В наше время объединение редакторов делится на представительские группы, обладающие почти неограниченными способностями превращения. В некоторых дальних частях сетей разворачиваются жуткие бои, и здесь никогда не бывает тех ясных рассветов и синеватых сумерек, что тысячами способов описаны в стольких реестрах. Преобладающий цвет – красный. Пахнет мочой, серой и кровью. Строительство лабиринта только началось, и многие трубы все еще ведут наружу.
Реестр № 3 напоминает Таблицу законов: Ламбер стал свидетелем смерти одного человека. Члены семьи не хотят забирать останки, найденные полицией. Составляется протокол. Пользуясь случаем, легитимно оформляют будущее мертвецов, провозглашают законы. Непрерывные конфликты, в которых сталкивались представительские группы, сменяются мирным периодом. Банды гангстеров уносят останки и торгуют ими, как движимым имуществом. 3-й и 11-й (Ламберов) реестры сходны во многих отношениях. Они были бы тождественны, если бы Ламбер сам решился составить Таблицу законов. Правда, когда мы вышли из тумана на углу улицы морозным зимним утром и отправились за ним, он уже давно жил один; поскольку он находился в одиннадцатой позиции, ему открывались очень широкие перспективы.
Да простятся нам эти отступления, но в последний раз мы неблагоразумно забежали вперед, когда несколько десятков страниц назад взялись отчитаться во всем, что сможем здесь увидеть и услышать. Отчитываться – значит выкликать слова, а слова заключают в себе клубки фраз.
Мы отправляемся в погоню за сюжетом с единственной целью – сделать из него книгу, а затем вынуждены упрощать.
Вовсе нелегко делиться странным ощущением, которое вас охватывает, когда вы поселяетесь на неопределенный срок в трубе, если она хранит в своих стенках некую память о человеческой теплоте. По сравнению с этим альвеола всегда покажется уютнее. Известно, что в альвеоле есть зрительная трубка, а также искушение светом, которое ослабляет понимание глаза и особенно – взгляда. Стало быть, мы спустимся до точки, где темнота становится самой плотной и окончательной, поскольку именно там, несомненно, скрыта матрица реальностей.
Лишь минуту назад вошел я без лампы в трубу 6-й сети и вот уже заблудился. Какую бы осторожность вы ни проявляли, как бы старательно ни считали проходы, распознавали запахи, сличали рельеф и контролировали отзвуки, стоит вас задеть одной мысли, и вы впадаете в полную нерешительность.
Пока я спускался по зловонному склону, думая при этом, что поднимаюсь по коридору, все ориентиры перевернулись, и я средь ночи оказался в чистом поле.
С тех пор, как я ползу, нам кажется странным, учитывая мое положение, что труба упорно выпрямляется, образуя склон под углом сорок пять градусов, по которому неудобно взбираться. Влага на камнях вскоре сменяется грязью. Я цепляюсь ногтями за скользкую стену и после многократных возвращений вниз выбираюсь из трубы на твердую землю. У меня кружится голова. Я замечаю звезды и вдалеке, за плоской равниной, по которой черными волнами пробегают рощицы, – огни города. Каким странным должен казаться город с его сияющими в ночи огнями боязливому зверьку, который отважился выйти из своей норы! И как отражается в его глазах это мирное присутствие, дрожащее на горизонте?
В самом конце длинного прохода, поется в 4-м реестре, я слышу как бы шум в театре, как раз перед тремя звонками…
Внутри лабиринта все превращается в пыль. Иногда в коридоре локти и колени натыкаются на движущиеся препятствия, и неизвестно, состоят ли те из затвердевшего песка, гравия или костей. Внизу все возвращается к молчанию. Даже химеры мертвецов под конец становятся похожими на этот порошок, который со страхом щупает рука.
«Иногда, в самой глубине сети, мне слышится музыка, – пишет редактор Ламбер в 8-м реестре, – и эта музыка обращена к моей памяти. Когда она звучит, мой мозг тотчас прекращает свою болтовню. Я думаю сердцем, мое смятение проясняется, и чувство, которое сжимает меня так, словно я обрел истинную часть себя самого, спрашивает: и что ты потерял в светлом дне, что забыл? Тогда, охваченный грустью, что кружится и роется во мне, я сосредотачиваюсь, слушаю и смиренно поджидаю возвращения преследуемого призрака…»
Приложение
Две фразы разделяет период интенсивной деятельности, и я только что нашел в 7-м реестре следующую полоску:
«7-325467-y-r. Перечитать предыдущую главу от слов: „лишь минуту назад вошел я“ до слов: "я выхожу на болотистую равнину, купающуюся в лунном свете. Серебристое свечение, тростник, влажные луга до горизонта, зеркальная гладь вод. У выхода из шахты, откуда я только что выбрался, сидят двое мужчин. Они закутаны в одеяло. Первый возится с камешками, а второй черкает что-то в блокноте. Человек с камешками поднимает голову, достает из своей сумки другое одеяло и протягивает мне. Я укрываю им плечи. Подождем, говорит человек, пока мой брат Ромен допишет свой блокнот.
