Под навесом одна из женщин с укропом хмыкает по поводу нарочитой женственности Галы. Откуда ей знать, что Гала никогда ничего не делает на публику, более того, что она до сих пор не ведает, какую она вызывает реакцию. Она ее просто не замечает. Ах, если бы Гала осознавала, какое впечатление она производит! Если бы она хотя бы вполовину была так уверена в себе, как казалась со стороны. Тогда бы она, может быть, заметила среди женщин мужчину с мотороллером, и то, как он смотрит на нее.
Через несколько секунд она проводит рукой по волосам и идет дальше, покачивая бедрами. Но и это движение бедрами, бросающееся в глаза даже на многолюдной улице, она делает не осознанно, а из-за небольшой разницы в длине ног, которую не увидеть невооруженным глазом.
Мужчина глядит ей вслед, пока она не исчезает в распахнутой пасти туннеля под Квириналом.[46] Затем со вздохом сует пошет[47] в нагрудный карман и выводит мопед на проезжую часть. Он окидывает грустным взглядом сверкающую сталь, которая сейчас испачкается, но заводит мотор и едет за Галой. Он старается отставать от нее метров на десять, но это трудно, потому что Гала идет слишком медленно, и он чуть не падает вместе со своим мопедом. Она понятия не имеет о том, Что за ней кто-то следует. С другой стороны холма снова светит солнце.
Силуэт Галы вырисовывается на фоне света, падающего в туннель лучащимся венком.
Когда Гала с Максимом прибыли на вокзал Термини и вышли из поезда, они сразу же отправились в дешевый пансион по соседству, адрес которого дала мама Максима. Пансион «Гассер», в котором мама когда-то провела несколько счастливых месяцев, не только еще существовал, но по милости Провидения молодые люди смогли поселиться там на два дня.
Завтра они окажутся на улице. Оба все утро пытались найти новое пристанище, но безрезультатно. Каждый взял на себя свою часть города, и теперь они встречаются, как и договорились, в полдень под портиком Римского оперного театра. Завидя Галу, Максим подбегает к ней. Они целуются.
— Я же предупреждал, что эта погода не для прогулок!
— Только варвары приезжают в Рим, чтобы сидеть в помещении.
Обнявшись, они идут по площади к скамейке. Гала ложится на скамейку, чтобы обсохнуть, и кладет голову Максиму на колени. Он достает ее туфли из сумочки и стирает с них грязь.
— Тебе есть во что переобуться?
— Я думала, я смогу купить здесь новые.
Максим смеется. Ставит мокрые туфли на солнце. Потом достает из ее сумочки карту Рима. Карта насквозь промокла и рвется, когда он ее разворачивает. Некоторое время он помахивает двумя половинками в надежде, что они высохнут.
— Я прошел всю Виа Национале,[48] — сказал он. — Нигде ничего не сдается.
— Я заходила во все гостиницы, которые были на моем пути.
— В гостинице слишком дорого.
Он купил на рынке виноград и теперь держит гроздь у Галы над лицом. Она пытается схватить ягоду ртом, но Максим отодвигает гроздь.
Недовольная она садится и пытается укусить снова. Теперь ей удается ухватить виноградину, и она отрывает ее от грозди.
— Подожди, — говорит Максим, — они немытые.
Но Гала, не смыкая губ, раскусывает ягоду. Сок течет у нее по подбородку. Она пытается его слизнуть, но он уже потек по шее. Максим вытирает капли с ее груди и облизывает руку.
Из служебного входа оперного театра на Пьяцца Джильи[49] выходит толпа людей, спешащих на ланч. Две пожилые дамы останавливаются, увидев Максима.
— Это вы тот молодой человек, что спрашивал у администратора насчет синьора Сангалло? — спрашивает одна из них.
— Да, — отвечает Максим, — но его здесь, кажется, никто не знает.
— Ах, вкусы так быстро меняются. То модно быть стильным, то стиль выходит из моды. Бог даст, синьор Сангалло вернется этой зимой для возобновления «Милосердия Тита»,[50] а потом — кто знает. Все мы стареем. Нынче в театре заправляют молодые люди, вроде вас. Но вы-то хотя бы не забыли маэстро. Он ваш друг?
— Что-то в этом роде.
— Вот его старый адрес. Я записала для вас. И телефонный номер, но не знаю, может быть, он изменился.
Адрес и телефон написаны на обрывке старой выкройки. Максим пытается найти улицу на половинке карты. Женщина берет под руку свою спутницу.
— Если увидите его, передайте поцелуй от Эстреллы. Ах, какие раньше были костюмы! Когда я их шила, мне казалось, что материю держат ангелочки!
