Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

Однако каждый год с тех пор на дороге ожидал Пьяница возвращения братьев, и не было случая, чтобы пропускал он мимо телегу! Днем ли, ночью, но обязательно выныривал, брал лошадь под узцы и вел ее на отцовский холм. Отощавшие за зиму ученики и Зойка с Майкой набрасывались на еду и, насытившись, затем отдыхали в саду, под деревьями, в пряном сене, зарываясь в него и прислушиваясь к довольному бурчанию своих животов. Низкие яблони опускали к ним свои ветви. Всхрапывала кобылка, насыщаясь сочной травой Безумцева сада. Отец иногда принимался реветь гармоникой — нравилось Безумцу извлекать дикие звуки, от которых впору было затыкать уши.

Он не жил бобылем: время от времени то одна, то другая подруга появлялись в его избе. В один год оказалась там толстуха необычайных размеров. Невозможно было обхватить ее одному, даже самому длиннорукому молодцу. Ее живот колыхался студнем, лицо заплыло, тряслось множество подбородков. Была она невероятно прожорлива и переедала хозяина. И пила толстуха так, что только она и могла одна составить Безумцу достойную пару. Безумец хохотал на ее прожорливость, а Пьяница не успевал наливать ей из фляги: она хлебала, пока водка не шла обратно горлом. Вот какой была потаскуха!

Однажды вознамерилась она в присутствии Безумцевых сыновей и гостей перепить самого хозяина. И тогда Пьяница притащил два ковша, и все те, кто развлекался в то время на беспутном холме, сгрудились возле овчины. Толстуха села напротив любовника, не спуская с него своих заплывших глазок, и как только выпивал хозяин ковш, тотчас опрокидывала и она. Все ждали, когда эта женщина наконец свалится и помрет, ибо знали — нельзя перепить Безумца! Толстуха же, как ни в чем не бывало, брала ковш за ковшом и лишь после четвертого закусила огурчиком, а после шестого понюхала хлебную корочку. Затем был ковш и седьмой, и восьмой, доза немыслимая даже для самого закоренелого бражника, и сам Безумец удивился на свою подругу. Другие же испугались и даже кричали, чтобы бросили они это занятие. Но хозяин был упрям, и женщина отличалась упрямством. По-прежнему не спуская глаз со своего дружка, выпивала она, как только выпивал он, и закусывала, как только он закусывал, — и выпито было уже столь много, что никто из присутствующих не верил глазам, — даже Пьяница смотрел на них с испугом. И если Безумца считали посланником черта, то способность женщины к дьявольскому пьянству была удивительна. Пошли ковши, которые перестали считать: хватило бы водки уже на целый полк, а два упрямца пили и пили напротив друг друга. Наконец, отбросив свой ковш, приказал Безумец найти котел и наполнить доверху: и когда принесли ему, выхлебал тот котел, словно пил воду. Когда же налили толстухе, она выпила лишь до половины — и повалилась, и захрапела. Все обрадовались такому концу!

И школяры видели все это своими глазами.

Повзрослевший Строитель, который отличался уже от сверстников рассудительностью и серьезностью, поглядел однажды на пьяного храпящего батьку — тот раскинулся на овчине и пускал тяжелые ветры, да такие, что рядом с ним никому нельзя было стоять.

Строитель молвил Книжнику:

— Он бросил нашу мать! Даже не построил ей избу, как другим. Разве это справедливо?.. Вот теперь сошелся с пьянчужкой. А наша мать забыта в убогости.

Книжник был занят своими думами.

— Эй, да очнись, наконец! — вновь окликнул Строитель брата. — Или тебе не жалко нашу несчастную матушку? Не из-за него ли она сошла с ума? Не из-за него ли стала юродивой и, неприкаянная, бродит по дорогам?

— Мать ждет ангела, — ответил Книжник. — Она уже все глаза проглядела.

Строитель горько усмехнулся:

— И каким же он явится, ангел?

Блаженный братец отвечал не задумываясь:

— Будет он светел ликом, и в руках его будут труба и меч. Он вострубит о своем пришествии, и всякий тотчас его узнает, потому что ангел сойдет в белых одеждах и за спиной его будут могучие крылья. И глаза его будут сиять, и когда он посмотрит на того или иного человека, то тот, кто нечист, тотчас будет сожжен его взглядом. Только чистый человек выдержит его взгляд!

— Ну, так всем нам гореть тогда! — воскликнул Строитель. — А нашему гулящему батьке — в первую очередь. Он и так уже пропитан водкой, спичку поднеси — вспыхнет синим пламенем… Недаром Аглая сказала: наш батька — слуга самого черта!

