Кроме кабинета там было еще три комнаты. Спальня, белая, как альпийский глетчер, и благоухающая лавандой, гостиная с гигантской старой викторианской мебелью, которая почти не оставляла проходов и, вероятно, могла бы с течением времени ввергнуть меня в депрессию, а также кухня-столовая, где спокойно разместился бы съезд Демократической партии. И за все про все – тридцать пять долларов в неделю. А нет ли в галенской средней школе, подумалось мне, каких-нибудь вакансий для преподавателя английского языка и литературы. Переехать сюда с Саксони, подтвердить в миссурийском наробразе свой диплом педагога, днем преподавать в школе, а по вечерам вести изыскания и пописывать книгу, если с Анной в конце концов дело наладится... Нагель, положив голову на мой башмак, вернул меня на землю.
Я понял, что, грезя, неотрывно смотрю на стеллаж. И вдруг осознав, на что это гляжу, я молнией метнулся к полке, выставив жадные клешни.
– Саксони! Здесь “Анна на крыльях ночи”! – Я наспех пролистал книгу с конца. – Нет, ты только посмотри! Здесь на три главы больше, чем в твоем издании, Сакс!
Саксони тут же оказалась рядом и выхватила книгу у меня из рук.
– Ты прав, но я не могу понять... – Она обернулась к миссис Флетчер, однако старушка успела уйти. Мы посмотрели друг на друга, а потом я глянул в окно за плечом у Саксони. Совсем крохотная под желто-черной сенью раскачивающихся подсолнухов, наша новая хозяйка шла через огород, оглядываясь на окно. На нас.
Сев на высокую белую кровать, Саксони скинула туфли.
– Не возражаешь, если я первая прочту? Я быстро.
– Валяй. А я сначала в душ залезу.
Но душа не было. Была только семи– или восьмифутовая ванна с ножками в виде белых львиных лап, сжимающих шары. Хорошенько отмокнуть в теплой водичке я тоже не возражал – собственно, после всех сегодняшних событий это представлялось вполне заманчивым. Нашелся даже новенький кусок мыла “Айвори” в металлической мыльнице и пушистое фиолетовое полотенце, а на краю ванны висела мочалка.
Я намыливал голову, напевая песенку Ренди Ньюмена29, когда вошла Саксони. С книгой в руке она молча села на белую плетеную корзину для белья.
– Что случилось, Сакс?
– Ничего. Просто мне что-то не захотелось читать. А думала, что хочется. Ты злишься на меня?
– Нет. То есть да. Да, наверное, я злился, там, раньше, но все вышло так удачно, что я больше не могу сердиться.
– Из-за того, что я проговорилась о твоем отце?
– Отчасти. Отчасти потому, а еще за то, что сказала о биографии Франса.
Она встала с корзины и, подойдя к раковине, посмотрелась в зеркало на аптечном шкафчике.
– Так я и думала. Ты волнуешься перед ужином у нее?
Слова звучали непривычно монотонно. Обычно ее голос зависел от настроения, и по тону было легко определить, что она чувствует. Но здесь, в ванной, она говорила, будто компьютер.
– Конечно, волнуюсь! Ты же понимаешь, если она, открыть кавычки, примет нас, закрыть кавычки, это уже полдела.
– Да, понимаю. А что ты думаешь о городке?
– Саксони, ради бога, что с тобой? Ну прямо “Ночь живых мертвецов”30! Ты что, засыпаешь на ходу? Словно не понимаешь, что вечером мы приглашены на ужин к Анне Франс, к той самой Анне Франс! – Я заметил, что сержусь и мой голос выдает это. В зеркале я поймал ее взгляд, и Саксони выдавила улыбку. Потом повернулась и посмотрела на меня, и я почувствовал себя глупо, сидя в ванне с задранными к подбородку коленями и с намыленной головой.
– Знаю. – Она не сводила с меня взгляда и еще раз повторила: – Знаю,– после чего отступила к корзине, взяла книгу и вышла.
– Что бы это, черт возьми, значило? – спросил я ванну. Мыло выскользнуло у меня из руки и плюхнулось в воду.
Я закончил мытье, еле понимая, что делаю, так как пытался понять, что происходит. Но когда наконец я прошлепал в спальню, Саксони была уже в полной боевой готовности, и я решил оставить ее в покое.
Мы хотели дойти до дома Франсов пешком. Миссис Флетчер сидела на веранде в кресле-качалке и лущила кукурузный початок. Нагель лежал рядом и бдительно охранял, но пока не грыз большую бело-розовую кость. Миссис Флетчер подробно рассказала нам, как пройти к Анне,– это оказалось примерно в шести кварталах. Спускаясь по ступенькам, я был уверен, что она следит за каждым нашим движением, но не обернулся проверить. Это было бы совсем уж нарочито, а мне не хотелось портить с ней отношения. Если мы решили задержаться в Галене, ее дом был слишком хорош и удобен (да и дешев), чтобы отказываться от него лишь потому, что хозяйка чудаковата и любопытна.
