Я взял в ближайшем баре мохито и пошел к столикам, стоящим на берегу. Напротив был замок, лучи прожекторов вырывали его из темноты. Вдруг небо взорвалось фейерверками, турки за столиками начали громко скандировать «Фенербахче», европейцы улыбались и пили, большое судно, стоящее поодаль от берега, дало утробный, густой гудок.
Догадаться? Это было несложно. Скорее всего, он увидел ночной перекресток, летящую навстречу машину, потом был удар, а вслед за этим…
— Мне пора, — сказал голос, — теперь ты все знаешь.
Небо опять окрасилось салютом, интересно, а как себя чувствуют ангелы в такую пальбу?
— Подожди, — сказал я, — ты хотя бы знаешь, что со мной будет дальше?
Он не ответил, может, это и к лучшему. Сколько можно зависеть от потустороннего мира, от призраков и теней, что преследуют тебя в жизни? Я вошел обратно в бар и взял еще коктейль. Гитарист в углу начал новую песню. Она была медленной и въедающейся в сердце. Я не знал, о чем он поет, но мне казалось, что эта песня о человеке, который лениво лежит на пляже, греется на солнышке, пьет холодную воду, в теле у него жар души, в голове ветерок любви. Он думал, что остановит так время и не будет ни атомной бомбы, ни нищих детей, но все это несбывшиеся надежды, ведь в жизни столько горя и бед, да и будущего у нас нет… Простенькие слова, лишенные всяческих красивостей, хотя это само по себе здорово: лежать так вот на пляже, жар души, ветерок любви, второй мохито, пора бы остановиться, это время нельзя остановить, а себя — можно, голова потихоньку становится невесомой, а мир вокруг прозрачным.
Я опять выхожу на улицу баров. Меня преследуют ангелы, они незримы, но я чувствую касание их крыльев, вот одно крыло задело меня, вот другое. Небо опять расцветает желтым, зеленым, белым, красным, опять утробно гудит уходящее в море судно, из ночного клуба «Галикарнас» слышно пульсирующее буханье баса и барабанов. Это не та музыка, что нравится мне и слышится здесь во всем: в плеске волны, в теплом ветре, в разноголосице бодрумской ночи, только ее надо уметь ухватить за ниточку мелодии и вытащить из плотно закупоренной норы времени, в которой она живет.
Мне не надо в «Галикарнас», мне надо к морю.
Я раздеваюсь, бросаю вещи, даже не думая, найду их по возвращении или нет, и иду в воду. Она чуть потеплела за эти дни, но не намного. Если поплыть к островам, что виднеются поодаль, то можно и не доплыть. И тогда море сомкнется над тобой, и ты начнешь погружаться на дно. К уже покоящимся там кораблям, к каменным россыпям, поросшим губками и водорослями, к черным расщелинам с их таинственными обитателями.
Мне становится не по себе, я поворачиваю назад, к берегу. Рядом с тем местом, где я оставил свою одежду, танцуют под музыку, которая доносится из «Галикарнаса». Я же предпочел бы опять услышать ту тихую песню, что играл и пел гитарист в баре, но лишь ее отзвуки разбегаются сейчас по воде.
Этот город не любит меня, но кого он вообще любит? Мы все для него лишь приезжие, нам его не понять. Эти склоны с домами, сбегающими к морю, эту набережную и замок. Он полон своими призраками и своими тенями, город, которому уже три тысячи лет. Проще добиться любви от женщины, чем от него, такого прекрасного, задуманного богами, а может, ими и построенного, но тогда, когда люди и боги еще понимали друг друга.
Танцоры на берегу отплясывают безудержный танец. Я надеваю шорты и майку на мокрое тело и чувствую, что мне становится зябко. Остается одно: присоединиться к пляшущему, радостному люду, что я и делаю. А потом, чуть попозже, вместе с компанией двигаюсь в очередную забегаловку, которых здесь, как мидий в море.
Всю ночь я таскался по городу, переходя так из бара в бар, выпивая то с одной компанией, то с другой. Последний долмушик в мою сторону уже ушел, надо ждать, когда наступит раннее утро. Когда же рассвело, то я оглянулся и понял, что оказался один. Голландцы, англичане, канадцы, да и прочий веселый народ, с которым я пьянствовал эту ночь, разбрелся по своим отелям, а может, кто-то из них спал сейчас на берегу, на неубранных лежаках.
И я опять пошел на набережную, навстречу солнцу.
Уже начали возвращаться рыбаки, было видно, как их лодки подходят к берегу. Я шел мимо яхт и рыбацких лодок, вдоль просыпающегося моря. У меня не было ощущения, что через два дня мне улетать. Наверное, я сдам билет. Скорее же всего просто забью на него, хотя что мне здесь делать?
Дурацкий вопрос, ведь ответ очевиден: добиваться любви.
