— А это?
Я держу в руках что-то вроде плоской женской сумочки, но изготовленной почему-то из меди.
— Зис фо бук.
— А-а, Коран?
Старик кивает, но как бы уже чуть отстраненно, Коран — слово не для чужеземца.
Крохотные зеркальца в медной оправе, немного помятой, вокруг затуманенного стекла пустые ушки по окружности, я тычу пальцем: зис? — и старик достает из металлической шкатулки горсть камешков и стеклышек и прикладывает к ушкам. Красный, зеленый, голубой, желтый, еще желтый. «Фо арабик герлз», — говорит он уже как бы сам себе и заглядывает в мутное зеркальце, проверяя, не задержалось ли там изображение одной из тех еще арабик-герлз.
Для археологов это все слишком молодое, для антикваров слишком дерюжное. Этот кайф — только для меня. И старик это понимает. Над нами идут люди, пробегают официанты с чайными подносиками, играет музыка. Польская компания снимает на видео разложенные нами на камнях сокровища. Приседает грузный седой поляк, берет у меня из рук керамический, продолговатый, на соусницу похожий, светильник, трет его о ладонь и подмигивает мне: «Сезам, откройся!» — «Пан говорит по-русски?» — «Трошки!» Вместе с ним мы обследуем камеру «Агфа». Удивительно, но центральный затвор ее еще работает, однако, когда мы (я кручу винт, а поляк придерживает рамку с объективом перпендикулярно салазкам) натягиваем гармошку кожуха, в ней обнаруживаются две зияющие прорехи. «О-о-о!» — сокрушенно вырывается у поляка, и старик говорит что-то вроде: «Значит, не судьба. Придется тебе вот этой пукалкой фотографировать» — и презрительно, но и как бы сочувственно кивает на роскошную цифровую зеркалку, лежащую на вздувшемся от неудобной позы могучем пузе пана. Интонация неожиданная и точная, действительно — смешно…
Нет, это уже не торг — это клуб.
Расставаясь, я сую старику пару динаров, тот улыбается и вручает мне зеленую монетку, на которой можно разглядеть какой-то римский профиль.
— Да ну что вы, — пытаюсь отказаться я, — это же антик!
Во взгляде старика ехидство:
— Антик? Реалити?
И я освобождаюсь от остатков протокольной вежливости:
— Ну, вообще-то да, конечно. «Антик»! Спасибо вам. Шок хран.
Но монетка эта наводит меня на мысль о все тех же «литл презенте», и через несколько улочек в одной из сувенирных лавок я нахожу такие же, только уже россыпью лежащие на камне зеленые монеты. Я приседаю и начинаю перебирать, откладывая в кучку те, которые могут заинтересовать. Сделав первый отбор, я раскладываю отобранное и начинаю сравнивать. Надо мной с деликатным молчанием уже стоит продавец, парень лет тридцати.
— Месье?
— Уес-еес, — говорю я, выбрав наконец пять наиболее выразительных монет.
Ну а теперь — торг:
— Ё прайс?
— Сто двадцать.
— Сорри!.. — трясу я головой, типа «я не ослышался?» — Плиз, репитит!
— Ван хандрид твенти динаре, — сохраняя в голосе спокойное достоинство, говорит продавец, но не удерживается и продолжает: — Ит-с антик. Рома.
Это он зря — слишком быстро. Я держу паузу, и он опять не выдерживает:
— Ё прайс?
— Ту динаре за все.
Он откидывает голову с улыбкой и разводит руками:
— Два динара за древнеримские монеты? Это шутка?
Это, так сказать, вступление, почти ритуал. Далее уже я должен убеждать. «Милай, какой Рим! При чем тут антик? Поставщики тебя надули. Это имитация. Имитейшн. Посмотри сам, — я снимаю очки и протягиваю ему. — Посмотри через очки, если твое зрение так ослабло».
