Он действительно бывал, если упрется, непробиваем. Но не всегда справедлив. Гримасою притянув губы к кончику носа, словно собираясь чихнуть, он раздраженно выслушивал просьбы и обиды бригадиров, прорабов и комсоргов… но у него имелись свои любимцы, приятели, с которыми он строил Светоград, действующую знаменитую ГЭС на Енисее (в их числе шофер Толик Ворогов, который не поддержал на собрании Климова, мгновенно сообразив, что Валерий будет недоволен). Впрочем, бригаду Климова до драки он, конечно, выделял — еще бы, сам потрудился там почти год.
Начинал Валерий шофером, приехав в Сибирь с далекой Камы. Ходил летом на танцы в черных перчатках и черном свитере, спал — было такое — в цветах, на клумбе под окном своей любимой девушки. Не получилось с ней ничего… росла теперь в чужой семье его дочь Настя… Валерий женится чуть позже, на красавице Марине… окончит строительный институт… но всему свое время. А пока он счастлив до безумия — он начальник штаба стройки. Его бес толкает и далее вверх, словно со дна ботинок ему жгут кожу ног стельки из горчичников. Его всегда любили руководители — наверное, за печальную мудрую улыбку. Как пес или студент, все понимат!.. — хохотал, обнимая его в Светограде, сам знаменитый Брыкин, начальник тамошнего строительства, семипудовый, гневливый, по кличке Пол-Петра, с белой кисточкой, торчащей из бородавки слева возле рта. А здесь, на новой ГЭС, его полюбил Васильев.
Конечно же, полюбил. Иначе разве стал бы рассказывать ему о своей жене, по которой тоскует, о дочери.
— Папа, купи мне шобаку, — просила дочь Света, когда Альберт Алексеевич прилетал в Москву…
— Потом, — с улыбкой гладил ее по золотистй головке отец.
— Вше говорят «потом», а ты купи мне шобаку.
— Спи, — умоляюще просил Васильев. — Утром поговорим.
— Вше говорят «шпи, утром поговорим», а ты купи мне шобаку.
— Дочка, мне сегодня некогда.
— Вше говорят «мне шегодня некогда», а ты купи мне шобаку.
— Красавица, помолчишь ты или нет?!
— Вше говорят «крашавица, помолчишь ты или нет», а ты купи мне шобаку…
Туровский, помнится, спросил у Васильева:
— Купили?
Васильев развел руками: мол, что делать, пришлось… И спросил: не собирается ли Валерий жениться? И спрашивал про родителей, посочувствовал, узнав, что Валерий похоронил отца. И конечно, его любое слово было теперь для Валерия закон.
На следующий день после возвращения Васильева из Москвы Туровский в семь утра уже был в котловане — как мы знаем, повесил приказ насчет Климова и побежал к гидрологам. Они перевезли бурильную установку за плотину, на лед, и Валерий показал, где бурить.
Заскрипело, заныло сверло, уходя в многоцветную толщу спекшегося перед каменной преградой льда. На ледяном ветру Туровский простоял картинно часа два (хотя мог и не торчать здесь), курил, надрывно кашляя и пригибаясь — в позвоночнике отзывается, не дай Бог, простудился.
Когда над белыми горбами гор уже просветлело небо и на берегах погасили часть прожекторов, освещающих котлован, и прибыла на автобусах новая смена, и укатила в Виру ночная, гидрологи досверлили четвертую скважину — и результаты оказались совершенно непонятными.
Почти до самого дна перед девятым и десятым донными отверстиями плотины был лед! Слоеный, желтый, зелено-черный, кусками, но лед! Словно перед плотиной опрокинулась ледовая гора. Рабочий-бурильщик испуганно посмотрел в лицо Туровскому. Тот с максимально веселой гримасой буркнул:
— Ну-у, раз так, все в порядке!
Нельзя допустить, чтобы паника усилилась, чтобы добавились слухи. Валерий хлопнул рабочего по плечу:
— Бурим дальше! Перед восьмой и седьмой дыркой… — И подмигнул. — Я через полчаса подъеду. Никому ничего, понял? Нас ждут медали, понял?
Рабочий недоверчиво кивнул, улыбнулся и включил буровую установку, старый аппарат на треноге. Валерий изобразил чуть ли не лезгинку — прошелся, бросив руки в одну сторону, и побежал к штабу. Нужно срочно доложить Альберту Алексеевичу.
В штабе сидел, свалившийся как снег на голову, тот самый журналист из Москвы, Владик Успенский, легкомысленно сияющий, в жарком полушубке, с тремя или четырьмя аппаратами на ремешках и тяжеленной черной сумкой с объективами на боку. Владик курил сигарету и очень громко рассказывал о новом спектакле на Таганке.
— Р-раз — бегут… Р-раз — лежат! Р-раз — вскочили!.. И так три часа, опупеть можно! — Он увидел Туровского. — Валера, салют! — Вскочил, обнял по-свойски и, отойдя, принялся фотографировать. — Давай за столом! Ах, старичок! Сделаю такой кадр, для АПН!
