— Ну вот, теперь он связался со смутьянами, — поверяла мать свои мысли Перпетуе. — Какой толк впутываться в политику? К чему все это? Станешь бороться с властями, не минуешь беды. Зачем перечить тем, кого всевышний поставил над нами?
Перпетуя не отступила перед обрушившимся на нее потоком материнских наставлений, и защитой ей служила любовь к школе, привязанность к учителям и подругам, к сестре Эрнестине из монастыря Гроба господня и доктору Делестран, хотя тем самым она оскорбляла чувства матери, старой малограмотной африканки, ибо в ее глазах поведение дочери нарушало естественный порядок вещей: школа для женщины не более чем забава, навязанная современной модой и нравами, а вовсе не прочный фундамент, на котором можно строить свою жизнь. Именно в то время Катри стала свидетельницей скрытой борьбы между воинственно настроенной, готовой в любую минуту на язвительный выпад матерью и Перпетуей, хрупкой девочкой, для которой единственным средством борьбы стало пассивное сопротивление. Катри не раз приходилось выслушивать горькие сетования Марии.
— Я так боюсь за Перпетую, — говорила мать, когда после каникул девочка возвращалась в Нгва-Экелё. — Девчонка приводит меня в отчаяние своим увлечением книжками и школой, а тут еще эта женщина-врач! Что за странные идеи, и это у нашей-то девочки! Я не уверена, что мне доведется когда-нибудь нянчить внука, а ведь почти у всех женщин в моем возрасте уже есть внуки. Чем же я прогневила бога? Знаешь, кого она мне все больше и больше напоминает? Своего брата Эссолу. Как ты думаешь, не бросит ли и она меня в один прекрасный день? Вдруг возьмет да и уедет?
Перпетуя признала свое поражение лишь после того, как на нее, словно гром, обрушились новости, эхо которых докатилось из Фор-Негра в декабре 1961 года: Эссола арестован, его били, пытали, он в тюрьме. Потом стало известно, что военный трибунал приговорил Эссолу к пожизненному заключению и его сослали на Север. Когда все вокруг оплакивали судьбу ее сына, Мария с трудом сдерживала свою радость. Уныние и скорбь охватили жителей деревни, и они с недоумением слушали ее разглагольствования о справедливости и бесконечной мудрости господа бога. Перпетуя была безутешна, два дня она рыдала, а потом успокоилась, глубоко затаив свое горе. Она держалась с таким достоинством, что вызывала всеобщее восхищение. Догадывалась ли девочка, что теперь она будет принесена в жертву? Кресченция призналась, что за те пятнадцать месяцев, которые они прожили еще после этого вместе, она ни разу не слышала, чтобы Перпетуя строила какие-то планы или выражала хоть какое-нибудь желание — она словно смирилась со своим положением и понимала, что ей больше нечего ждать от жизни.
Легко догадаться, что события эти ознаменовали крутой поворот в жизни Перпетуи и в ее отношениях с матерью. Оглядываясь назад, Кресченция признавала теперь, что тогда ее сбивала с толку какая-то двойственность, появившаяся в поведении Перпетуи: она по-прежнему оставалась примерной ученицей, хотя и не такой активной, как раньше, она была аккуратна на редкость, но делала все механически. Она стала замкнутой, серьезной и на удивление послушной, что должно было бы настроить ее мать на мирный лад. Так, например, теперь Мария точно знала, что дочь приедет утренним автобусом на следующий же день после окончания занятий в школе, тогда как раньше она приезжала и уезжала в Нгва Экелё, когда ей вздумается.
Ее прелесть, изящество, необычайная скромность, самоотверженная старательность при исполнении любой, даже самой пустяковой работы, полная отрешенность, которую по ошибке некоторые принимали за бесчувственность, — все это резко отличало ее от большинства наших мужеподобных девиц, таких неловких, вульгарных, беззастенчивых и глупых. На нее нельзя было не обратить внимания, даже когда она занималась каким-нибудь самым обыденным делом. Например, чистила клубни маниоки, собирала помидоры с грядки, полола или мотыжила землю, наливала воду в глиняный кувшин или цинковый таз, отбивала белье на реке.
Перпетуей восхищались все без исключения, и потому Катри, которая была дружна и с матерью и с дочерью, признавалась, что поначалу ни минуты не усомнилась в справедливости слухов, старательно распространяемых Марией, о необычайной идиллии, возникшей между девочкой и молодым чиновником из Ойоло. По словам Марии, слава о красоте и достойном поведении Перпетуи дошла до одного доброго человека, который давно уже подыскивал супругу своему младшему брагу, молодому чиновнику из Ойоло, — ему прочили прекрасное будущее. Человек этот будто бы сам отправился в путь, не побоявшись преодолеть восемьдесят километров, отделявших его родные края от скромной деревушки, где жила Перпетуя. Но если вдуматься хорошенько, добавляла Катри, кто бы мог поверить, что этого человека, явившегося в один прекрасный день к нам в деревню, Мария прежде и в глаза никогда не видела? Разве можно было принять за чистую монету все их разговоры о том, будто они, эти главы семейств, и в самом деле встретились впервые?
