Мужчины засвистели негромко, мелодично.
— Тетушка спрашивает, чего бы вам хотелось, сэр.
— Вот как? Для начала спросите, кем она меня считает, поскольку сам я затрудняюсь определить, кто я такой.
Виллателе подняла брови, и ее здоровый глаз широко раскрылся, словно передавая внутреннюю сущность этой женщины. Веко другого, незрячего, глаза приспустилось, так будто она подмигнула мне. Пальцы шевелились, как при чтении книги, напечатанной шрифтом для слепых. Королева говорила, не отводя от меня взгляда. Айтело перевел ее слова: «Вы мощный человек, сэр. Сильный. (Я кивнул в знак согласия.) Голова полна мыслей. Имеете также качества (это ничего, ничего). Любите синь…» (Айтело пару секунд подбирал слово, а я стоял в этом красочном жилище на золотом песке, глядя на коричневый кустарник чуть поодаль и слыша его коричный запах, стоял, одержимый желанием узнать, что скажет обо мне ее мудрое величество.)
— Сенсации, — подсказал я.
Айтело продолжал:
— Она говорит, у вас много горя, мистер Хендерсон, ваше сердце лает…
— Вот именно, причем лают все три головы, как у сторожевого пса Цербера. Но почему оно лает?
Айтело вздрогнул, словно его потрясло то, что он услышал о человеке, с которым он познакомился, померявшись силами.
— Бешеные, — выдавил он.
— Признаюсь, так и есть. У вашей тетушки поистине дар проникновения в чужую душу… Говорите, королева Виллателе, говорите, я хочу узнать правду. Не щадите меня.
— Страдаете, — перевел Айтело.
— Еще как!
— Мистер Хендерсон, она говорит, вы на многое способны. Судит по вашему росту и величине носа.
Я дотронулся до лица. Глаза у меня тоже большие и печальные. Привлекательность проходит с возрастом.
— Когда-то девчонки заглядывались на меня. Что касается носа, то им, принюхиваясь, я и познаю мир. Такой нос достался мне от дальнего предка, родоначальника Хендерсонов. Он начинал как простой колбасник, а стал самым беспринципным дельцом в Америке.
— Королева просит извинения, ей не хочется говорить о вас плохо.
— Ну да, плохого во мне и без нее хватает. Но я не робкого десятка, ваше высочество. Пусть выкладывает все как есть.
Устремив на меня задумчивый взгляд здорового глаза, Виллателе заговорила.
— Что она говорит?
— Хочет знать цель вашего прихода. Вы проделали долгий путь. Вы не молоды, мистер Хендерсон, и весите килограммов сто пятьдесят. Вы сильный человек, да и сложены как паровоз, но когда чересчур много мышц… это как статуя…
Мне было больно слушать его. Я беспомощно моргал глазами, запавшими в сеточки глубоких морщин. Потом вздохнул и сказал:
— Ваше величество, благодарю за откровенность. Действительно, кажется странным, что я прошел такую дальнюю дорогу по пустыням и перевалам. Я шел нехожеными тропами для поправки здоровья. — Айтело удивился и прыснул со смеха. — И правда, посмотришь на меня — здоров как бык. Но моя здоровая внешность — всего лишь видимость. Какое же это несчастье — быть человеком! У человека масса странных хворей. Он болеет только потому, что он человек. Не успеешь оглянуться, как пролетели годы и ты тоже хвораешь, как и твои сверстники, тоже становишься вместилищем плохого настроения, подозрительности, необдуманных поступков и пустого себялюбия. Спрашивается: кому это нужно? Что в этом за прок? Пусть королева зачитает до конца перечень моих поступков и проступков и составит обвинительное заключение, к которому я добавлю несколько пунктов. Впрочем, она и сама их знает. Нетерпеливость, неистовство, похоть и прочее, и прочее. Словом, джентльменский набор нравственных недостатков, нет, душевных уродств…
Айтело перевел что мог из моего длинного монолога.
Виллателе слушала и с серьезным видом глядела в потолок, точнее — крышу из бамбуковых стволов янтарного цвета и симметричных пальмовых листьев.
— Она говорит, — тщательно выбирая слова, перевел Айтело, — мир кажется странным ребенку. Вы не ребенок, сэр.
— Удивительная женщина, ваша королева. Какие верные вещи она говорит! Мой душевный разлад начался еще в детстве.
Я стиснул руки, уставился взглядом в пол и принялся размышлять. Когда дело доходит до размышлений, я становлюсь похожим на замыкающего в эстафетном забеге: жду не дождусь, когда мне передадут палочку, хватаю ее и… мчусь в противоположном направлении.
Мысли мои текли приблизительно так:
«Ребенку мир кажется странным, но он не боится его, только удивляется. На взрослого же мир наводит страх. Почему? Потому что он знает: ему суждено уйти в другой мир. Человек боится не жизни, а смерти. Ему даже хочется, чтобы его похитили, как ребенка. Тогда не будет его вины в том, что случится. Но кто же виноват? Кто похититель? Какой-то цыган? Нет, странность жизни. Она отдаляет смерть. О ней не думают, как не думает ребенок».
