смешной, смешной, ой, Второй, такой забавный вид!
Пока на террасе разыгрывается эта сцена. Дом прогуливается с сигарой по затемненной комнате. Время от времени он снимает с полок и рассматривает какие-то фото, открывает какие-то книги и переворачивает страницы, берет бутылку виски и наливает себе хорошую порцию.
ДОМ. И вот теперь он умирает. И она с ним. Осталось десять минут до их конца. Перед концом все-таки следует вспомнить бунт этого, как тогда говорили, «нового русского». Новейшего из новых, руссейшего из русских, хоть и еврея частично.
После того как он нахапал гигантский капитал, он стал одержим двумя сильнейшими, почти метафизическими идеями: спасением своей пропавшей любви и спасением человеческого воздуха, как бы широко эти вещи ни понимались. Мир, по его мнению, начинает задыхаться от пердежа, от неумеренного выпуска сероводорода, и от тупого, укоренившегося в обиходе вранья, что равносильно сероводороду. Каждый, пусть даже малый, акт вранья и лицемерия, а также трусости, может быть, даже особенно трусости добавляет газа к общему нарастающему зловонию. Воздух, в котором человеческой расе дано возникнуть, произрасти и истлеть, становится непригодным для этих благородных целей.
План его был прост, хотя на первый взгляд и невыполним: освободить свою любовь из оков сексуального рабства, вдвоем оседлать похищенный атомный крейсер «Аврора», который уже в те времена был близок по своему интеллекту к. нынешнему высокоразвитому дому, хотя и отличался от него ярко выраженным женским началом, и предъявить ультиматум центру всемирного бздёжа, постсоветской Российской Федерации. Превратив свое колоссальное богатство в мешки наличных, он колесит по всему миру, словно заблудившийся крестоносец, и подрывает устои больших и малых мафиозных структур.
Из всех российских новобогачей он был единственным бывшим политзаключенным. Комсомольские гангстеры устроили на него всемирную охоту, но он умудрился уцелеть. Одного за другим он убивал на дуэлях обладателей своей почти уже превратившейся в миф Наташи-Какаши или откупался от них миллиардами долларов.
Человек гумилевского склада, да к тому же еще рожденный кесаревым сечением, он не знал чувства страха и, похоже, даже искал опасность. Только в старости, весь составленный из пересаженных органов погибших в катастрофах людей, он стал бояться смерти.
И вот теперь он умирает. Осталось семь минут. И вместе с ним умирает его вечная любовь, в которую до семидесяти пяти лет неизбежно влюблялись все мужчины в мире, за исключением японцев. Та, что увела Россию на Запад, и, только глубоко состарившись, позволила китайским красным утянуть ее обратно. Та, чьи песни до сих пор распевает альтернативная молодежь. Та, которая с трибун конгрессов могла убедить даже голливудских продюсеров прекратить их пердеж. Та, которую справедливо называют Женщиной Двух Столетий. (Прислушивается). Теперь я слышу звуки их агонии. Хрипы, хлюпанье, кудахтанье — это звуки последней минуты. С шумом из обоих выходят газы. Струятся жидкости, прозрачные и не очень. Не хуже старца Зосимы, они в эти секунды распространяют зловоние. Все. Тела неподвижны. Если бы я не был просто их домом, я последовал бы за ними. Теперь я пуст. (Допивает свое виски и уходит).
Сильный луч, словно направленный прямо с Овала, озаряет террасу. Юноша и девушка продолжают возиться вокруг телескопа.
ВТОРОЙ (хохочет). А я вижу тебя и только тебя!
ВТОРАЯ. А я вижу тебя и только тебя! (Заливается смехом).
ВТОРОЙ. Да ну тебя, Какашка Вторая, там только ты и только ты. Там вообще никому нет больше места — только тебе.
ВТОРАЯ. Ты меня разыгрываешь, Славка Второй, там ничего нет и быть не может, кроме твоей румяной физии.
Неожиданно для самих себя они кладут руки друг другу на плечи и застывают. Они в смятении. Не понимают впервые возникающего чувства.
ВТОРОЙ (снимает руки с ее плеч). Послушай, Наташка Вторая, наши старики уже спят. Есть предложение. Давай-ка вытащим из бара бутылку шампанского и хорошенько напьемся! Ну, как они это делают — ты же видела.
ВТОРАЯ. Ну, Славка Второй, ты даешь! Вот уж никогда от тебя такого выступления не ожидала! Напиться шампанского? А разве ты забыл, как нам на ферме говорили: не ходите в ресторации, не губите репутации, кто шампанского напьется, утром горько ужаснется?
ВТОРОЙ. На фиг эту ферму! Не было никакой фермы!
ВТОРАЯ. Ура! Не было никакой фермы! Ура шампанскому!
Прыжками слетают с террасы на веранду. Хлопок шампанского. Пена. Хохот. Бутылка мгновенно опорожняется.
ВТОРОЙ. Фу! Потрясающее впечатление! Весь мир мгновенно преобразился, как… как я не знаю что! Весь мир как бы затанцевал, Какаша Вторая.
ВТОРАЯ. Верно, верно, все как-то затанцевало в стиле ретро. Как старики наши иной раз начинают танцевать, подзарядившись от Фьюза и нахлебавшись шампанского. Все эти танцы конца двадцатого века — диско, ламбада, макарена. Но больше всего из их танцев мне нравится свинг. Даже для них этот свинг считается какой-то древностью, но они танцуют его с таким смешным азартом. Помнишь, они говорят, что в конце тысячелетия свинг вдруг снова вошел в моду?
Сцена наполняется звуками свинга.
ВТОРОЙ. Прекрасно помню. В конце тысячелетия мы С тобой завалились в университет Пинкертон на массовый урок свинга. То есть не мы с тобой, а старики, которые были тогда еще молодыми. Там были сотни ребят с напомаженными башками и девчонки в белых носочках. И мы плясали всю ночь с этими птенцами. То есть не мы, а они, конечно.
Начинают танцевать.
ВТОРАЯ. Давай, давай, двигайся! Больше жизни, Славка!
С безумной энергией юнцы выкаблучивают вокруг неуверенно мерцающего Фьюза. Второй подбрасывает Вторую, как заправский исполнитель свинга.
Вдруг оба останавливаются и смотрят друг на друга.
ВТОРОЙ. Я никогда не думал, что ты такая.
ВТОРАЯ. Какая?
ВТОРОЙ. Ты сводишь меня с ума.
ВТОРАЯ. Это ты почему-то сводишь меня с ума.
ВТОРОЙ. У меня все налилось вот здесь. Потрогай.
ВТОРАЯ. Ты стал просто каменным здесь. Положи мне руку вот сюда.
ВТОРОЙ. Ты мокрая здесь. Дай я сниму с тебя вот это. Пусти меня к себе.
ВТОРАЯ. Боже, как я люблю тебя! Уйдем туда, за ширму, как они обычно туда уходят.
ВТОРОЙ. Дай мне пронести тебя туда, любимая моя!
Он уносит ее на руках. Под замирающие звуки танцевальной музыки, за ширмой, почти невидимые публике, они начинают предаваться любви. Невразумительное бормотание, повизгиванье, стоны, смех, мычание, толчки.