— Я ищу девушку скромную, которая с честью могла бы продолжить наш род, — заявил в присутствии свидетелей Замбо (так звали незнакомца, высокого сухопарого человека, не лишенного красноречия и весьма привлекательного). — Я ищу женщину обаятельную и кроткую, которая украсила бы семейный очаг моего младшего брата. Я хочу найти для него умную и вполне современную супругу, которая понимала бы мужа с полуслова, чтобы ее не надо было водить за руку, ведь жизнь в городе нелегкая. Невзирая на дальность расстояния, я приехал к тебе, Мария, потому что мне стало известно, что у тебя есть то самое сокровище, к которому стремится мое сердце.
— Ну что ж, почтенный Замбо, будь моим гостем, — ответила, ничуть не удивившись, Мария. — Пусть наши дети встретятся, и будем надеяться, что они подойдут друг другу.
— Что ты такое говоришь, Мария? — воскликнул незнакомец с притворным (теперь уже Катри не сомневалась в этом) негодованием. — Как ты могла сказать: «Будем надеяться, что они подойдут друг другу»? Я не мыслю, чтобы нашлась женщина, которая, увидев младшего сына моего покойного отца, не воспылала к нему горячей любовью и не потеряла бы голову! Ах, если бы мужчины и женщины этого края только увидели последнего отпрыска моего покойного отца! Эго, скажу я вам, явление, это просто чудо. Ах, друзья мои, если бы вы только увидели его!
Несколько недель спустя, как было условлено, тот, кого Мария называла почтенный Замбо, вернулся снова, он как будго еще усох, зато «тал гораздо красноречивее.
— Все в порядке, — торжественно объявил он жителям деревни. которых собрала Мария. — Эдуард, мой брат, получил отпуск. Ему дали целую неделю. Он явится сюда в субботу, стало быть через два дня. Слава богу, что я уже на месте и могу встретить его как подобает. Он такой робкий, такой деликатный, надо сделать все возможное, чтобы он почувствовал себя здесь среди своих, как бы в кругу друзей. Ах, если бы вы только видели младшего сына моего отца, это, скажу я вам…
Что тут началось в доме Марии, трудно себе вообразить, впрочем, она призвала на помощь всю деревню. У одних она попросила взаймы стол, стулья и плетеные кресла, которые, как ей казалось, выглядели более современно, чем ее убогая мебель, и должны были произвести впечатление на Эдуарда. У других она взяла посуду и скатерть, у третьих — железную кровать: ведь нельзя же положить Эдуарда на деревянную кровать, выструганную грубым рубанком, да и тростниковые ремни давно никуда не годятся, а спать на травяном матраце гостю будет слитком жестко, но под конец все-таки решила, что ее скромное жилище не годится для приема чиновника: как бы ее будущий зять не оскорбился. И тогда она договорилась в соседней деревне с владельцем кирпичного дома под крышей из толя: ее гости будут спать там, им отведут две лучшие комнаты, а днем они смогут приходить к ней. Замбо, который сам был простым крестьянином, да и к Марии приезжал не в первый раз, не предъявлял особых требований в отношении жилья. Ничего, пусть и он почувствует уважение, с которым она относится к его брату.
На другой день мать садится в автобус и устремляется в Нгва-Экелё. Какими словами поведала она о своих планах и их успешном развитии своей дочери, едва перешагнувшей порог детства, когда, не задумываясь, вытащила ее с урока сестры Эрнестины из монастыря Гроба господня?
Обо всем этом Кресченция узнала позже, когда приехала навестить Перпетую вскоре после того, как Эдуард отбыл обратно в Ойоло.
В ту пору Мария внушала Перпетуе ужас, и она, не таясь, рассказала подруге детства, что с того самого дня мать ведет себя по отношению к ней просто гнусно.
— Дочь моя, — сказала она ей в тот роковой день, — провидение благоприятствует тебе: настал наконец и твой великий день. У тебя будет муж, о каком можно только мечтать: молодой и красивый, как того желает всякая девушка, а скоро он станет и богатым, уже сейчас Эдуард занимает такую должность, которой добиваются обычно люди намного старше его. Упустить такую возможность — да об этом и речи быть не может. А впрочем, мне показалось, что после исчезновения твоего недостойного брата ты уже не строишь нелепых иллюзий относительно своего будущего. Если ты рассчитывала на брата, то теперь выброси эти глупости из головы. Когда человека ссылают на Север, нечего и думать получить от него весточку, хотя всем и без того ясно, что его ждет: говорят, в подобных случаях спасения нет, оттуда еще никто не возвращался. И ты это знаешь не хуже меня. Я приехала забрать тебя отсюда, теперь тебе здесь больше нечего делать. Пойдем со мной, ведь я твоя мать. Мы уедем из Нгва-Экелё, как только я улажу все формальности. Завтра ты встретишься со своим будущим супругом. Будь приветлива с ним, постарайся заслужить его любовь. Настоящая женщина только так и поступает. Старайся быть скромной и послушной, не опозорь меня.
