— Но… — вякнул было Майор.
— Тут вы правы, — подхватил Полквост, — однако я думаю, что первое время нам нужно довольствоваться терминологией, которая лежит в основе всякого нового исследования… спецификция о принятых к производству документах будет составлена потом… это даст нам возможность обменяться взглядами с заинтересованными людьми.
Зазвонил внутренний телефон.
— Алло… — взял трубку Полквост. — Да! Нет, не сейчас. У меня посетители… А! Да? Очень жаль, но я не могу. Да… как только освобожусь…
Он окинул Антиоха с Майором недобрым, полным укоризны взглядом.
Они сразу все поняли и встали.
— Итак, месье, — смягчившись, обратился Полквост к Майору, — очень рад был… с вами познакомиться. Надеюсь, мы быстро и успешно завершим наше исследование. До свиданья, месье… Всего хорошею, месье, — повернулся он к Антиоху.
Он проводил их до выхода, скоренько вернулся пописать и, уже пописамши, отправился к Генеральному директору.
Тем временем Антиох с Майором, спустившись по лестнице, смешались с толпой…
В ломе тридцать один по улице Прадье не раздавалось в туалете птичьего воркования, не напевал под сурдинку «Жену возчика» сверчок, ни один цветок не распускал разноцветного веера, чтобы заманить неосторожную крылатую шершунью. Макинтош сложил хвост гармошкой и свесил до земли нижнюю челюсть, из его глубоко запавших глаз катились крупные слезы.
Майор корпел над проектом своей спецификции.
Он сидел в своей библиотеке на прелестном желто-оранжевого цвета летнем коврике из ляпис-лазури, поджав ноги под себя. Выглядел он настоящим арабом: костяной чубук, длинный тюсоровый сюртук, узкий тюрбан и сандалии из плавленой грубой овчины. Правой рукой Майор подпирал подбородок, волосы его были взлохмачены, он весь погрузился в свои мысли.
На столе у него стопками громоздились книги.
Их, переплетенных в кожу пятиногого теленка, было по крайней мере четыре. Страницы с загнутыми краями свидетельствовали о благоговении Майора перед этой живой памятью о его деде, который, как свинья, слюнявил палец и загибал углы.
Книги были такие:
«Путеводитель по Кот д'Иврит» Сен-Рафаэля Квинкиналия;
«Соображения о величии и упадке румын» профессора Мелеануса Антонеску;
«Пять недель в Нижнем Белью» графини Де Бил, начальника лаборатории фирмы Гомм и K° (обработка текста Жюля Верна);
«Папазол, или Долой ряску» преподобного отца Баранона.
Майор ни при какой погоде этих книг не читал, поэтому надеялся найти в них полезные сведения. Две другие книги из своей библиотеки — телефонный справочник в двух томах и «Малый иллюстрированный Лярусс» — он прекрасно знал и не надеялся, что встретит там что-нибудь принципиально новое.
Проблему терминологии он разрешил за неделю.
Наградой за его труды стала тупая боль у основания мозжечка. И ничего удивительного тут нет, ведь Майор задействовал весь свой природный гений.
Отлично зная английский, он с ходу забраковал слово «раут». После двухчасовых размышлений у него перед глазами словно мелькнула яркая вспышка. Его осенило: ведь есть простенькое отечественное слово «сабантуй».
Гениальные открытия не всегда настолько просты, но когда открытие достигает подобной простоты, оно по-настоящему гениально.
И на этом Майор не остановился.
Он пошел от общего к частному и рассмотрел проблему во времени и пространстве.
Он изучил географические условия в местах, наиболее благоприятных для сабантуя:
— ориентацию помещения, направление им ниш ту ющих ветров и геофизические ограничения, ленные высотой местности над уровнем моря и гранулометрическим составом почв.
Он изучил архитектурные особенности зданий:
— выбор конструкционных материалов для несущих стен;
— природу противоблевотинового и парабрильянтинного покрытий для различных перегородок;
— местонахождение сексодромов и комнат, недоступных для родственников;
— и как талия, и как талия. Майор вникал во все тонкости.
Он даже про подсобные помещения не забыл. Грандиозность задачи привела Майора в известный трепет.
Но он не отчаивался.
Майор никогда не отчаивался.
Все лучше прикорнуть, решил он.
Третья часть
Майор на новом поприще
Шло еженедельное утреннее совещание, Рене Видаль расстегнул вторую пуговицу пиджака, так как было довольно жарко: термометр в кабинете Олвана даже взорвался, разбив три стекла и наполнив комнату смрадом. По окончании совещания Полквост подал Видалю знак остаться, без чего, как говорил Расин, тот бы спокойно обошелся — такая одурительная жара стояла в логове Первого заместителя главного инженера, где все окна были тщательно закрыты: Полквост беспокоился за свой нежный организм.
