В этом изящном, лишенном характерных черт номере с мурлыкающим кондиционером я и начал историю смерти Паулины Островой. Я начал ее с моего пса Джека-Молодца.
Он всегда серьезно смотрел и как будто слушал, что ты говоришь. Он был умен и чаще всего понятлив, но иногда упрям, даже когда ты гонялся за ним со шваброй или просто на него замахивался. Кости он грыз только на коврике, спал только в уголке моей постели и утаскивал со стола любой кусочек, оказавшийся на краю, если мог до него дотянуться.
Каждое утро он вставал у входной двери в определенный час, ожидая, когда его выпустят. Все мы знали, что, идя на завтрак, нужно заглянуть в прихожую – не ждет ли он у двери. За все пятнадцать лет жизни вряд ли шея его хоть раз ощутила ошейник или рывок поводка. Джек сам мог о себе позаботиться, спасибо, и не нуждался, чтобы кто-то его вел. Никто из нас не следил за ним на прогулке, но у него были такие постоянные привычки и любимые места, что я не сомневался: он тысячи раз бегает по одному и тому же маршруту и обнюхивает одни и те же деревья.
Я начал книгу с того, что наша входная дверь открывается и Джек выходит в новый день городка Крейнс-Вью. Мое перо выпустило его на улицу, и вот он уже неторопливо бежит по маршруту своей обычной утренней прогулки.
Я писал целый час, потом встал и начал беспокойно расхаживать по комнате. Потом включил телевизор, пробежался по каналам и выключил. Выглянув в окно, я вспомнил, как в семь часов надписывал книги в магазине «Книжная похлебка», и задумался, вернется ли Вероника вовремя. Потом снова принялся за работу.
Джек трусил по городу. Магазины только открывались. К «Гранд-Юниону» на Эшфорд-авеню подъезжали машины. Перед пожарной частью курили трое подростков, рассматривая проезжающие машины. Виктор Буччи. Аллан Террикон. Бобби Ла-Спина. По словам Маккейба, Ла-Спина погиб во Вьетнаме, Террикон в конце концов стал заведовать бензоколонкой своего папаши, Буччи уехал из города, и больше никто ничего о нем не слышал.
Почему все эти годы Фрэнни звонил Дэвиду? Даже если его отец, в самом деле, был виновен в убийстве Паулины, при чем тут Дэвид, а тем более теперь, когда его старик умер? И что еще известно Маккейбу? Какие еще загадки он утаил?
Перед домом Мартины Дарнелл нашу собаку сбила Паулина Острова. Я в то время сходил с ума по Мартине, но она не обращала на меня внимания. Единственный раз, когда мы разговаривали с ней больше десяти секунд, она описывала скрип тормозов под окном, удар и визг Джека.
В то утро я был дома один, и в дверь постучала Паулина.
– Привет!
Я так увлекся работой, что от голоса Вероники вздрогнул. Обернувшись, я увидел в футе от себя ее лицо.
– Эй!
– Я не слышал, как ты вошла.
– Вижу. Ну ты и горазд строчить! Что происходит? – Она принесла две сумки и теперь вывалила их на кровать. Из пакета вызывающе выскользнуло сине-черное белье. Одной рукой откинув волосы с лица, другой она стала обмахиваться. – Ты мне расскажешь, что ты сейчас писал?
– После разговора с Дэвидом Кадмусом я стал делать заметки и, пожалуй, мог бы уже приняться за книгу.
– Правда? – Широко раскрыв глаза, она прижала руки к груди. – Чудесно! Можно тебя обнять?
– Это было бы здорово.
Пока мы обнимались, зазвонил телефон. Мы не отпускали друг друга, но от настойчивого звонка казалось, что в комнате кто-то ждет. Пришлось взять трубку. Низкий-низкий женский голос попросил Веронику. Она взяла трубку и посмотрела на меня так, словно не представляла, кто бы это мог быть.
– Алло? Ой, привет, Зейн! Что? – Она замолчала, слушая, потом за долю секунды равнодушие на ее лице сменилось гневом. – Ну и что, что я здесь? Я должна отмечаться у тебя при каждом моем приезде в Лос-Анджелес? – Прижав трубку к уху, она начала притопывать ногой и качать головой. – Зейн... Зе... Не ищи меня. Что?
Это большой город. Вряд ли мы столкнемся. Нет, я не пойду к Мантилини. Что? Потому что нам не надо видеться! – Она бушевала в таком роде еще несколько минут, после чего с отчаянным лицом повесила трубку. – Это была Зейн. Мы с ней когда-то встречались. Она хотела со мной увидеться. – Вероника нахмурилась.
Я указал на телефон:
– Ты прямо не дала ей договорить.
– Жизнь слишком коротка. – Она тяжело вздохнула и пристально посмотрела на меня. – Тебя не беспокоит, что я спала с женщиной?
– Наоборот – подзадоривает. Как и разведение коз.