Солнце уже садилось на конек ледника, но диск его выглядел бледным по сравнению с ярко-лимонным зданием. На фасаде проглядывали выцветшие буквы, которых мы в первый раз не заметили.
– Эй, смотри! “Флетчер и семейство”. Интересно, почему она раньше не сказала, что это ее?
– Может быть, постеснялась признаться в своем богатстве? – Сакс посмотрела на меня и зажмурилась от солнца.
– Каком богатстве? Она сдает внаем комнаты и держит льдохранилище, которое сто лет как закрыто? Наверное, не хотела признаваться, что владеет местом, где из-за халатности владельца погибли люди.
Эта мысль занимала нас те несколько минут, пока мы шагали.
Уже вечерело, и небо окрасилось кобальтовой синевой, прочерченной посередине ярко-белой полоской инверсионного следа самолета. Где-то шумела газонокосилка, в воздухе стоял аромат скошенной травы, а когда мы проходили “экссоновскую” бензоколонку с вывеской “Берт Кинер”, то пахнуло машинным маслом и бензином. У двери развалился парень в складном садовом кресле из красного алюминия, рядом стояла банка пива на штабеле сношенных покрышек. Еще одна картина Нормана Рокуэлла, теперь – “Бензоколонка Берта в июне”. На заправку зарулил новенький белый “фольксваген” и подкатил к автомату. Водитель опустил стекло и высунул голову:
– Эй, Ларри, оторви свою задницу! Тебе за что платят – за то, что пиво сосешь?
Ларри состроил рожу и, прежде чем встать с садового кресла, глянул на нас:
– Все они такие: стоит притарить бошевскую жестянку – и уже мнит себя Гитлером!
Мы прошли мимо закрытой бакалейной лавки, окна которой пестрели разноцветными стикерами, сулившими скидку. Я заметил, что цены ниже, чем в Коннектикуте.
Следующим было заведение, где подавали гамбургеры прямо в машину; оно все было раскрашено ярко-оранжевым, а с крыши приземистого квадратного здания громкоговоритель разносил тяжелый рок по всей грунтовой стоянке. Единственным автомобилем там был “шевроле” конца шестидесятых, и я заметил, что внутри все едят большие трубочки мягкого мороженого.
Оказывается, мы уже вышли на улицу, где жила Анна. Мой живот, было присмиревший, сказал “контакт!” прочему организму, и через несколько миллисекунд я весь трясся нервной дрожью.
– Томас...
– Брось, Сакс, пошли. И покончим с этим. – Я прибавил газу, понимая, что главное – не останавливаться, а то колени станут совсем ватными и дар речи потеряю.
– Томас...
– Пошли! – Я извлек ее обмякшую ладошку из сгиба моего локтя и крепко сжал, и потащил Саксони за собой.
Все, надо полагать, или ужинали, или куда-то разъехались, потому что на улице не было ни души. Это казалось даже немного жутковатым. Дома в большинстве своем были белыми и на среднезападный манер основательными. Обшитые алюминием заборы, металлические статуи на газонах. Почтовые ящики с фамилией Кальдер и Шрайнер, и особенно меня умилило – “Замок Боба и Леоны Берне”. Я представил себе эту улицу в рождественском убранстве – над входными дверьми перемигиваются гирлянды, на крышах усыпанные лампочками большие Санта-Клаусы.
А вот и он. Узнать этот дом было нетрудно, журнальные фотографии крепко отпечатались у меня в памяти. Огромное коричневое викторианское здание, сверху донизу в деревянной резьбе, а при ближайшем рассмотрении выявились и узенькие витражные окошки. Густая живая изгородь перед крыльцом была аккуратно подстрижена. Темно-коричневый, как какао, дом тем не менее выглядел свежевыкрашенным.
Похожий дом был у моей бабушки на ферме в Айове. Она дожила до девяноста четырех, а смотреть фильмы своего сына упорно отказывалась. Когда она умерла и стали разбирать ее имущество, то нашли одиннадцать кожаных альбомов с вырезками о его карьере, начиная с первого фильма. Она-то хотела, чтобы он стал ветеринаром. У нее было много животных дома и вокруг, в том числе осел и козел. Когда мы приезжали к ней в гости, осел всегда кусал меня, да еще издевательски хохотал.
– ...идти?
Саксони опять держала меня под руку и заглядывала мне в лицо.
– Прости, не расслышал.
Ее напряженное лицо горело, и я понял, что она нервничает, как и я.
– Тебе не кажется, что нужно идти? То есть, по-моему, уже пора, разве нет?
Я бросил невидящий взгляд на часы и машинально кивнул.
