Я языком пробую его кожу и причмокиваю. Люблю его кожу!
— Давай поговорим лучше о маме, — прошу я.
— У мамы есть Лаура, — говорит Оливер. — Лаура рубит мясо. Лаура, ты делаешь это лучше, чем мама!
— Перестань!
Я хлопаю его ладонью по груди, а потом мы долго целуемся.
— Мы должны принимать это, как взрослые люди, — предлагаю я. — Давай позвоним маме и…
— Взрослые люди в постели, полной плюшевых талисманов? — говорит Оливер.
5
Но после обеда мы действительно звоним ей.
— Привет, — говорю я осторожно. — Надеюсь, мы не разбудили тебя?
— Мы? — Маме сначала невдомек. — Ах, вот оно что…
Ее голос мгновенно скисает: нет, нет, она уже давно встала.
— Дай мне ее, — неожиданно говорит Оливер.
Он нервничает, но вид у него вполне решительный. Мне это нравится. Я передаю ему телефон, беру его за руку, он крепко сжимает мою.
— Привет, это я, — говорит он маме.
Мама молчит.
— А что если нам, Яна, где-нибудь спокойно поговорить? — не сдается Оливер. — Втроем? Предположим, завтра?
В ответ — ни звука.
— Прошу тебя, — добавляет Оливер.
— Пажоут, — наконец слышу маму, — будь любезен, передай мобильник моей дочери.
Оливер пожимает плечами и передает мне аппарат.
— Мама, пойми, — начинаю я, — я влюбилась…
— Поздравляю.
Я чувствую, как мама усмехается.
— Мама, я не хочу и даже не могу что-то делать наперекор тебе! — кричу я в отчаянии.
— Но что ты от меня хочешь?! — кричит мама в ответ. — Чтобы я вас с Пажоутом благословила?!
— Чтобы ты постаралась нас понять!
Я слышу ее дыхание.
— Мама?
Она делает затяжной, глубокий вздох. Мне кажется, что этот единственный вздох вобрал всю ее жизнь: все разочарования, смерти, разрывы.
— Ну что ж, — говорит она безрадостно. — Вы хотите встретиться. Где?
Я предлагаю кафе «Лувр» на Национальном проспекте — знаю, она любит там бывать. Предположим, завтра в час?
— Хорошо, — соглашается она, чуть повременив. — Но попроси этого человека не надевать кроссовок…
Неловкий инцидент при заказе аперитива — Мыслит ли Оливер самостоятельно? — Носки Рикки 1
В воскресенье, уже в половине первого, мы сидим с Оливером в «Лувре» и ждем маму. Оба нервничаем, Оливер даже опрокидывает стакан минералки.
Мама появляется в пять минут второго. Выглядит превосходно. Она озирается — я машу ей рукой. Она уверенно проходит между столами. Некоторые мужчины провожают ее взглядом. Оливер встает.
— Здравствуй, мама, — говорю я торжественно. — Разреши мне представить своего друга Оливера. Оливер, это моя мама. Познакомьтесь.
— Мы уже немного знакомы, — говорит Оливер с некоторой неуверенностью — таким я не знаю его. — Здравствуй, Яна.
Мама протягивает ему руку, но я хорошо вижу, как она отводит взгляд в сторону.
— Оливер? — говорит она. — Оливер? Ну что ж, отлично, постараюсь запомнить.
Не принимая во внимание стул, предложенный ей Оливером, она садится рядом со мной.
Мы озадаченно смотрим на нее.
— Ну и что? — ухмыляется она. — Ждете, что я скажу «мне приятно» и так далее?
Наступает тишина, долгая и тягостная. Я беру ложку и стучу по рюмке.
— Послушайте, — говорю я. — Я хочу вам кое-что сказать.
Мама вздыхает.
— Я хочу вам сказать, что я люблю вас, — произношу я прочувствованно. — Обоих — вы понимаете?
К сожалению, в ту же минуту подходит молодой официант с меню, и мои слова звучат совсем не так, как мне хотелось бы.
— Подать какой-нибудь аперитив? — спрашивает он.
Мы все молчим. Официант вопросительно поднимает брови.
— Вы что-нибудь выпьете? – обращается Оливер ко мне и к маме.
— У вас есть диазепам? — спрашивает мама официанта и подмигивает ему. — Или какой-нибудь другой антидепрессант?
Официант заметно краснеет.
— Мама… — прошу я.
Мы обмениваемся взглядами.
— Пардон, пардон, — говорит мама. — Сухой мартини, пожалуйста.
— И мне тоже, — роняет Оливер.
Официант признательно кивает.
— А для дочери? — спрашивает он Оливера.
Я единственная, кто смеется.
— Извините, я на минуту, — говорит мама.
