— Состояние средней тяжести, стабильное, — пробормотал полковник Михайлов, — но не думаю, что в этом случае сарказм с медицинской точки зрения показан… Вы не нервничайте, лежите спокойно и слушайте. Послушать-то можно? Я же вас силой никуда не тащу, иголки под ногти не загоняю, расписку кровью с обязательством сотрудничать не требую…
— Бросьте вы эту пошлую манеру, — угрюмо ответил Кузнецов. — Так теперь уже никто не говорит, и я отвык, поэтому методика ваша не подействует. Лучше прямо скажите, что вам от меня надо, что это за организация такая — ваша Служба Бессмертия или как там и почему вы именно ко мне прицепились. Следили? Вы ведь не случайно в автобусе подсели… Чем же я заслужил ваше внимание? И вот еще: имя-отчество ваше напомните, когда меня тряхнуло, многое из памяти вылетело, а обращаться, как теперь некоторые себе позволяют, «уважаемый» — я не привык…
— Петром Иванычем меня зовут, профессор, — тут полковник неожиданно сел в своей такой же, как у Кузнецова, медицинской постели и одним коротким движением снова выдернул все шланги и отсоединил все провода, которыми был опутан не меньше, чем сосед. — Теперь относительно того, что нам от вас надо и почему именно от вас…
Продолжая говорить, Петр Иваныч продолжил и нарушать режим пребывания больных в отделении интенсивной терапии, а именно: спрыгнул с высокой кровати прямо в разношенные тапки, пошлепал к двери и — ничего себе, это в реанимации-то! — запер ее изнутри на кстати оказавшийся в скважине ключ.
— Дело в том, уважаемый Сергей Григорьевич… — теперь полковник Михайлов стоял посреди палаты интенсивной терапии в обычном виде, в каком пребывают пациенты в реанимации, то есть голый и в тапках. Однако говорил чрезвычайно серьезно и даже с пафосом, а при следующих словах даже взмахнул рукой, как бы приглашая Кузнецова куда-то вверх и вбок, как бы к тому углу палаты, где верующей медсестрой, вероятно, был прицеплен к тянущемуся под потолком кабелю образ Спаса — бумажный, запаянный в пластиковый футляр.
От взмаха все части тела полковника пришли в движение и еще некоторое время покачивались.
— Дело в том, дорогой профессор, что врачи второй кардиологии Пятой градской больницы бессильны перед отказавшейся служить сердечной мышцей, — закончил фразу Петр Иваныч. — Мы, работники Федерального Союза Бессмертных, давно ожидали, что ваш образ жизни и постоянный стресс одиночества сделают свое дело. Мы понимали, что вы — идеальная кандидатура…
— Да для чего кандидатура?! — заорал Кузнецов и, к удивлению своему, не ощутил от крика загрудинной боли. — На какой пост?!! Кем может быть тихий вузовский работник, да еще после инфаркта?
— Это видно будет, — спокойно и серьезно ответил Михайлов. — Пока же вы должны осознать главное и привыкнуть как можно быстрее к новому своему положению.
— В чем же оно, это положение, состоит, уважаемый товарищ полковник? У вас ведь до сих пор всех зовут товарищами… — Кузнецов усмехнулся и сам удивился своей бойкости и полноте сил.
— А состоит оно в том, уважаемый Сергей Григорьевич, что вы умерли. И надо нам быстренько отсюда сваливать, потому что с минуты на минуту примчатся реаниматоры, чтобы проверить результаты своей работы. Вернули человека с того света, можно сказать, есть чем гордиться. Посмотрите…
Михайлов ткнул пальцем в дисплей кардиографа, стоявшего рядом с постелью Кузнецова. По экрану, чуть вздрагивая, тянулся зигзаг, но постепенно он вытягивался в почти прямую линию.
— Идемте, профессор, — полковник Михайлов разом дернул все провода, тянувшиеся к груди, рукам и щиколоткам Кузнецова, и присоски отвалились, слегка ущипнув кожу. — Идемте, нам пора. Вы побывали там и вернулись. Никакого света в конце туннеля, надеюсь, не видели? Ну, так время заняться делом.
— А вы… — Кузнецов запнулся, торопливо натягивая больничный застиранный халат и нащупывая ступней тапок, уехавший под кровать. — А вы… тоже?..
— Да уж восьмой год, — кивнул Михайлов. — Все, пошли, пошли… Добро пожаловать в ФСБ, Сергей Григорьевич.
Глава девятая
В этот час ты призналась, что нет любви
Всякое сочинение устраивается таким образом, чтобы поражать читателя — по возможности на каждой странице. В этом старинное искусство выдумки не отличается от столь же старинного искусства балагана — то есть театра, или от сравнительно нового искусства кино, или даже от новейшего из всех искусств, которым является телевидение в разнообразных его проявлениях. И даже если сочинение, допустим, философское или еще какое-нибудь в целом скучное, то и в нем неожиданности обязательны — хотя бы неожиданные мысли или сообщения о поразительных фактах. И тут недостоверность предпочтительней банальности — по крайней мере с точки зрения интереса читателей.
