Доходяга, тоже утомившись стоять, присел на земляной пол и начал тихонько рассказывать анекдоты. Он явно ощущал вину за такой непутевый сеанс и хотел как-то скрасить подвальный плен. Девочки прыскали и подхохатывали до тех пор, пока Нукри не приложил палец к губам:
— Тише! Услышать могут!
От пола несло влажной землей, от дощатых стен и полок — прелой древесиной. Из ящиков пахло опилками. На полках блестели банки с маринадами и соленьями. После выпивки артистки проголодались. И доходяга умудрился зубами откупорить банку с жареными овощами. Катька вытаскивала чеснок длинными, как китайские палочки, пальцами, а Гюль языком вылавливала куски прямо из банки, капая соком на свою объемистую грудь, обтянутую нелепой куцей маечкой.
Нукри косился, но молчал. Но когда девочки попросили у доходяги закурить, он возмущенно зашипел:
— Вы что, сдурели? Какое там курить! В доме шмон идет, менты, а они — курить! В отделение захотели?
— А чего мы такого плохого сделали? Убили кого, изнасиловали? Пусть придут менты, пусть! Им тоже сеанс покажем! И поебать дадим, если попросят. А чего, менты не мужики, что ли? В Ростове мы сеанс прямо в отделе милиции на столах показывали, ну и чего? — хорохорились девки, но Нукри цыкнул на них и сказал доходяге:
— Лучше продолжай анекдоты, а то они не заткнутся!
Доходяга опять начал травить про диктора, который никак не мог вспомнить имя Омара Хаяма: «То ли пизда с кальмарами, то ли омар с хуями!». Девочки давились от смеха. Они доели овощи двумя щепками, отломанными от ящика, и теперь, хныча, просили доходягу, чтобы тот своим клыком открыл им еще вон ту «красненькую баночку», но Нукри сурово запретил это делать:
— Потом воду пить захотят, а сколько времени шмон будет — неизвестно! Только бы до подвала не добрались!
— А я и так уже хочу в уборную! Сейчас описаюсь! — канючила Гюль, приподнимая снизу ладонью грудь и слизывая с неё остатки помидора.
Глядя на неё, Коке подумалось, что Гюль наверняка от нечего делать сосет и лижет свои собственные груди. Как будто услышав его мысли, доходяга вспомнил одну из мудростей Ходжи Насреддина: «Почему собаки лижут собственные яйца?» «Потому что могут!» Все прыснули. Даже Нукри одобрительно заулыбался:
— И деньги на баб не тратятся! И нервы сберечь можно!
— Если лентяи-мужики начнут сами себе минет делать, то будут целый день на диване валяться и, как кот Васька, свои яйца облизывать! А мы без работы останемся! — затараторили актрисы; потом опять заныли, что хотят в туалет.
— Вон, в банку писайте! — указал Нукри на банку из-под съеденных овощей. — И крышку не забудьте закрыть!
Но тут заскрипели стулья, загремела посуда. Шаги из кухни стали удаляться. Голоса вышли во двор. Заурчали моторы. И постепенно затихли шины машин.
Тугуши выпустил их, с виноватым видом сообщив, что это были вовсе не менты, а отцовский шофер с двумя коллегами — приезжали, чтобы поесть хаши, сваренный матерью перед отъездом. Хаши осталось много, и мать сказала об этом шоферу, который и пригласил своих друзей:
— Пока всю кастрюлю не сожрали — не ушли, проклятые! Еще молока туда налили!
— Чтоб они подавились этим хаши! — ворчали все, вылезая из подвала, причем доходяга между делом поинтересовался, почему Тугуши их не выпустил раньше, а шоферов не пригласил на сеанс? Ведь чем больше людей — тем больше денег. Шофера тоже мужики. Но Тугуши только отмахнулся — связываться не хватало, еще отцу донесут!
Настроение было испорчено, кайф потерян, бабы в стельку, хоть и были полны решимости повторить сеанс. Но слушать их мяуканье никому больше не хотелось. Заляпанные консервами, с запахом чеснока, артистки в отключке интереса не представляли.
Тугуши предложил было еще выпить, но Нукри отказался. Доходяга был за рулем. Коку тоже не тянуло на водку. Он больше всего жалел о том, что поспешил выкинуть свои мастырки. Только один доходяга был в хорошем настроении — оказалось, что он во время паники проглотил имевшийся у него в запасе кусочек опиума, который теперь раскрывался в желудке. Доходяга чесался и решал с Тугуши вопрос оплаты: сеанса не было, но по его вине. Время девушки потеряли, а для них время — деньги. Так что половину денег им надо дать, тем более, что пару оргазмов они успели показать.
Тугуши начал отнекиваться:
— В гробу я видел их оргазмы! — но Нукри вытащил четвертной и передал доходяге:
— Вот! Еще не вечер. Завтра можем повторить.
Катька, увидев деньги, стала пьяно отказываться:
— Вы чего, ребята? Ничего не надо! Ничего же не было! Да ты чего — такое вместе пережили!