– А что он записывает?
– Сны.
– Свои?
– Нет, чужие, их видят те, что внизу… Когда занимается день, он бросает свои блокноты в шахту, откуда вы выбираетесь в предыдущем отрывке. Как только солнце зальет своим светом мир, мы должны снова отправиться на охоту.
– И так каждую ночь?
– Да. С наступлением дня мы снова отправляемся в путь, а тварь выходит из-под земли и уносит блокноты…
Посмотрим на пишущего человека с широко открытыми глазами. Можно поклясться, что он спит.
– 'Послушайте: лягушки квакают', пишет его рука, – говорит мне его брат.
Над равниной раскрывается плащ ветра. Облако, заслонявшее своей тенью луну, отодвинулось в сторону. Волны звонких вибраций устремляются к небосводу. Неспящий человек добавляет:
– В определенные годы из этой шахты поднимаются такие люди, как вы. Лично я перевидал их сотни. Мой брат никогда их не видит, потому что они снова уходят еще затемно. С виду они так спешат! Вы тоже, как и они, отправитесь затемно?
– Не знаю. А что за этой равниной?
– То же, что и здесь: бескрайние болота, населенные птицами и зверями, которых мы едим. Оставайтесь – мы научим вас охотиться. Это богатый край – человек пятьдесят прокормит до скончания века.
– Так, значит, здесь нет городов, жителей, торговли, заводов? – спросил я, показав на горизонт.
Он удивленно за мной наблюдает и тычет пальцем в шахту, куда плывут глаза его брата:
– Вы говорите о дичи, которая прячется внутри?
Луна спускается на западе за горизонт. Небо бледнеет.
– Занимается день, – говорит человек. – Мой брат-близнец скоро выбросит свои блокноты.
На востоке полоска тумана размывается, краснея. Ромен моргает, его рука замирает. Из-под дрожащих век что-то с минуту смотрит на нас, а затем отдаляется. Ромен встает на ноги, собирает свои блокнотики и бросает в отверстие шахты. Его брат касается его руки.
– Там внизу, – шепчет он, – я видел черных галок…
Он в последний раз поворачивается ко мне:
– Приходите следующей ночью с фонариком и почитайте, что он пишет в блокнотах. Ромен записывает все без сожалений – знаками, которые придумал сам.
Оба мужчины удаляются и вскоре исчезают. Со всех сторон звенит ошеломляющая тишина. Из травы, что ложится под напором ветра, вспархивают жаворонки. Луч света озаряет камень, поросший мхом. Я подхожу к шахте, там видны блокноты. Улегшись у края, вглядываюсь в черный сумрак. Вокруг зияющего отверстия оживают на поверхности камни, словно обожженные воздухом. Красная тень отходит в сторону и медленно скользит к шахте. Накрывает блокноты, а затем испаряется, оставляя после себя пыль, похожую на толченый песок"».
С тех пор, как мы спим в кровати Ламбера, мы можем стирать свое белье под краном умывальника и сушить его на чердаке. Когда наши рубашки пачкаются, мы надеваем его одежду, но он унес свой рабочий комбинезон, а его серое пальто висит сейчас на вешалке в шкафу.
Как и обещал старик, еду нам подают на стол днем и вечером в подвале на – 2 уровне, и хотя количество пищи может меняться, предложенных продуктов нам хватает, чтобы насытиться. Для записи наблюдений у нас есть чистый реестр. Но пока что благоразумие велит нам прятать их в бумажном мешочке между одеялом и матрасом.
Развернув полоски, оставленные Ламбером в картонной коробке, которую ему передал молодой человек в черной кожаной одежде, мы убедились, что там не содержится никаких сведений о жизни в сетях – лишь пустые слова, машинальные фразы да городские пословицы, соединенные тысячей и одним способом.
В 5-м реестре есть четкая приписка, редактор должен всегда ее учитывать, перед тем как обобщать свои наблюдения, поскольку ускорение, обусловленное перекрещиванием углов, под которыми выстраивается зрение, неизбежно вызывает поток притягивающей энергии, коего следует остерегаться. И мы как раз узнаем из письма, оставленного для нас на аналое, что скоро нам вручат связку ключей, аналогичную той, с помощью которой Ламбер переходит из одного мира в другой. Вопрос: который из двух он унес? Вывод: если нам дадут ключи, мы повесим их на гвоздь на самой высокой чердачной балке.
