— Они последнюю гонку выигрывают. Гонку разрухи, конца и погибели. Людям уравновешенным воздух достается, ветер ловят.
— Ничто не проходит бесследно.
— Иногда мне сложно бывает понять, ум слабеет перед символикой пророков.
— Я в своей речи ни к каким символам не обращаюсь, никогда, ни разу — по сей день. Я сказать хотел: непременно словишь ветер, когда врагов своих сокрушишь. Ты что, хочешь любой бой выиграть, не потеряв ничего?
— Я потерял свое племя. Моя утрата не сравнится с падением никакого поверженного противника.
— Это султан, что ли, противник поверженный?
— Мы с ним не сошлись, однако я его в противники себе не записывал.
— Вся Сахара обязана вождю за дух согласия. Терпимость — оружие избранных, секрет благоразумных.
— Ты сильно преувеличиваешь.
Идкиран отодрал полоску от своего широкого рукава. Заботливо обернул череп во ткань. Поспешил объясниться с вождем за свой пыл:
— Это — жертва Аманаю. Я из-за него пришел живым и вернусь к нему костьми истлевшими.
А про себя еще добавил всерьез: «Да простят мне боги мою дерзость. Только черепом Аманаю вовеки не завладеть, не для него добыча».
Вождь продолжал так, будто слышал собеседника до последнего слова — прочитал все его намерения:
— Ты в чужбину пустился, страдал да сражался весь свой век, только чтобы в Томбукту с этим черепом вернуться?
Пророк улыбнулся:
— Геройство мое — все в черепе. Геройство в том, чтоб всей жизнью заплатить за кости бренные. Хе-хе-хе!
Он прервал свой ненормальный смешок и закончил свою мысль о героизме:
— Только герой настоящий в силах жизнь свою в жертву принести, чтобы разделить пыль со прахом.
Здесь он принялся вновь укутывать череп в тряпки, посмеиваясь загадочно, как все прорицатели.
В предрассветной мгле Муса тайком пробирался ко дворцу. Осторожно переступал тела негров, купцов, воинов султана. Запах был ужасающим, он старался заткнуть нос лисамом. Добрался до двери в коридор, обнаружил, что она разбита. Начал спускаться во тьме по ступенькам. Лестница привела в коридор, слабо освещаемый окошком во своде над головой. Он ощупывал стены, осторожно передвигаясь по проходу. Споткнулся об остов, упал на землю. Влажный запах мерзкой грязи резко усилился. Он потрогал тело руками, обнаружил, что это сундук, покрытый грязью. Он принялся ощупывать все его края, пока пальцы не наткнулись на ручку. Потащил его за собой, встал на ноги. Упал дважды, прежде чем добрался по ступенькам наверх, к разбитой двери. Прошел несколько залов под арками, таща за собой сундук. Залы переходили в мрачные переходы. Он остановился перевести дух, осмотреться. Присел на сундук посреди прохода. Отер пот и пыль со лба и с рук. Ощупал ушиб на правом локте — он ударился им, когда падал первый раз. Дыхание у него выровнялось, в нос полез запах гниения — ударил волною. Он опять замотал лицо у носа полоской лисама, прислушиваясь к царившей в руинах тишине — тут обитали только мертвецы и привидения. Ему вспомнились эпизоды из прошлого — он увидел себя двигающимся по пути к обители эмиры.
В царившей вокруг тишине ему послышался стук кузнечных молотов в галерее слева — они там трудились над проклятым металлом. Когда-то. А вот теперь тишина одна беседовала с ним на сахарском наречии, на языке безмолвия. Небытия. Вау вернулся в Неведомое, ничего не осталось после него, кроме священной тишины. Будто Сахара и впрямь смеялась над тщеславными сооружениями и утверждала в очередной раз, что все, кроме нее самой, бренно и преходяще… Нет бытия, кроме как в Сахаре, нет ничего вечного, кроме покоя…
Надо было идти дальше.
Таща за собой сундук, он направлялся к западным воротам города. Тому, что от них осталось. Дойдя до колодца, он остановился, принялся счищать с себя пыль. Большой деревянный сундук, прямоугольный. С двух вертикальных стенок его торчали медные ручки. Все четыре стороны были окаймлены полосками металла, изящно кованой бронзы. Сундук был защищен солидным наружным замком, сделанным также из бронзы. Он разглядывал это хитроумное, пугающее устройство, вспоминая о чудесном таинственном ключе: золотом ключе султана, завладеть которым все мечтали торговцы и легенды о котором без конца плели жители равнины от мала до велика. Вчера он ускользнул от Тафават, убежал за холм. Он осмотрел останки султана, все, что напоминало о нем, амулеты и талисманы валялись в пыли, ключа, конечно, недоставало.
