ладно, пока он поддержит игру.
— Что-то я не понял, что за дурацкий проект, зачем это?
— Ну, слушай! А ты меня программированию научишь, короче, опыт свой передашь. И потом, расскажешь мне, где это находится на Байкале: конкретно, где ты побывал, но не прошел свой маршрут. Я отправлюсь туда и сам, тоже один, с рюкзаком, как ты — пройду его!
Олег протянул руку, сбросил вещи… а вот это нормально! Табурет с круглым сиденьем из толстой фанеры достаточно тяжел (правда, металлические ножки-трубки на вид ненадежны.) Но другого удобного момента может и не быть. Сосредоточив силы и прикинув размах, подхватил табурет — обрушил удар на голову сидящего подле (пидар гнойный!) табурет разлетелся на части, фанера сиденья отскочила в сторону, в руке Олега осталась гнутая ножка-трубка. Переводчик ткнулся лбом в плошки, но попытался подняться… При этом очки его странным образом остались на месте, будто приклеенные на глазах.
— Идиот! ты так ничего и не понял!
Олег приподнялся, не обращая внимания на боль, отдавшуюся в плече, на вопли зеркальноглазого — ударил с яростью, с еще большей силой, торцом ножки наметив в темечко (гэбэшник гребаный! да от тебя за километр разит!) тот прикрыл рассеченную голову руками, по пальцам заструилась кровь. С клокочущим бульканьем в горле прохрипел:
— Кретин… я же тебя предупредить хотел… У каждой девушки внутри камикадзе. Они все равно когда-нибудь настигнут и убьют нас!
Холодный ветер, теплый ветер
Порывистый ветер тех лет, будто и он получил особый приказ — торопливо стирал к началу дня с синей доски неба меловые реверсионные следы, расходящиеся от секретных аэродромов: то заново оснащенные и отремонтированные истребители канули в предрассветное небо по направлению к восточным рубежам нашей, тогда еще грозной и могучей Родины. Ветер трепал края брезента, которым замаскированы громоздкие монстры на платформах литерных эшелонов, после ночной погрузки тяжело уползающих на запад транссибирской лыжней, освобожденной зелеными спецпредписаниями семафоров.
Ветер спутывал золотистые кудри шестиклассника-гитариста, всеобщего девчоночьего любимца, что на всех школьных вечерах, держа наперевес электрогитару «Урал» почти с себя ростом, все пел и пел… Казалось, это был один и тот же непрекращающийся школьный вечер: и пел этот зловещий гитарист с дегенеративным лицом порочного ангела одно и то же… Про «мальчиков, рисующих войну», а также «танки и катюши»; про то, как «висят во всю листа длину, снаряды толстые как груши». Ребята подпевали ему, переделывая «катюши» — на «орудьи», а «груши» — на «грудьи», так было актуальнее.
Город обложили воспаленными гландами секретные заводы, тяжко ухающие в ночи и рдеющие багровыми всполохами: с той самой поры военного лихолетья они продолжали выдавать и танки, и катюши, и снаряды — как самое необходимое для страны. Черные, в мазутной купели крещеные работяги тех предприятий, пропахшие огнем и металлом, будто повылезав из самой преисподней (что и говорить, многие производства, и правда, спрятаны под землей) сбивались в погрохатывающие, с тусклым вороным блеском подшипниковые горсти подле низких магазинных каменушек. Пили там водку, закусывали, спали тут же, блевали и дрались… Расползались после, выхлестываясь, оседая грязной накипью по окраинным заводским районам. Водка также принадлежала им, как и прогорклый запах сгоревшей металлической окалины, какой-нибудь могучий разводной ключ в кармане заскорузлой спецухи или сигаретка, заложенная за ухо…
Даже самый обыкновенный поход по грибы был связан с Военной Тайной. Она пронизывала все вокруг, ветвилась и разрасталась, наполняя воздух предвосхищением грозных событий на планете, что вся умещалась на антивоенном плакате «Не дадим взорвать мир!»
Школьный учитель биологии семь дней полз по тайге, выбираясь к людям. Он был прострелен вдоль и поперек. За ним по пятам, слизывая кровь, брел старый, больной, запаршивевший волк, по законам волчьей стаи брошенный умирать в одиночку. По ночам волк сильно кашлял, они оба долго не могли уснуть.