Она берет салфетку, которая лежит у нее на коленях, неторопливо складывает ее и удаляется в сторону туалетов.
Оливер прямо валится ко мне в объятия. Я глажу ему лоб и щеки.
2
Мама возвращается, вид у нее более спокойный; она чуть заметно улыбается и даже бросает беглый взгляд на Оливера.
Не знай я ее, я бы сказала, что в туалете она ширнулась.
Официант приносит заказанный аперитив, и мы без особого интереса диктуем ему выбранные блюда. Как только он удаляется, я поднимаю рюмку.
— За нашу встречу!
— Лучше за здоровье, — поправляет меня мама.
— За здоровье, — говорит Оливер.
Мартини приятно охлажден.
— О'кей, Оливер, — произносит мама, кивая головой. — Мы не виделись без малого двадцать лет. Поэтому я с удовольствием послушала бы, как ты жил все эти годы…
В ее голосе пока нет иронии. Я глажу ее по запястью руки.
— Здесь, при детях? — говорит Оливер с притворной заботливостью, показывая на меня.
Мама снисходительно улыбается:
— Они уже большие. Приступай.
Оливер разводит руками: трудно вместить двадцать лет жизни в несколько фраз — означает его жест. Но потом он кивает.
— Хорошо. Сколько у меня для этого времени? — спрашивает он. — И в каком жанре я должен повествовать?
— В жанре социальной драмы, — с готовностью подсказывает мама. — Бедность, плохое питание, убогая одежда… Герой рассказа без средств к существованию, в театр ходит в кроссовках, носит детские часики… Тебе же знакомы такие персонажи…
Оливер поначалу смеется. Наконец я могу представить их вместе — и чувствую при этом легкий прилив ревности.
— Такой жанр напрашивается сам собой, — допускает Оливер. — Но лично я скорее ратовал бы за гротеск. В моем случае вполне подошел бы и жанр ужасов.
— Что ж, постарайся нас удивить, — говорит мама.
Оливер начинает рассказывать. Он серьезен, даже излишне краток и вовсе не придает своей биографии какой-то исключительности (извиняется передо мной: дескать, мне уже говорил об этом, не хочет, чтобы я скучала): абсурдное изучение социалистической экономии, жуткая военная служба в Жатце[52], две скромные должности в одном ведомстве, шестилетний бездетный брак, развод, короткая карьера после революции 1989 года в рядах Гражданского форума[53], сейчас — вот уже восемь лет — он работает в сравнительно известном рекламном агентстве. Работа с точки зрения морали спорная, но прилично оплачиваемая, подчас даже забавная. Он замолчал.
— Почему вы развелись? — спрашиваю я с живым интересом.
Оливер окидывает меня взглядом.
— Она задавала мне невозможные вопросы, — отвечает он. — И была ужасно ребячлива. Например когда я сидел в ванне, она входила в ванную комнату и топила все мои пароходики…
Я смеюсь.
— Вуди Аллен, — просвещает меня мама холодно. — Возможно, тебе неплохо было бы знать, что большинство мыслей Пажоута — заимствованные цитаты…
Оливер цепенеет.
Мама извиняется.
И все в таком духе. Расходимся мы чуть позже половины второго с чувством немалой горечи. Я иду с мамой домой; Оливер решает прогуляться.
3
Дома я расспрашиваю маму про Америку, мне ясно, что тема «Оливер» в оставшиеся часы этого уик-энда закрыта. Она описывает мне житье-бытье у Стива в Чикаго, а потом мы обсуждаем серьезные и комичные последствия его брачного предложения. Мы уже снова хихикаем, как две близкие подружки.
Когда вечером снизу звонит Рикки, в первую минуту я даже не представляю, кто бы это мог быть. Возможно, милые дамы, это вам покажется невероятным, но я и вправду забыла о нем.
Я виновато смотрю на маму и иду открывать.
— Hi, Jana! — горланит Рикки. — How are you? How was your trip to Chicago?[54]
Его произношение кажется мне еще более катастрофичным, чем когда-либо. Он тут же начинает разуваться, хотя мы раз сто говорили ему, что гости у нас обуви не снимают.
— I'm fine[55], — говорит мама с грустной улыбкой; я замечаю, что взгляд ее устремлен на кричаще-узорчатые носки Рикки. — Nice socks[56], — говорит она, и мы обе смеемся. Рикки, немного поколебавшись, присоединяется к нам. Подойдя к маме, целует ее в щеку. Меня целует, естественно, в губы, а когда мама отворачивается, проводит рукой по моей груди. В эту минуту звонит мой мобильник, лежащий на холодильнике. Даже не глядя на дисплей, совершенно точно знаю, что это Оливер.
Не спрашивайте, милые дамы, как я могла это знать, я и объяснить бы вам не сумела, но я это знала. С абсолютной точностью.