В душе разгорелось любопытство, он решил-таки штурмовать заветный коридор.
А теперь выбирал камень покрепче, решившись сбить напрочь увесистый бронзовый замок.
В небе показался диск солнца.
Над головой его появилась фигура вождя.
Дервиш вскочил. Попятился на несколько шагов. Бросил сундук, продолжая сжимать в руке камень. Со щек его отхлынула кровь, Бледный, он произнес боязливо:
— Ты знаешь… Любопытство в груди сына человеческого — что змея бессмертная. В сердце каждого человека — шайтан!
Вождь улыбнулся на это.
— Неужто сомнение тебя в голову ударило! Ты что, решил, я могу о тебе плохо подумать?
Муса отрицательно закачал головой, а вождь заговорил с ним ободряющим тоном:
— Нет тебе нужды доводы свои приводить, нисколько я не собираюсь обвинять тебя в ненасытности. Ты забыл, что ли, ты — первый, кто тайну этого металла раскрыл и браслет злополучный в жертву всесильной горе принес?
— Я сам не могу простить себе этого любопытства…
— Ребенок ты великий, Муса! — рассмеялся вождь. — Разве не знаешь, что меня больше всего к тебе притягивает, что мне больше всего в тебе нравится, так это то, что ты просто большое дитя!
Дервиш улыбнулся. Адда поддерживал его, решил подбодрить и заговорил шутливо:
— Вот сейчас нарядимся в повадки шайтановы оба, мы с тобой, и любопытство из душ наружу, брат, выпустим. Давай, смелее бей камнем по замку!
Усмешки и шуточки вождя придавали ему смелости, он заговорил так, будто обращал речь к судьбе:
— Отступились мы от него, живые, и вынем его из мертвых. А почему нельзя? Он ведь, что женщина, капризен и своенравен. Враждует со всяким, кто ему верен, и дружелюбен со всеми, кто против него идет. Так почему бы и нет? Если б он так не поступил, не сказал бы о нем Анги, что это — бесовский металл. Если б он не был кокетлив, не забрал бы его шайтан!
Вождь склонился над дервишем. Наблюдал за его стараниями в ломании крепкого замка. И когда, наконец, дело это Мусе удалось, и бронзовый дозорный сломался, они обменялись друг с другом загадочными взглядами. Дервиш отступил, предоставив поле действия шейху племени — взять дело в свои руки. Сорвать покрывало с сокровища. Этот сундук будто таил еще что-то, кроме золота. Сундук такой загадочный — будто дал прибежище змеям. Будто это и не был сундук вовсе — а лишь флакон с запечатанным в нем гигантским джинном. Дервиш боялся флакона. Он очень боялся распахнуть крышку, чтобы из-под нее высвободился марид. Да дервиш всех этих великанов-маридов боялся.
— Давай, давай, Муса, — подбодрил его вождь с улыбкой. — Почему не хочешь, чтобы мы наше счастье испытали? Что, аскеты не в праве, что ли, наряду с дервишами, когда-нибудь счастье свое попытать по части кладов да золота? Давай. Дай нам испробовать такую возможность!
Их взгляды встретились еще раз. Вождь уловил свежий блеск раннего солнца в косом глазу дервиша. Дервиш ощутил в глазах вождя скрытую тревогу. Эта тревога передалась и ему. Поразила, зараза! Ему было страшно собственными руками приподнимать эту крышку — он спрятал их за спину. Он пришел в замешательство от этого движения, выставил их себе перед лицом, словно разглядывал впервые в жизни. Принялся нервно потирать ладони. Услышал, как вождь, с которого слетело все прежнее спокойствие, кричит ему:
— Открывай крышку! Чего ждешь?
Он сделал пару шагов вперед, зажмурил веки и — откупорил пробку на флаконе! Остался стоять с закрытыми глазами.
Он ждал, что содрогнется земля и рухнут ниц горы. Он полагал, что вся Сахара вот-вот зайдется в жутком каркающем хохоте сказочных великанов. Глаза так и не открыл, пока вождь не сказал ему:
— Вот так все это обычно происходит с наивными отшельниками, когда свалят с дорожки праведной и решают испробовать долю свою — завладеть кладом!
Затем он услышал, как тот заливается чистым смехом — смеется долго, раскатисто, весело. Он раскрыл глаза. Зрачки приготовились сопротивляться яркому блеску золота, отраженным золотой пылью солнечным лучам, однако, сундук не пылал — оставался тусклым. Почему? Он не был тусклым. В сундуке спал ослепительно белый призрак. Останки, закутанные в белое? Это что — останки?
— Что же это? — вопросил дервиш со всей присущей дервишам наивностью.