Максим начинает размышлять, пойти ли ему к старому режиссеру без предупреждения, или сначала позвонить. Максим не видел его уже больше трех лет. На углу площади стоит телефонная будка, но там кто-то долго разговаривает.
Максим надевает Гале туфли и чувствует, как задубела кожа на них. Молодые люди договариваются, что встретятся в шесть часов вечера у пансиона близ вокзала, где переночуют в последний раз. Прощаясь, они снова целуются. Это уже стало ритуалом, но еще не привычкой. Их губы ищут друг друга и ненадолго соприкасаются.
Прежде чем завернуть за угол, Максим машет Гале рукой. И чуть не роняет красный мопед мужчины, который до сих пор разговаривает по телефону-автомату. Тот стискивает зубы, но не оборачивается, пока Максим не скрывается из виду. Мужчина смотрит поверх черных очков на молодую женщину, которая закидывает сумку на плечо и идет по направлению к Форуму. У нее такие высокие каблуки, что она идет, отставив зад.
Гала пообещала себе Рим.
К середине второго курса Максиму с Галой так надоели университетские семинары и дебаты, а о «Бале манекенов» оставались такие приятные воспоминания, что они решили записаться в театральную школу. За день до прослушивания Гала поехала домой, чтобы подготовить родителей. Она сказала Максиму, что, услышав эту новость, ее отец изобразит сердечный приступ, сопровождая его жалобными стенаниями и яростно затягиваясь трубкой, и наконец уйдет, топая ногами, в сад снимать белье с веревки, потому что комедиантам нельзя доверять. Однако Ян Вандемберг не разыграл ни одной из своих обычных сцен. Наоборот, он совершенно растерялся. Он побледнел и лишился сил.
— А взбучки не будет? — неуверенно промолвила Гала.
— Такие решения — много больше, чем мы сами.
Он упал в кресло и долгое время сидел с таким отсутствующим видом, что казалось, вот-вот потеряет сознание.
— Это твоя жизнь. Мы с мамой дали ее тебе. Вмешиваться в нее мы не имеем права.
Затем отец попросил оставить его до обеда одного. К обеду Ян, как ни странно, вышел, так что матери пришлось срочно поставить для него тарелку с прибором, а он старался изо всех сил казаться бодрым, принимать участие в разговоре. После обеда, потягивая коньяк, он попросил Галу прочитать монолог, который она подготовила для прослушивания. Встав у камина, Гала прочитала отрывок из пьесы Федерико Гарсиа Аорки, и, когда она закончила, Ян громко зааплодировал.
— Ты только посмотри! — сказал он жене, — ты родила актрису!
На следующее утро, когда Гала стояла перед экзаменационной комиссией, ей казалось, что она все еще чувствует спиной жар камина. И пока она старалась вызвать в себе затаенную ярость брошенной девушки, которую она должна была изображать, весь огонь гасился воспоминанием о благожелательном взгляде отца, прилагавшего неимоверные усилия, чтобы смотреть с одобрением.
Несмотря на то, что решения комиссии надо было ждать две недели, Гала, уже покидая комнату для прослушивания, знала, что ее не примут. Целую ночь они с Максимом пили и ругались, танцевали и плакали, но когда на следующее утро он принес ей в постель теплые круассаны, свежевыжатый апельсиновый сок и «Алказельтцер», она уже откорректировала свои планы. Чтобы в очередной раз не разочаровать отца, она окончит университет, но зато потом, говорила она себе, когда мой счет будет оплачен, жизнь будет полностью принадлежать мне. И эта идея ей понравилась. Отсрочка ее возбуждала. Внезапно свобода стала видна совершенно отчетливо, подобно тому, как свет кажется ярче, чем ты дальше от выхода из туннеля. Придет день, и она будет купаться в ней. Она окончила университет с отличием, и никто из ее профессоров не мог и предположить, что на последних курсах ее поддерживала лишь мысль об ожидавшей ее награде — свободе.
Гала пересекает тени от рынка Траяна.[51] В окна всех древних магазинчиков, расположенных полукруглой галереей, падает дневной свет. Словно ветер времени, обточив белый камень, создал драгоценность, и солнечные лучи, струящиеся со всех сторон, играют с тенью. Гала идет по мрамору и кажется попеременно то призраком — на свету, то темным пятном — в тени. Призрак на свету, пятно в тени. Стук ее каблучков раздается в пустом каменном помещении. Что же такое в той походке, которая так нетороплива, что хочется ее ускорить, хотя никто никогда на это не осмелится? Есть что-то такое в женской томности, что вызывает больше трепета, чем раздражения. Перед ней вечность, а у тебя — лишь суета. Нога за ногу идет Гала вдоль пустых торговых рядов. Как соблазнительно принять ее внутренний покой за самоуверенность.
