— Это мои рыцари! — сказала она своему кавалеру и потрепала мальчиков по щеке.
Кавалер засмеялся и дал Петеру монетку в двадцать пять эре.
Теперь самое время было уходить отсюда, сторож продолжал следить за мальчиками. Они направились на площадь Ратуши.
— Не купить ли нам чего-нибудь на эти двадцать пять эре? — спросил Эйнар, останавливаясь перед булочной. — Я проголодался.
— Нет, это надо спрятать на покупку новой швейной машины матери. Но можно пойти к «Самаритянам»! — Петер тоже проголодался.
Побывав у «Самаритян», они отправились к Главному вокзалу, — может быть, удастся заработать еще столько же. Случалось, что приезжие поручали донести свои пожитки до экипажа или до трамвая.
— Только не суйся к старухам! — сказал Эйнар. — Эти ничего не дают. Скажут только «спасибо», да «большое спасибо», и все тут.
Какой-то толстяк переходил через улицу с чемоданом в руках.
— Вот к этому стоит подойти, — шепнул Эйнар, и они побежали рядом с ним, каждый со своей стороны. он смерил их взглядом, потом дал им чемодан. Они еле потащили его вдвоем. Толстяк шел рядом, отирая пот с затылка и с лица. «Черт побери! Вот так молодцы!» — одобрительно говорил он.
Мальчики заработали целую крону. Эйнар взял ее себе. У входа в отель «Бристоль» дни с полчаса двигали вертящиеся двери, впуская и выпуская посетителей. Но ничего за это не получили. Люди думали, что так и полагается, и даже не смотрели на них. К тому же дети опять проголодались.
— Слушай, не купим ли чего на крону? — сказал Петер.
Эйнар состроил гримасу: «Чего захотел!» Но немного погодя зашел в булочную и вышел оттуда с целым пакетом крендельков. И вдруг они заметили, что уже смеркается, — пора домой.
Они побежали по главным улицам, чтобы заодно чуточку полюбоваться на окна магазинов. Да и застряли у витрины большого игрушечного магазина, позабыв про все на свете. Прильнув носами к стеклу, они разглядывали выставленные сокровища жадными глазами, в которых играли отсветы магазинных огней. От дыхания мальчиков стекло запотевало, так что им то и дело приходилось менять место.
— Гляди! — воскликнул Петер. — Настоящий паровоз! Это будет мой!
Но Эйнар утверждал, что локомотив его, так как он первый его увидел. Мальчики готовы были вцепиться друг другу в волосы.
— Если ты уступишь мне локомотив, то бери себе вон тот большой дом с лошадьми и коровами, — просительно проговорил Петер.
Эйнар великодушно согласился:
— А еще я беру себе эти лошадки-качалки! Слышишь?
Они опять взялись за руки и принялись делить игрушки между своими братьями и сестрами. Нельзя же было и тех обидеть, хоть их тут и не было. И вдруг огни в магазине погасли. «Что же это? — спросили они изумленно, глядя друг на друга. — Сон, что ли?» Но по всей улице, в одном окне за другим, световые блики исчезали. Магазины запирались, гремели железные жалюзи, спускаемые на окна, двери прикрывались глухими железными створками. Петер заревел.
;— Ах ты, олух! Ведь они каждый вечер так запираются, — сказал Эйяар.
Но Петер не переставал реветь, и дети помчались домой.
— А тебе зададут дома трепку? Так ты скажи, что бегал с поручением на край города! — попытался урезонить его Эйнар. — У тебя ведь есть двадцать пять эре.
Нет, трепку ему не зададут, и врать Петер не хочет. Просто он устал и соскучился.
А дома он увидел, что хорошая верхняя перина висит на стульях перед печкой и сушится. Дядя Карл выкупил ее сегодня. Мать еще не вернулась. Старуха Расмуссен нянчила братишку. Анна сбежала.
— Да, такая глупая девчонка, — говорила озадаченная старуха. — Поди-ка поищи ее, Петер!
В это время вернулась Дитте, до смерти усталая и алая.
— Ах, оставьте, сегодня не стоит затевать историю! — сказала она, валясь на кровать. — Девчонка, конечно, как всегда, к бабушке убежала в Новую слободку. Пусть там переночует, коли ей так нравится!
Дитте жаждала только одного — чтобы все поскорее затихло в доме и она могла бы отдохнуть как следует. Завтра пораньше утром можно сходить за девчонкой.
Вскоре все заснули. Петеру снилось, что он все время толкает вертящуюся дверь и при каждом новом обороте двери сверху падает монета в одну крону. Затем он на все свои деньги покупает швейные машины, но стоит ему только приобрести их, как их снова увозят.