— Погоди! — отмахнулся Валерий. — Тут дело.
— Понято! — Владик тут же сел, радостно глядя на Туровского. — А я был у вас в отделе кадров. Мне письмо показали, от школьниц… Класс! — Он протянул Валерию конверт.
Набирая номер прямой связи с Васильевым, Туровский глянул: девочки из Кемеровской области прочитали статью «Розовый город палаток», восхитились и решили ехать сюда. «Мы будем работать и учиться в вечерней школе. Мы не боимся трудностей…» Валерий бегло читал красивые строчки и одновременно видел грозную ледовую толщу перед плотиной, и кивал Владику, что-то продолжающему говорить. Как при нем известить Васильева? Попросить москвича выйти? Туровский, как любой тщеславный человек, робел перед журналистами. Да и телефон Васильева не отвечал.
«Кстати, этот легкомысленный москвич может нам сейчас помочь! Своими праздничными снимками успокоит людей. Пусть больше снимает веселых рабочих».
— Я рад, что ты приехал, — пробормотал Валерий. — Ходи, смотри. Фотографируй самых веселых, самых красивых… Соцреализм. Понял?
— Понято! — оживился Владик. Он, конечно, догадывался, что его прежним фотоочерком здесь, на Ю.С.Г., не слишком довольны. — А тебя можно? Улыбнись, а?
Туровский печально улыбнулся. Веселее он не умел.
— Сегодня взрыв в два часа, — напомнил дежурный Помешалов, отрываясь от телефонной трубки и бумажек. — Маланин хочет заодно по поводу Климова…
— Хорошо, — продолжал хмуриться Валерий. «Может быть, Помешалову шепнуть о результатах бурения? Чтобы он сбегал к Васильеву. Пусть неприятную весть он донесет. А Туровский на льду, так скажет».
— А это что? — блаженно улыбаясь, Владик показал на горсть флакончиков с духами, которые мерцали на подоконнике. Их выкинула Оля Снегирева два дня назад в Стройлаборатории и сюда принесли дежурные. — Французские?
— Нитроглицерин, — мрачно пошутил Валерий. И кивнул на фанерный шит за окном, косо прислоненный к стене. — Видишь, приходится закрываться, когда в котловане взрываем. Муторное дело — стекла вставлять на морозе…
Владик, помертвев лицом, надел каску и медленно, боком, вышел из штаба. Наконец-то. А то ведь раззвонит. Туровский подсел к Помешалову и негромко объяснил ситуацию.
— Работай, но чтобы больше никто не знал, я через час вернусь.
Он сам доложит Васильеву, так будет мужественней. Валерий выбежал из штаба и ему повезло — катил попутный рабочий автобус, Валерий поднял руку и вломился в гармошку двери. Он ехал в поселок, прикрыв глаза, делая вид, что дремлет — а сам мучительно думал сразу о десяти вещах. Почему перед плотиной лед до дна? Что же дальше будет? Вода наберется по самую гребенку — и перехлестнет на эту сторону?! Почему уехала Оля Снегирева, Олька Снегирек? Маленькая, тихая, краснощекая, похожая на девочку (а ей уже за двадцать, а может, и все двадцать пять…), ее все любили… Зачем пыталась отравиться? Из-за кого? Почему Васильев из Москвы вернулся непохожий сам на себя? Не желая разговаривать, пошел в ресторанчик при вокзале и долго там сидел среди всякого пьяного сброда, а коллеги напрасно ждали его дома. Что-то произошло в Москве, чего Валерий не знает? А может, здесь, на Ю.С.Г., положение куда более критическое, чем кажется ему, Валерию? Если денег не выделили и людей не пообещали…
Когда Туровский добрался до управления, день уже сверкал вовсю, на белом снегу лениво распластались рыжие псы и голубые тени от столбов.
В кабинете Васильева он застал обоих руководителей: начальник строительства и главный инженер сидели друг против друга за столом, на котором блестел алюминиевый глобус с крохотным спутником над ним — подарок космонавтов, в стороне шипел не выключенный селектор, в нем слышались далекие голоса.
— Куда пропал? — сердито спросил Альберт Алексеевич. Но, не дожидаясь ответа, решил закончить разговор с Александром Михайловичем — выдержка у него была. — И что наши доблестные солдаты?
Титов плаксиво сморщил доброе большое бульдожье лицо.
— Не хотят оставаться. Может быть, вечером проедем на вокзал, нажмем на долг.
— Долг — великое слово. — Васильев снова обернулся к Туровскому, который смиренно сел, опустив глазки, — начальник стройки, видимо, пытался угадать, какие новости тот принес из-за плотины. Или уже знал, если вдруг Помешалов позвонил? — Солдаты за два года службы устали от этого великого слова. Если митинг проводить, то днем, задолго до поезда.
