Вовсе не матерью ей хотелось сейчас быть, а совсем наоборот.
Прижаться головой к мягкой груди, обхватить руками слегка располневшее родное тело, и плакать, и жаловаться, что все не так, все не удалось, все не сбылось, что обещалось так заманчиво, столько упущенных возможностей, и вот уже все кончается… И ничего нельзя исправить… Плакать от горького сожаления о себе самой и о других, которые были и не стали или стали… тошно вспомнить.
Она приложила руки рупором ко рту и громко, отчаянно крикнула в пространство:
— Мама!
Собственный крик отдался в груди режущей болью, но она напряглась и крикнула снова. Она не знала, удастся ли ей. До сих пор она вызывала только из недалека, только тех, кто был рядом, на этой земле. А теперь кричала в такие дали, в такие глубины, до которых дойдет ли ее зов? И если и дойдет, прилетит ли к ней оттуда еще один красный воздушный шар?
За долгую свою жизнь она бессчетно восклицала «ой, мама!», «мамочки мои!» и тому подобное, не вкладывая в это иного смысла, кроме страха, или восторга, или изумления, это был условный рефлекс, вовсе она при этом не звала мать, даже не думала о ней.
Когда она вообще по-настоящему звала ее к себе? Где-то в детстве, когда хотела чего-нибудь, или пугалась, или больно было, звала на помощь…. А потом все чаще отмахивалась и от помощи и от советов, отстаивала свою независимость, непростые были отношения, известное дело — мать и дочь.
Любила ее, конечно же любила и жалела. Но слишком была занята собой, чтобы эту любовь как-нибудь выражать. И к себе не звала, не давала к себе приблизиться, слишком дорожила своей неприкосновенной отдельностью. И даже уезжая навсегда… Верно сказал — кто это из ее недавних собеседников сказал? — что она плохо звала мать с собой. Плохо, плохо звала, не так настойчиво, не так убедительно, как надо было. А ведь хотела, кажется? Значит, недостаточно хотела.
А сейчас хотела, хотела, звала ее изо всех сил.
— Ма-ама-а!
И изо всех сил вглядывалась в окоем горизонта, схватила бинокль, ища красную точку, хотя бы намек на красную искру.
Нигде ничего.
Единственное существо в мире, которое любило ее всегда, до самого конца, несмотря ни на что. И ни за что. Не за красоту и не за ум, не за приятность характера, не за доброту и заботу, не за успехи и достижения — ни за что. Женщина, из которой она вышла и которую так и не успела как следует узнать. Не успела? Или не очень и старалась? И вот сейчас есть единственная, волшебная возможность все это возместить, все поправить, искупить все вины — но не светится на горизонте красная точка. Мать не слышит ее зова. Может быть, не хочет слышать.
Тщетно она кружила по палубе, всматриваясь в горизонт.
И устала. Остановилась. Опустила бинокль. Села на палубу, подтянула повыше ноги и положила голову на колени. Сидела так, ни о чем не думая, пытаясь лишь выдохнуть холод, наполнявший грудь.
— А что же ты меня не позвала?
Голос, по которому она только-только перестала тосковать. Она вскочила:
— Ты!
Его шар подплыл незаметно, словно просто возник из воздуха.
— Я ведь тоже любил тебя несмотря ни на что.
Он смотрел на нее с обычной своей доброжелательной усмешкой. Ее окатила волна радостного тепла. Он здесь. Теперь все будет хорошо, все будет в порядке! Он всегда приводил все в порядок в ее растрепанной жизни. Самое его присутствие все упорядочивало.
— Так почему же ты меня не позвала? Не вспомнила?
Не отвечая, она жадно разглядывала его. Ему дали точно то же, что и ей. У бортика корзины стоял молодой мужчина лет тридцати, так хорошо знакомые ей морщины на его лице едва намечались, каштановые волосы распадались на стороны двумя густыми волнами, как у русского народника. В жизни она впервые увидела его уже сорокалетним, поредевшие волосы были гладко зачесаны назад, но глаза были такие же — спокойные, проницательные, с легким оттенком незлой иронии.
Конечно же, она думала о нем, помнила всегда, еще бы ей было не помнить человека, с которым прожила единственные по-настоящему счастливые годы своей жизни. И конечно хотела, жаждала его позвать — но не звала. А он сам услышал и пришел. Он всегда сам приходил ей на помощь, не заставлял унижаться и просить.
— Что, опять накатило? — спросил он.
Она молча кивнула, не глядя ему в глаза. Ей было стыдно. Она так твердо, с такой самоуверенностью объявляла ему в свое время, что с этим покончено, она поборола, никогда не допустит…
— Не надо стесняться, — мягко сказал он. — Это неприятно, но не позорно. Сейчас многие этим страдают. На, держи!