Дитте с усталости заспалась. Да и все заспались — и старуха Расмуссен, и Петер, и братишка. Уж больно хорошо сегодня лежалось в постели— выкупленная перина была положена на место, старуха снова получила свою нижнюю перину, и Дитте с детьми теперь но приходилось ложиться прямо на солому. Это было чудесно, но располагало к лени.
— Да, когда мы выкупим все наши вещи, то заживем! — сказала Дитте.
Жизнь вообще стала казаться чуточку светлее с тех пор, как у Карла появился маленький постоянный заработок, только бы ей-то силы не изменили!
Сегодня Дитте сама стала снаряжать Петера в школу. Время от времени необходимо было заняться им хорошенько, обыкновенно он одевался и умывался кое-как. Возясь с Петером, Дитте со старухой вспоминали Анну. Теперь бабушка, наверное, тоже одевает ее, и когда Петер отправится в школу, Дитте пойдет за девочкой. Было еще очень рано, старая вдова лоцмана долго лежала по утрам в постели.
Вошла жена извозчика Ольсена с газетой.
— Уж не ваша ли это девочка? — сказала она и начала читать вслух объявление о девочке, лет трех-четы-рех, найденной вчера вечером и отправленной в участок на Большой Королевской" улице, куда полиция приглашала явиться родителей, или других близких, или просто лиц, могущих дать сведения о ребенке.
— Догадываются, что девочка сирота, — прибавила женщина злорадно, — оттого и пишут про лиц, могущих дать сведения. Я сначала хотела было сама сбегать туда.
Дитте ничего не сказала, глядя перед собой растерянным взглядом и бессмысленно улыбаясь. Потом вдруг тихо опустилась на пол. Мадам Ольсен взвизгнула, — весь ее задор как рукой сняло.
— Не притворяйся! — сурово сказала ей старуха Расмуссен. — Поищи-ка лучше уксусу.
Они смочили Дитте виски и привели ее в чувство. Она поднялась.
— Глупое. сердце, — сказала она, озираясь, и, вдруг вспомнив о случившемся, кинулась в чем была на улицу и побежала в участок.
Девочки там уже не было. Пришла старушка из Новой слободки и взяла ее.
— Славная девчурка, — сказал полицейский надзиратель. — Она переночевала у нас в дежурной. Такая ласковая. Но как же вы это, черт побери…
Ну, он, конечно, знал условия жизни. Во всяком случае, не докончил вопроса. Но дело-то выходило серьезное.
С Дитте сняли настоящий допрос. Пришлось ей выложить все: и что сама она незаконная, и что у нее двое детей незаконных. Все, что она так долго скрывала, вся ее родословная и весь список грехов всплыли наружу, и все было записано в протокол. До такого унижения она еще ни разу не доходила и сгорала от стыда во время допроса. Слезы душили ее. Теперь она попала в полицейские протоколы — вместе с другими преступниками! Она! Когда она сроду не имела дела с полицией!..
Наконец ее отпустили, и она побежала за девочкой. Дитте понесла ее домой на руках, крепко прижимая к себе и заливаясь слезами.
— Анна была у бабушки. Анна спала у дядей! — повторял ребенок.
— Да, да, ты у меня совсем большая! — захлебываясь от слез, отвечала Дитте.
Когда она проходила по своей улице, все глядели ей вслед, а жильцы ее дома высыпали на двор или на лестницы, — так интересно было всем взглянуть на нее. Она торопливо поднялась с ребенком к себе и заперла дверь на задвижку. Старуха Расмуссен ходила и бранилась — ругала и себя за то, что не углядела за девчонкой, и других за то, что так раздули событие.
— Не принимай ты этого близко к сердцу, — говорила она Дитте. — Если бы лить слезы из-за всякого дурного слова, иной ведра слез бы наплакал. Анна дома, и теперь будем получше глядеть за нею. Но дурная это повадка у нее — убегать. Прямо порок какой-то.
Дитте хорошо понимала, что это за порок, вспоминая собственное детство. Как много значило для нее тогда сбегать к бабушке хоть на одну ночь! Ничто в мире не могло сравниться с бабушкой. И самая тяга вдаль была ей так понятна, хотя ее самое давно уже не тянуло к себе неизвестное. Но, будучи ребенком, как часто она убегала куда глаза глядят! А мальчики, особенно Кристиан, сколько раз они удирали! Многого, видно, не хватает детям бедняков, что их так тянет из дому.
Дитте оставила все дела, ни за что не могла приняться и все утро просидела с Анной на коленях и тихонько разговаривала с нею. Дитте вся как-то притихла, у нее было предчувствие, что Петера и Анну отберут теперь. С минуты на минуту мог явиться попечитель — обследовать, как она живет, и отобрать детей. И, заслышав шаги по лестнице, она каждый раз вздрагивала.