Книжник кивнул и продолжил:

— Слышал я от матери: перед самым приходом ангела Сатана также пришлет своих слуг на землю делать всякие чудеса, да так, чтобы люди поверили и прельстились их чудесами. Слуги эти рядятся в святые личины, нужно зорко смотреть, чтобы не обмануться, вот мать наша и смотрит зорко, и уходит к дороге ни свет ни заря…

— Да как ты тогда различишь их, если рядятся они под святых? — насмешливо восклицал Строитель. — И, кроме того, как узнать, когда придет настоящий ангел? И откуда? С Запада или с Востока? А, может, он уже пришел и среди нас?!

Музыкант вмешался в их рассуждения:

— И о чем вы только спорите! Вот что скажу вам: есть иная земля, которой ангелы не нужны: там автострады и дома такие, что даже когда задираешь голову, не видно их крыш — они уходят под самые облака… Там есть то, что вам, дуракам, и не снилось!

Братья замолчали.

Но вскоре продолжился их разговор.

Услышали гостившие на холме братья уже забытый ими скрип цыганских повозок. Мимо Безумцева холма проплывал табор: женщины звенели монистами и кольцами, младенцы ужинали, цепляясь ручонками за длинные худые груди своих матерей, тряслись пожитки, и звенела гитарка, вот только медведя не было за повозками, А может быть, это был другой табор! Школяры проводили глазами последнюю повозку с ее прыгающими ведрами. Пыль залепила их сжатые губы и запорошила глаза, напрасно они ожидали, что их окликнет знакомый, так и не забытый голос.

Когда пыль слегла на покой, Строитель спрашивал Книжника:

— А не может быть ангел цыганкой, которая заменила нам мать той зимой? А быть может, явится горбатым, как наша горбунья, но это не горб будет у него, а сложенные за спиной крылья? Может быть, он придет ребенком, или нищим, или еще кем-нибудь? Как разглядит его тогда наша несчастная матушка? А если на глазах ангела будут бельма, и будет он покрыт струпьями, и…

— Ангел есть ангел, — ответил Книжник. — Как не отличить его?

— Может, Беспалый был ангелом? — не унимался вредный Строитель. — Он тоже хотел всем добра и рая!

— Нет, он был безбожником, да и умер как все! — запротестовал Книжник. — Ангел не умирает, ангел возносится. Он взлетает, как птица!

— Ну и ну, — откликался умный и насмешливый брат, вздыхая и удивляясь, чем только может забивать Книжник свою бедную голову.

А тот, как и прежде, частенько вечерами забывался на отцовском крыльце. Над его головой качались удивительные закатные облака, а затем звезды кололи небо и проливался Млечный Путь. Все уже собирались возле котла с ложками, мечтателя окликали к ужину — но, весь в своих мыслях, он не отвечал братьям. Майка и Зойка, голенастые, вытянувшиеся девочки-подростки, дурачась, вечно щипали его и старались столкнуть со ступеней — конечно же, Книжник не обижался!

А холм вечерами плыл в туманах. Внизу на поле возле дороги буйно росла бесхозная рожь. Иногда подмигивали фары редких грузовиков — шоферы гудками приветствовали потаскуна.

И бродили по холму постаревшие собаки, зорко стерегущие своего хозяина.

После Строителя открыто возроптал на Безумца Отказник. Взялся брызгать ядовитой слюной:

— Всю жизнь готов он валяться и пить, и даже грязью доволен! Разве сойдет он с овчины? Из-за таких пребываем мы в рабстве!

Книжник осторожно спросил:

— В чем ты видишь несправедливость?

Отказник задохнулся от негодования:

— Глаза протрите! Кто правит нами, кто сел на шею народу?! А все из-за отцовской лени! С немцем воевал и побил самого немца, а здесь и пальцем не пошевелит. Вон, нищета повсюду и рабство, половина страны сидит в лагерях, а ему дела нет, забрался сюда, рыгает и пьет, словно лошадь…

Музыкант вмешался, услышав о рабстве:

— Я знаю, где есть свобода!

Книжник пытался их убедить, что без прихода ангела никто не станет счастливым, но Отказник и слышать его не хотел:

— Из селения его власти погнали — покорно убрался. Плевал на все, валяется, как свинья. Такая нам жизнь нужна?!

Степан Руководитель молчал. Его интернатская рубаха уже была отмечена нашивкой Старшего Коридорного, и по всему было видно, что это не являлось для него пределом. Когда Отказник нападал на Степана, тот лишь презрительно морщился.

Правда, сказал однажды брату:

— Разве можно идти против власти?

— До конца своей жизни буду с вами бороться, — поклялся Отказник.

— Недолго тогда тебе до конца, — несмешливо откликнулся Руководитель.