Случилось так, что когда учитель собирал привычные грузди и рыжики — то случайно наткнулся на совершенно необъяснимую поляну настоящих белых грибов. Удивлению его не было предела! Здесь, за несколько тысяч километров от среднерусских равнин, эта находка меняла многие прежние представления… Поляна, на которой он их обнаружил, имела границы абсолютного круга метров десяти в диаметре, резко отличаясь своей растительностью (более подходящей климату мягких широт) от всего окружающего. Но выросшие тут же следом офицеры-особисты популярно объяснили ему этот природный феномен. С Украины по стратегическим соображениям сюда была передислоцирована межконтинентальная баллистическая ракета. Вместе с подземной пусковой шахтой весь дерн снят там же, для маскировки — и перевезен оттуда. Они растолковали ему все подробно, потому что в следующую минуту повыхватывали свои табельные пистолеты и перестреляли всех этих штатских пронырливых штафирок (в глазах у них двоилось и троилось от выпитого спирта, предназначенного для технических нужд ракеты). Благодаря этому учитель остался жив.
Порой, теряя сознание, он как бы оказывался «внутри» рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни»… И пара пескарей, размером не больше мизинца, пойманных в луже, в расщелине между камней; и съеденные птенцы; и встреча с медведем; и обглоданные более удачливыми родственниками преследовавшего его волка кости олененка, которые раздробив, он сосал, вытягивая последнее, само воспоминание о жизни; мешочек с золотым песком, который Билл тащил до самого конца, надорванный волчьими зубами… Все так и было. В голове у бедного учителя все перемешалось.
Интересно, ведь он знал: за три дня до смерти Владимир Ильич Ленин читал этот рассказ, книжка американского писателя осталась лежать раскрытой на его рабочем столе. В детстве она была у него, учителя (тогда мальчика, конечно), дома. Мягкая затертая обложка, на рисунке одинокая фигурка бредет сквозь Белое Безмолвие под фосфоресцирующим светом далекой Звезды горького золотоискательского счастья… А может, именно эту книжку читал сам Владимир Ильич, — и легкая паутинка серебристых карандашных заметок сделана его рукой? (В те детские годы будущий учитель не брал во внимание расхождение в пространстве и времени, все те миллионы «невозможно», чтобы из квартиры-музея в Горках книжка вдруг оказалась на полке в книжном шкафу его детства…)
Но как бы то ни было, это знание, возможно, помогло ему выжить. Учителя подобрал ярко-оранжевый лесовоз Magirus Deutz, случайно оказавшийся на пустынном тракте. Мощные машины производства ГДР и певец Дин Рид помогали нам тогда строить магистраль от Байкала до Амура.
К обреченному волку судьба оказалась откровенно безучастна.
Поездка в небольшой городок на границе области вышла какой-то муторной. За своими кровными, которые занял одному приятелю, пришлось самому же пилить сюда. Два часа на электричке.
Василий стоял на продуваемой всеми ветрами платформе и размышлял. Странная взаимосвязь! Когда-то вместе с приятелем были на вечеринке, где оба приударили за одной, понравившейся девушкой. Но приятель в тот вечер пошел ее провожать — а Василий остался, мрачно собираясь утопить свое разочарование в изрядном количестве спиртного. Приятель прибежал минут через пять, попросил рублей триста, на такси! Ну да, шикануть перед девицей. За его, Василия, счет. Верный суворовскому завету «сам погибай, а товарища выручай», Василий дал сколько надо. И вот приятель звонит (шесть лет прошло), просит взаймы уже 12 тысяч рублей! На развод с той девицей, разумеется. После того вечера (и, видимо, поездки в такси, поразившей воображение) она стала его женой. Теперь у него проблемы с разделом имущества, юрист заломил непомерную цену, впереди суд.
Завет великого полководца нужно адаптировать к конкретному случаю. «Сам погибай, а товарищу дай в морду!» Тогда, с разбитым фей-сом, глядишь, не пойдет провожать разных там ехидн. И никаких проблем. Но об этом Василий только вздохнул про себя.
Когда приятель позвонил, он только что получил гонорар за литературную обработку опусов одного степного князька, ставшего нефтяным королем, когда в степных далях были разведаны нефтяные сокровища. В этих опусах (за первым намечалось еще два) король решил запечатлеть для своих степных подданных личный образ как попечителя и радетеля об их благе и процветании. Может, эта идея подсказана новомодными ныне специалистами по одурачиванию, создающими легенду о таких фигурах? А то навеяна трехглавой эпопеей прежнего густобрового непотопляемого генсека? Ветры в тех степных далях до сих пор поют, видно, о «Малой Земле», «Целине» и «Возрождении».