Торг начинается. У обоих из нас аргументы. Главные из которых — это то, что он не отказывается от торга, а я не ухожу прочь. Оба мы не спешим. Мы перебираем монеты. Пьем мятный чай, взятый с подносика мальчика-официанта. Я плачу мальчику динар, продавец протестует, но я показываю на свои седины, могу я тебя как старший угостить. И мы продолжаем. Попутно он показывает мне кинжалы, попутно стучим в барабанчик, который он поливает водой, для того чтоб лучше натянулась кожа, если я правильно понял его жест. Время от времени он отвлекается на других покупателей. Кстати, политый барабанчик купили две русские девушки, спросив у меня: «А как вы думаете, мужчина?..» — «А что тут думать — маленькие барабанчики, как и кальянчики, — это просто игрушки, они нефункциональны, да и все они здесь примерно одинаковые. Чего вам голову себе трудить, покупайте этот и идите на пляж, пока солнце»; и они купили, а мы с пареньком вернулись к нашему торгу. И наконец он машет мне рукой: ну ладно, только из-за уважения к тебе — тридцать. Я киваю и достаю десять: нормально? Он рычит («Бандито!») и берету меня купюру. Пять монет укладываются в пластиковый мешочек. На прощание он показывает мне россыпь современных монет, среди которых я вижу советский металлический рубль с Владимиром Ильичем с митингово вскинутой рукой. И я показываю пареньку свои ручные часы — вот смотри, в СССР спиртное начинали продавать только в 11 часов, и потому это была любимая монета всех русских мужчин: если приставить монету к циферблату ручных часов, правая рука вождя показывает как раз на 11 часов. Парень понимает меня не сразу, но потом, отсмеявшись, он спрашивает: «Не, правда, что ли?» — «Правда, правда», — и он прикладывает монету к своим часам, а потом кладет в карман — друзьям будет показывать. К этому моменту моя усталость от общения достигает пика — изложить такое с моим знанием английского и весьма относительным талантом мима мне не под силу. Но продавец останавливает и что- то начинает говорить вполне серьезно и доброжелательно. И я пытаюсь понять. Ага. Вроде понял. «Вообще-то у нас тут, — говорил парень, — римских монет как грязи. Не копает только ленивый. И те, кто делает имитации, имеет много монет. Монеты лежат на столе, монеты на полу, монеты ниа виндоус. Мэни-мэни! — он делает руками жест, смешивая монеты, — попробуй разбери. Это нужно сравнивать, разглядывать. А зачем? Олд еще много. Ты купил, конечно, имитацию, но кто ж его знает, — бывает, что и настоящая затешется. Так что покажи дома знающему человеку. Редко, но бывает».
— Ну, спасибо тебе, дорогой.
Может, и правду говорит, а может, чтобы приятное сделать, — какая разница, все равно спасибо. Расстаемся хорошо.
Псевдоантичные монеты я покупал для сувениров, но просто сувениры — это скучно. Знаю по себе. Они должны быть функциональны. Из монет я собирался сделать брелоки для ключей. Нужно еще было просверлить на краях монет по отверстию. И зашел в одну из мединских мастерских.
Широкий проем дверей, точнее, отсутствие стены, закрываемой на ночь ширмой жалюзи. Пожилой араб в очках, в сером грязном халате выслушал меня, показавшего ему связку ключей и монеты. Кивнул. «Хау мач?» Он особенно и не думал: «Ту динаре». — «О'кей». Я уже знал, что в мастерских торговаться не принято. Это не базар. Араб достал жестянку со сверлами, сверло мы выбираем вместе. Потом старик выдал мне метчик, молоток и подвел к наковаленке, на которой я буду размечать отверстия, а сам начал прилаживать сверло к станку. Я рассматривал очередную монету, выбирал свободный от профиля и виноградных листьев участочек, прижимал острие метчика. Первый удар был аккуратный — наметить. Второй посильнее, для остроугольной круглой ямки, чтобы упершийся в метку кончик сверла не соскользнул. После этих двух ударов обнажалась новенькая, младенческая, можно сказать, плоть меди — ну да, конечно, олд мани, антик! Старик взял у меня горстку размеченных монет и включил станок. Я отошел в сторону, чтоб не стоять над душой. В глубине ангара молодой напарник старика режет что-то автогеном. Вдоль стены на полу сложены металлические прутья, стоят спинки железных кроватей и несколько металлических решеток. Металл по большей части уже бывший в употреблении, но есть связки и новеньких хлыстов. Напарник старика сбросил на пол свои прутья и подошел, роется. Гулкий звук падающего железа, жест, которым мужик вытягивает из связки со скрежетом металлический прут, жужжание сверлильного станка у меня за спиной, запах окалины и пыли — все это безумно знакомо, и меня на какое-то время отпускает привычное напряжение — пусть и радостное — гуляющего по чужой стране. Звуки, запахи, предметы вокруг абсолютно домашние. И уже вот из этого состояния вдруг выныривает мысль, точнее, ощущение, в котором невозможно усомниться: такая вот мастерская была в этом помещении и сто, и триста лет назад, другие, может быть, были заказы, другие инструменты, но здесь всегда ковали, гнули, точили, заплетали, приваривали…
Старик тряпочкой стирает с монет налипшую после сверления металлическую пыль и протягивает мне. Я быстро перебрал их — нормально — и ссыпал старику в ладонь заготовленные два динара мелочью. Тот, не пересчитывая, сбросил монетки в карман халата. «Дойч?» — спросил он. «Ноу, рашен». «А-а, рашен», — спокойно повторил он, в интонации не было и следа той готовности, с которой торговцы, услышав «рашен», раскидывали руки в счастливом изнеможении: О-о-о! Мы так любим, мы так любим русских!!!