Он размахнулся и бросил ей что-то небольшое. Она подпрыгнула и поймала — коробочку с лекарством.
— Не сомневайся, поможет, хотя и не сразу.
— Но все уже прошло… Ты здесь и мне хорошо!
— Придет снова.
— Но ты же сам всегда говорил, научил меня… без лекарств…
— Ты была молода, сил было много. Теперь уже без помощи не обойтись. А я не всегда буду рядом.
— А ты будь! Будь рядом! Переходи ко мне и будем летать вместе! Летать и летать и никогда не приземляться!
Он улыбнулся и еле заметно покачал головой.
Она торопливо заработала ручками, ее шар стремительно рванулся в его сторону. Когда расстояние между ними сократилось настолько, что почти уже можно было дотянуться до него рукой, движение застопорилось. Как ни старалась она приблизить свой шар к его, расстояние между ними не уменьшалось.
— Давай же! Рули ко мне!
Он все смотрел на нее с улыбкой, отрицательно покачивая головой.
— Не хочешь?
— Не старайся, ничего не выйдет. Поговорим так.
— Не хочешь…
— Стань поближе к борту, дай на тебя посмотреть.
Она стала к борту, приглаживая волосы.
— Какая ты красивая! Точь-в-точь как была, когда мы познакомились…
— Да брось ты…
— Ты всегда была красивая и всегда сердилась, когда я тебе это говорил!
— Мне всегда казалось, что это ты так шутишь. Но теперь не кажется. И я не сержусь. Говори мне это, говори!
Он засмеялся:
— Небольшими дозами, а то возгордишься!
— Да нет, — прошептала она грустно, — теперь не возгоржусь…
— Что-что? Не понял!
— Я спрашиваю, как ты меня услышал? Как узнал, что я здесь?
Он опять засмеялся. Видно, там, где он сейчас, у него всегда хорошее настроение.
— Тебя бы только глухой не услышал, когда ты маму звала!
— А вот она-то и не услышала… Наверно, не захотела… — К глазам сразу подступили слезы, но она сделала глубокий вдох и прогнала их.
— Ты ошибаешься. Она услышала и спешит к тебе. Только очень издалека. Наберись терпения и жди.
— Ох… Правда?
— Чистая правда.
— Спасибо!
— На здоровье.
— Вообще… спасибо тебе. За все спасибо.
— Оставь. Не говори спасибо, это мне обидно.
— Обидно? — изумилась она. — Как «спасибо» может обидеть? Я тебя перестала понимать.
— А раньше понимала? Но оставь, оставь все это, не надо сейчас. Я так счастлив тебя видеть, да еще такую молодую и прекрасную!
— И я тоже… и ты тоже… ты такой… я тебя таким и не знала! Увидела бы — сразу бы влюбилась!
— Да… Может, и влюбилась бы. — Он опять засмеялся. — Увы, этого не произошло. Но ты ни в чем не виновата.
Они сходились медленно и трудно. У него, она это видела, с самого начала были серьезные намерения, и он добивался своего настойчиво и последовательно. А ей было с ним тепло и надежно, но брака она боялась до дрожи. Любила быть с ним, любила спать с ним, любила разговаривать — но жить с ним всегда, взять на себя обязательство, не выполнять которое будет бесчестно, — нет, это слишком страшно. Особенно по второму разу.
— Я не семейная женщина, — твердила она.
— Сейчас — нет, а со временем станешь.
— Но я не хочу быть семейной женщиной.
— Сейчас — нет, но наступит момент, и ты захочешь, и тогда я буду тебе очень кстати.
— Как ты говоришь о себе! Как будто я тебя не люблю.
— Любишь, любишь, — успокаивал он. — Любишь как можешь.
— Как могу? Что это значит?
— То и значит — как можешь.
— Значит, как-то не так?
— Так, так.
— Нет, ты должен объяснить.
— Тебе это придется не по вкусу.
— Что-то плохое! Так я и знала.
— Ничего плохого, все довольно обычно. Ты любишь себя, окутанную моей любовью. Ты нравишься себе в этом состоянии. И мне тоже. Разве я жалуюсь?
— Чего ты все время смеешься? Что тут смешного?
— Ты смешная, солнышко мое. Все пытаешься переделать прошлое, улучшить его… Зря стараешься. Никому вокруг тебя это еще не удалось.
Она невольно оглянулась по сторонам:
— Вокруг меня? Кого ты имеешь в виду?
— Пассажиров бесчисленных красных шаров, которые пытаются сделать то же, что и ты…
— Но здесь же никого нет!
— Да, ты здесь одна.
— Ну, все-таки не совсем. А ты? Ты да я да мы с тобой.