Я был горд, что пришел к такому заключению, и сказал Айтело:
— Скажите королеве, что большинство людей стараются избежать трудностей и тревог. Тем более беды. Беда дурно пахнет. Скажите, что вовек не забуду ее великодушия. А теперь слушайте…
И я пропел из «Мессии» Генделя: «Человека больших печалей, его презрели и изгнали», — затем перешел к другому разделу: «Кто дождется Второго пришествия и узреет его Явление…»
Виллателе была в восторге и покачала головой. Лицо Мталбы светилось радостью, на лбу собрались складки и поползли к крашенным в темно-синий цвет волосам. Женщины-придворные захлопали в ладоши, а мужчины засвистели хором. «Замечательно, мой друг!» — сказал Айтело. И только крепыш Ромилей не одобрял происходящее. Впрочем, может, и одобрял, но глубокие морщины на лице придавали ему недовольный вид.
— Гран-ту-молани, — сказала королева.
— Что она сказала? — живо спросил я.
— Говорит, вы хотите жить. Гран-ту-молани. Человек любит жизнь.
— Да, да, молани. Я молани. Господь наградит королеву за сказанное. Я тоже постараюсь оказать ей услугу. Прогоню лягушек из водоема. Они пожалеют, что пожаловали туда, где их не ждали. Пожалеют, что вообще родились на свет. Гран-ту-молани, королева! Гран-ту-молани все! — Я приветственно приподнял шлем. — Господь не играет в кости на наши души, и потому гран-ту-молани!
Народ заулыбался и хором пропел: «…ту-молани!»
Сияющая Мталба нежно смотрела на меня.
VIII
Я представитель знатного рода, который ненавидят и клянут вот уже двести с гаком лет. Когда я сидел на берегу Мексиканского залива и бил из рогатки бутылки, постояльцы пансионата пожаловались не на государственного деятеля Хендерсона и не на посла Хендерсона, а на другого, шалопая и психа. Один из нашего семейства посчитал, что в нем течет кровь жителя Поднебесной, и участвовал в Боксерском восстании. Другого за 300 000 баксов купила итальянская актриса. Третий с воздушного шара агитировал за движение суфражисток, и его унесло ветром в неизвестном направлении. Среди Хендерсонов были любители многодневных дурацких (француз сказал бы «идиотских») загулов. Еще один в нашем роду, страдая от скуки в своем римском палаццо, ездил на коне по всему дворцу — из конюшни в спальню, из спальни в салон. Узнав о землетрясении на Сицилии, он первым поездом и первым пароходом добрался до Мессины и, не смыкая глаз, две недели помогал разбирать завалы и вытаскивать пострадавших, за что был удостоен медали. Это происшествие показывает, что нашему роду не чужда идея служения человечеству, хотя осуществлялась она порой в странной форме. Один из Хендерсонов любил читать проповеди, хотя не был священником. В определенный день и час бил колотушкой по рельсу, созывая соседей к себе.
Говорят, я похож на него. Не знаю, но по крайней мере у нас один и тот же размер воротничка. Могу также похвастаться: однажды в Италии я целый час до прибытия саперов держал на плечах взорванный мост. Впрочем, это было лишь исполнением воинского долга. Более показателен другой пример. Попав в госпиталь со сломанной ногой, я все время проводил в детском отделении, прыгая по палатам на костылях в больничном халате и забавляя ребятишек. Пожилые медсестры гонялись за мной, чтобы сделать очередную перевязку, но не могли догнать.
Итак, я попал в самый глухой уголок Африки. Черт побери эту глухомань! Почему доброе племя, арневи, должно страдать от каких-то лягушек? Естественно, мне захотелось облегчить участь людей. Я, вероятно, способен это сделать. Надо хоть чем-нибудь отплатить королеве за то, что она сделала — как книгу, прочитала меня до последней страницы и открыла мне закон гран-ту-молани. Арневи не исключение из общих правил. Им доступна мудрость жизни, их помощницы, когда дело касается лягушек. Я уже объяснял себе и вам, что евреи поклонялись Яхве, но не смогли защититься от римлян, потому что была суббота. Такова сила обычая. Эскимосы тысячами гибнут от голода, когда кругом бродят стада оленей, потому что не положено есть оленину в сезон рыбы, а рыбу в сезон оленей. Но какое отношение система человеческих представлений и человеческих ценностей имеет к реальности, спрошу я вас. Мы строим системы, а за ними пропадает реальность. Я сам умирал со скуки и страдал от всевозможных напастей, и тем не менее испытал счастье, такое же полное, как водоем полон воды, которую не пьет скот. Взаимопомощь — вот что спасет арневи и меня. Я помогу племени в том, в чем они неразумны, а они помогут мне в том, в чем неразумен я.