Прямо из лучей восходящего солнца вдруг вышел славный парнишка с большой корзиной, доверху наполненной мидиями. Бессонная ночь и гульба пробудили голод. Я попросил с десяток, парень очень серьезно наложил мне на пластиковую тарелочку требуемое количество моллюсков. И протянул блюдечко со специями и лимоном. Расплатившись, я присел на ближайшую скамейку. Соль, перец, лимон. Освежающий, нежный вкус моря, сдобренный лимонным соком. Первый раз в жизни я завтракал мидиями и вдруг почувствовал, что счастлив. То ли город начал приоткрывать свои объятия, то ли я просто понял что-то такое, чего до этой странной и смешной ночи никак не мог уяснить.
Кто помог этому? Друг, зачем-то сошедший с небес? Гитарист с незамысловатой песенкой о человеке, размышляющем на пляже? А может, вся выпивка, что я влил в себя этой ночью, сделала свое дело, заглушила боль, пусть и на время.
Пора ехать в отель. Мидиями долго сыт не будешь, надо успевать к нормальному завтраку.
Через час я уже был в своем номере, принял душ и отправился в ресторан.
Где ко мне сразу же подошел один из аниматоров и поинтересовался, не видел ли я свою соотечественницу Марину, работающую в их команде.
— Нет-нет! — заверил я его.
Он пошел дальше, а я спросил у русской соседки по столу, что случилось.
— Ой! — вздохнула она. — Они со вчерашнего вечера в панике, но вас ведь не было…
— Так что случилось? — вновь задал я вопрос.
— Пропала аниматорша! — ответила соседка и принялась за свой утренний йогурт.
Али любил Марину, а Марина любила Озтюрка.
Родилась и выросла она в маленьком северном городке и промерзла за первые двадцать лет своей жизни настолько, что даже приличная зарплата на радио, из-за которой каждое утро, еще затемно, она тащилась в студию, чтобы, сев у микрофона, веселить город и, одновременно, снабжать новостями, не помешала ей внезапно уволиться и, оформив академку по месту учебы, отбыть еще в апреле в «Конкордию» в поисках солнца, тепла, а еще свободы, веселья, бесшабашности, — в общем, всего, чего ищут в двадцать лет.
Хуже всего оказалось со свободой. Она не имела права завтракать, обедать и ужинать одной, необходимо было подсаживаться к гостям, беседовать с ними и только тогда есть и пить.
Также было нельзя в течение рабочего дня быть в одиночестве более десяти минут. Впрочем, как и наедине с другими аниматорами. На территории отеля она была обязана всегда находиться только с гостями.
Категорически запрещалось сидеть в мужской компании. Ее собеседниками должны быть или смешанная пара, или две женщины.
Никакой личной жизни, никаких мобильных телефонов и никаких романов с гостями.
Вдобавок ко всему, покидать территорию отеля без разрешения шефа нельзя ни при каких условиях!
NB: если говоришь с гостями или ведешь занятия (а на нее нагрузили весь фитнес, аэробику и прочие прелести), то нельзя находиться в солнцезащитных очках, пусть даже солнце выжигает глаза.
Запрещено плавать в бассейне и купаться в море на пляже отеля.
После 01.00 запрещено находиться на территории отеля, то есть выходить из своей комнаты.
При этом рабочий день начинался в 9.00 и заканчивался в 01.00 с двухчасовым перерывом вечером для принятия душа и подготовки вечернего шоу.
Два главных слова, «нельзя» и «запрещено». А еще надо помнить, что любое нарушение этих правил влечет за собой санкции: лишение единственного выходного в неделю.
Так что о какой свободе может идти речь, хотя и тепла, и солнца было достаточно, а в свой единственный выходной она умудрялась и купаться, и ездить в Бодрум, в один из ночных клубов, хотя больше всего ей хотелось, чтобы срок контракта подошел к концу и она улетела обратно в свой северный город, где каждое утро надо будет нестись на машине по темным и сонным улицам к студии, где ее все еще ждет микрофон, — ведь ей обещали, что вновь примут на работу сразу же, как у нее прочистятся мозги.
Только вот случилось не предусмотренное контрактом и всеми этими «нельзя» и «запрещено». Фотограф, работавший в отеле с самого начала сезона, невысокий, полноватый, лысеющий турок с черноморского побережья, чуть ли не из Трабзона, сломал ногу. Пытаясь сделать удачный кадр, забрался на россыпь камней, служивших естественным волнорезом. Они были мокрыми, он не удержался и упал, да так, что правая нога, попав в щель между двумя огромными булыжниками, хрустнула. Дамочки, которых он фотографировал, с испуганными воплями понеслись к отелю, а через пару часов бедолагу уже увезли в Бодрум, в больницу, откуда он скорее всего и отбыл обратно в Трабзон.