— Ничего себе заморочки! — рьяно блеяла Гюль. — Мы не стервяди какие динамные, чтоб за ничего бабки брать!
Стали собираться в город, лениво поругивая Тугуши, но понимая, что он не виноват — кто мог подумать, что его матери взбредет в голову варить на даче хаши, когда муж в командировке, а шоферне приспичит в жару тащиться за этим треклятым хаши, будь он проклят с его свиными ножками и ушками?!
— Ничего, мы еще обязательно увидимся! — бормотали артистки, когда их погружали в машину. — Вы хорошие парни, вежливые! Вы нам понравились! Да ты чего, вместе в разведку ходили!..
А Гюль так долго и упорно целовала Коку пухлыми губами и жалась к нему большой грудью, слезно просила не бросать её, что решили все вместе втиснуться в «Ниву», а вот Тугуши, в наказание за хаши, оставили убирать дачу и приводить в порядок подвал. Пусть потом на автобусе добирается и свои несбывшиеся палки считает, хвастун!
Тугуши канючил, что сейчас уж точно никто не приедет, пусть девочки отоспятся, а потом покажут сеанс, и ничего, что чеснок, перегар и пятна, кофточку можно снять, буфера вымыть шампунем, а губы оттереть мылом. Но его никто не слушал. И ржавая «Нива» покатила в город.
4. Драка
Через несколько дней после неудачного «сеанса любви» Коке позвонил доходяга и в панике сообщил, что его родители раньше времени возвратились из отпуска и надо срочно найти пристанище для Катьки и Гюль, а то они уже полдня сидят на чердаке, куда он их успел вывести, случайно увидев из окна своего восьмого этажа, как у подъезда из такси выгружаются его загорелые родичи. Что было делать?..
Кока поселил девок к своему приятелю Ладо — тот жил один, а его аскетическая квартира служила обычным местом всяких пьянок и блядок. Жил он в районе Сабуртало, в военном городке, в окружении офицеров и прапорщиков, которые часто жаловались в милицию на шум, визги и дикую музыку — у Ладо стоял старый магнитофон, включенный в древнюю радиолу, которая могла или шептать, или орать на полную мощь своего сталинского динамика. Ясно, что орала она чаще, чем шептала. На счастье соседей, магнитофон часто портился, и кто-то вечно ковырялся в нем, пытаясь починить бобинное чудище.
И вот у Ладо собралось несколько человек. На столе стояла трехлитровая банка чачи, купленной около метро (в магазинах выпивки не было, шла борьба с пьянством, приходилось покупать с рук что попало). Катька и Гюль готовились к сеансу. Кока, доходяга, Ладо и косолапый добряк Дэви сидели кто где, понурые и квелые. Чачу запивать нечем — воды нет. Холодильник тоже не работает. Кроме горячего арбуза, пролежавшего на солнечном балконе пару суток, закусывать нечем. Ладо лениво копался в магнитофоне.
Парни с трудом глотали горячую горечь и без всякого интереса поглядывали на дверь, из-за которой сочился перестук каблучков, шелест одежды и женские голоса. Водка отдавала ацетоном, жгла желудок. Всё злило и раздражало. А главное — не было никакого кайфа, чтобы смазать и смягчить, «отполировать» алкоголь. Кока и Дэви всё время цеплялись словами, хотя и давно знали друг друга: Дэви иронически намекал на какую-то французскую любовь, которой Кока якобы обучился в Париже, а Кока проезжался по поводу широкой рожи и пивного брюха Дэви.
Трехлитровый баллон пустел на удивление быстро. От скуки рыхлый и румяный Дэви начал подкидывать на столе коробку спичек — встанет стоймя или ляжет плашмя?.. Подкидывал он её ногтем, с края стола, и щелчки громко капали всем на нервы. Кто-то попросил перестать. Кто-то что-то ответил. Кто-то чего-то не понял. Кто-то чего-то не расслышал…
И вдруг вспыхнула пьяная беспричинная драка. Какой-то поток необъяснимой ярости обуял всех. Обломки стульев, разбитые лица, крики, ругань, визги, стоны… Звон битой посуды… Грохот падающего шкафа…. Они в бешеном озверении дрались до тех пор, пока комната не начала заполняться голубыми форменными рубашками.
Милиция стала разнимать их и стаскивать вниз, в «воронок». Но, взбесившись от водки, они продолжали драться в коридоре, в прихожей, на лестнице, цеплялись за перила, отбивались руками и ногами. Плевались и поносили ментов тяжелым матом.
Наконец, их сволокли вниз, привезли в отделение, закинули в общую камеру, стали выводить по одному и избивать. Тогда они попритихли. Девятый вал водки прошел, наступил отлив. Они постепенно начали осознавать, где они. Кто-то сказал, что Катьку и Гюль тоже арестовали и теперь вкруговую пускают в арсенале. И правда — прислушавшись, можно было уловить, как клацает железная дверь, кто-то шушукается и смеется. Они опять подняли шум и гам. Тогда обозленные милиционеры, заправляя на ходу рубашки в штаны, пинками зашвырнули их в «воронок» и повезли в вытрезвитель.