Раздача автографов прошла хорошо. Потом мы пообедали в ресторане рядом с магазином. Оба были в хорошем настроении и за едой болтали. Так разговаривают друг с другом только новые любовники – сочетание открытий, узнавания и влечения, которое возникает, когда хорошо знаешь одну грань личности и почти не представляешь себе другие.
Я что-то сказал насчет того, как сказочно развиваются наши отношения, и что хотелось бы узнать, что скрывается за этим волшебством, чтобы распространить его на другие области моей жизни. Вероника встала и сказала: делает трюки. Я сейчас вернусь.
Бывают такие неправильные черты лица, хотя с виду вроде бы все правильно. Вроде бы все на своем месте, в носу только две ноздри, но что-то не так, хотя ты и не можешь сказать точно, что же именно.
В ресторане подавали чудесное крем-брюле. Мне так понравилось, что, взяв его в рот, я в восторге зажмурился, когда раздался тот же низкий голос.
– Вы Сэмюэл Байер, верно?
Не зная, с чего начать – проглотить или открыть глаза, я сделал то и другое одновременно. Черты ее лица были резкими, как на картине художника-кубиста, – нос, скулы, подбородок. Глаза были такие же черные, как и коротко, по моде подстриженные волосы. Она была красивая и настроена агрессивно – «не шути со мной!» – высокая, со стройной фигурой, что ей шло. Она бы удачно сыграла злодейку в фильме про Джеймса Бонда – в блестящей коже, владеющая всеми смертельными приемами карате.
– Да, это я. Мы знакомы?
– Меня зовут Зейн. Это я недавно звонила Веронике. Это со мной она не стала разговаривать. Я бы хотела сказать вам несколько слов, но поскорее, пока она не вернулась.
– Как вы узнали, что она в Лос-Анджелесе? Как вы узнали, где мы остановились?
– Сегодня она обедала с одним нашим общим знакомым. И мне сообщили. – Зейн не отрываясь смотрела в сторону туалета. При всей своей внешней суровости она явно чего-то опасалась. Было что-то в ее лице... Безумное? Подлое? Может быть, таким отталкивающим казалось не все лицо, а искаженный гримасой, безумный рот, одну за другой изрыгающий ядовитые мерзости. – Спросите Веронику про Годда. Спросите, что у нее было с Дональдом Голдом.
– С актером?
– Да, с ним. – Она снова посмотрела в сторону туалета, что-то увидела и без лишних слов быстро вышла из ресторана. Я проводил ее взглядом. У выхода она остановилась, оглянулась на меня и повторила: – С Дональдом Голдом, – а потом исчезла.
Через мгновение появилась Вероника и холодно спросила:
– Это была Зейн?
– Да. Какая странная. – Поколебавшись, я сказал: – Она велела спросить тебя про Дональда Голда.
– Старушка Зейн все такая же добрая. Ей по-прежнему нет равных по части клеветы и мелкой мести. Неужели она надеется разрушить наши отношения? До нее я жила здесь с Дональдом. Мы не подходили друг другу. Пока мы жили вместе, упивались собственными слабостями. Он бросил меня и правильно сделал.
– И все?
– А потом я пропала, Сэм. Может быть, даже немножко перешла грань. Я вела такую жизнь, что прочитай ты о ней в книге, сказал бы: «Как же она могла до этого дойти?» Но вот я здесь и вроде бы нравлюсь тебе, а?
Взяв ее руку, я поцеловал пальцы и торжественно произнес:
– Отпе vivum ex ovo.
– Что это такое?
– Единственная латинская фраза, которую я запомнил в школе. «Все живое – из яйца».
Не помню, какие телепередачи мы смотрели в детстве субботним утром, но все они были священны. Тогда само телевидение было священным. Большой квадратный алтарь посреди гостиной, который завораживал тебя, когда его ни включи.
В ту субботу я смотрел телевизор. Родители и сестра ушли в магазин. Я сидел на полу в гостиной и ел пончик, когда раздался звонок. Рот и пальцы у меня были в сахарной пудре. Прежде чем открыть, я успел только провести рукавом по губам, вытереть руки о грязные джинсы и с недовольным видом подошел к двери.
Открыв, я оказался лицом к лицу с Паулиной Островой. Она была невероятно красивой и испуганной. Я потерял дар речи. Конечно, я знал, кто она такая. Я был в средних классах, а она обитала в высших эшелонах школы, что само по себе уже придавало ей божественный статус, даже если бы о ней не ходили все эти невероятные слухи.
Увидев меня, Паулина едва заметно улыбнулась. Я чуть не обмочил штаны.
– Эй, я тебя знаю! Ты Сэм, верно? Слушай, я переехала вашу собаку.
– Это ерунда, – радостно ответил я. Я очень любил Джека-Молодца, но собака не шла ни в какое сравнение с тем, что Паулина Острова знает мое имя.