К чему я это? А к тому, что, закончив последнюю главу предыдущей первой части на высокой ноте — сообщением о том, что герой стал секретным сотрудником ФСБ, — я сейчас, вопреки читательским ожиданиям, не пойду дальше этим сомнительным путем повествования. Вместо этого я резко сверну и даже развернусь на сто восемьдесят градусов — в сторону женщин, о которых уже кое-что говорилось в первой части, но вскользь, неглубоко. В отличие от ФСБ, самопровозгласившего свое бессмертие, женщины и рассуждения о них действительно вечны, — так займемся же ими.
Итак,
Кузнецов и его женщины
РефератКак уже было сказано, Сергей Григорьевич, Сереженька, Сережка, любимый, ненаглядный Кузнецов был в молодые, да и в зрелые годы большой ходок.
Однако, употребив это жаргонное слово, следует тут же сделать уточнения. Ходок — это, как правило, бесчувственное механическое устройство вроде швейной машинки: тут-тук-тук, вниз-вверх-вниз… В сущности, если посмотреть трезво, физическое упражнение это довольно (современный автор непременно написал бы «достаточно») скучное, абсолютно однообразное и не сулящее даже в конце ничего такого, что было бы присуще именно этому(-й) партнеру(-ше). Если освободиться от сопровождающих иллюзий и предрассудков, тщеславия и самодовольства, то и одинокая имитация немногим уступает самой страстной физиологической близости. Даже — если вполне честно — наоборот: приличный человек, чтобы не обидеть ненароком другого приличного человека, не все может себе позволить в постели. Например, издавать некоторые звуки, произносить все слова, которые хочется, а немедленно по завершении сеанса любви вытереться полотенцем, встать, одеться и молча уйти.
Тем и отличаются настоящие ходоки, среди которых, конечно, приличных людей еще меньше, чем среди прочего человечества, что они все это проделывают без малейших угрызений совести, а женщины их прощают. Полагаем, что причина тут не в одном только качестве и безотказности механизма вышеупомянутой швейной машинки, но и в психологическом складе ходока и его… жертв?.. избранниц?.. сообщниц, вот! Настоящий ходок уверен, что все так и должно быть, что ничего сверх описанного выше не бывает и не требуется, а все, что сверх, — это, простите, звездострадания (эвфемизм), смешные и даже пошлые игры не совсем взрослых людей. Женщины же, вовлеченные ходоками в известное занятие, испытывают особое удовольствие от того, что в контакте им отводится роль теплого мяса, объекта, и даже не вполне одушевленного. Видимо, есть тип людей (нам кажется, чаще женщин), которым быть одушевленными тяжело, даже непосильно, и они готовы любым способом избавиться от этого груза — человеческой души. Помощь ходока, давно достигшего такого прекрасного, легкого, бездушного состояния, они принимают охотно и даже с благодарностью, даже делаются ему совершенно, по-собачьи, преданными, что и свидетельствует в пользу церковной доктрины относительно отсутствия у животных души. Хотя все же у животных она, может быть, и есть, только другая какая-то…
Бывает и полностью противоположный ходоку тип полигамных мужчин — влюбчивые, которых ходоки, соответственно, с презрением называют звездострадатели (эвфемизм). Они влюбляются в женщин легко и часто, то есть считают каждую из них последней и безусловно превосходящей всех предшествующих, находят в ней истинные и несуществующие достоинства, прежде всего душевные (хотя иногда дело доходит до настоящей слепоты, не позволяющей трезво оценивать и внешние, геометрические параметры), стараются проводить с нею как можно больше времени, из-за чего надоедают еще быстрей, чем если бы просто страдали. В разлуке они непрерывно напоминают о себе (особенно способствует этому распространение мобильной телефонии и Интернета), поэтому раздражение возлюбленной в это время не снижается, как можно было бы надеяться, а растет. Согласитесь, никому не понравятся звонки мобильника в любое, самое непредсказуемое время и не реже одного в час… Иногда женщины отвечают страдальцу взаимностью, это совершенно другие женщины, чем те, которых привлекают ходоки. Если женщин ходока объединяет желание избавиться от души, сбросить это обременение, то женщин звездострадателя — непреодолимая тяга к приобретению душою все больших размеров, к ее разрастанию и, естественно, к все большим тяготам, которые приходится испытывать, неся такую огромную душу. Увеличение такого рода женской души происходит в основном благодаря перетеканию в нее души любимого мужчины. Можно сказать, что в этом случае соединение любовников заканчивается именно перетеканием души, а не того, что видимо и неприятно осязаемо. В результате мужчина-звездострадатель раз за разом лишается части своей души и, утрачивая ее, постепенно превращается — по крайней мере в отношениях с данной женщиной — в настоящего ходока, да еще из наиболее холодных и бессовестных. Так что ходоков становится, увы, все больше, — о чем свидетельствуют и полевые исследования, предпринятые несколькими знакомыми мне энтузиастками-экспериментаторами.