Пятеро коллег Видаля вышли вон. Пригласив его сесть, Полквост сказал:
— Видаль, я вами недоволен.
— Да! — сказал тот. Его так и подмывало воткнуть шефу в глаз ручку, но он боялся не попасть: глаз бегал.
— Я уже говорил вам в прошлом году, когда вы подвернули свои носки и вместо подтяжек надели ремень, что мы не можем позволить себе ни малейшей небрежности в одежде, ведь на нас люди смотрят.
«Если бы у тебя в жилах текла не лягушачья кровь, — сказал Видаль, но про себя, — ты бы, как и я, сопрел от жары».
— Так что будьте любезны застегнуть пиджак, а то вид у вас неприличный. Я прошу вас впредь слегка приводить себя в порядок, прежде чем являться ко мне в отдел. Это вопрос дисциплины. Все наши сегодняшни того, что мы ее не соблюдаем.
Полквост не упомянул, что сам он напрочь дисциплине, когда слышал сигнал тревоги — up тельный вой сирены, который время от времени доносился с крыш.
Он еще несколько минут донимал Видаля своими сверхпроницательными суждениями о том, как важно заранее позаботиться, чтобы количество экземпляров размножаемых документов соответствовало количеству людей, которые должны их получить, плюс некоторый запас, откладываемый на хранение. В отместку Видаль орошал потом носок левого ботинка своего шефа, пока тот, встав вполоборота, изливал на него свои ценные указания. Полквост замолк, лишь когда носок его ботинка превратился во влажную кашу (собственно, любая каша влажная).
Вернувшись к себе, Видаль обнаружил, что на его рабочем месте, удобно возложив ноги на телефон, сидит Майор.
Майор был в прострации.
— Мне недавно сделали операцию по поводу глаукомы, но не до конца, — сказал он, когда Видаль привел его в чувство. — Глау вырезали, а кома осталась. Поэтому я иногда впадаю в такое состояние.
— Это по страшно, — уверил его Видаль. — Иногда так полежать даже приятно. Чем я могу быть тебе полезен?
— Мне нужны трубы, — сказал Майор.
— На кой они тебе сдались?
— Для спецификции на сабантуи.
— А при чем тут трубы?
— Так ведь сугрев нужен, — лаконично пояснил Майор. — Я все сделал, а про сугрев забыл. Немудрено при такой температуре и при нехватке угля. Мое подсознание явно решило, что сугрев — излишество.
При мысли о своем подсознании он ухмыльнулся.
— Какая досада! — сказал Видаль. — Надеюсь, это тебя не обескуражит… А об охлаждении ты позаботился?
— Нет, черт возьми! — сознался Майор.
— Тогда пойдем к Эммануэлю, — предложил Видаль. За какие-то десять минут Эммануэль, чрезвычайно сведущий в вопросах охлаждения, выдал нужное решение, которое включало в себя тушение холодной водой огня в боковых и задних проходах.
— Ты больше ничего не забыл? — спросил Видаль.
— Кто его знает? — сказал Майор. — Вот… посмотри…
Он протянул Видалю своей проект — полторы тысячи страниц большого формата.
— Думаю, этого достаточно, — произнес Видаль.
— Интересно, заметит ли Полквост, что я забыл про обогрев?
— Сразу заметит, — заверил Видаль.
— Тогда мне надо внести изменения, — сказал Майор. — Кто у вас занимается обогревом?
— Леваду, — встревожился Видаль.
— Ах, черт! — в сердцах, но с печалью в голосе промолвил Майор.
Ведь Леваду как пить дать смылся.
Вместо машинисток, уволившихся незадолго до этого, Полквосту через Помре удалось заполучить семь невинных девушек, которые, как на грех, никуда не годились.
Довольный возможностью продемонстрировать юным девицам, что такое начальник, Полквост славно проводил время, заставляя их много раз кряду перепечатывать один и тот же документ.
Он не предвидел опасности, которую представляла для его переутомленного отдела раздача не хочу говорить какой службой витаминизированных драже с канкойотовым гормоном в оболочке из бачкового сахара. Это сильнодействующее средство произвело на организмы семнадцати-двадцатилетних девиц сногсшибательный эффект. Теперь при малейшем жесте от них исходила жаркая волна. После четырех пилюль температура в машинописном бюро так подскочила, что ничего не подозревавший посетитель, без специальных мер безопасности являвшийся в отдел, едва не валился с ног такой невероятный поток энергии на него обрушивался. Ему оставалось либо спасаться бегством, либо быстро раздеваться, чтобы выдержать этот напор, не строя, впрочем, никаких иллюзий относительно дальнейшего хода событий.
