Более того, я говорил с графом Анатолем Черны — он очень милый человек и тоже считает, что все уже позади и Вам нечего бояться.
Рад был узнать, что у Стефана дела идут хорошо. Граф Черны заверил меня, что Терренс Кэмпбелл, с его блестящими результатами экзаменов и с учетом того, что Вы еще несколько лет подавали соответствующее ходатайство, будет принят в Колледж Магдалины. По моему мнению, это самый красивый из оксфордских колледжей, ведь он был построен еще в XV веке.
Дорогой Кельне, прошу Вас дать согласие на то, чтобы сделать доклад в Академии от Вашего имени.
Передайте мои наилучшие пожелания Вашей очаровательной супруге.
С дружеским приветом, Дж. Дж. Мак-Алистер, д-р медицины
Адам без особых колебаний решил позволить Мак-Алистеру сделать доклад от его имени. Он уже неоднократно бывал в Сингапуре, Новой Зеландии и Австралии, и каждый раз дело обходилось без всяких неприятных инцидентов. Ночные кошмары почти перестали его мучить. А решающую роль сыграла его любовь к Стефану. Он хотел, чтобы мальчик им гордился, и это желание перевесило все страхи. К тому же у него был долг и перед Анджелой. Так что автор доклада был указан — доктор Адам Кельно.
Это были годы новых прозрений, когда белый человек впервые стал задумываться о нищенской жизни, которую ведут люди с черной и желтой кожей, об их неплодородных землях, о массах голодающих. Правда, совесть пробудилась слишком поздно — было совсем не просто накормить полмира. Поэтому доклад Адама Кельно привлек к себе большое внимание.
В своем исследовании он воспользовался научной методикой, которую многие сочли крайне жестокой. Половина длинных домов племени улу получила его лекарства, пруды с рыбой, лучшие санитарные условия, новые сельскохозяйственные культуры и методы земледелия. Другой половине пришлось обходиться без всего этого, чтобы дать материал для сравнения. Ученым такое использование людей в качестве подопытных животных было понятно, хотя и не вызвало большого одобрения. Более высокая смертность, меньшая продолжительность жизни и худшее физическое развитие туземцев в контрольной группе наглядно свидетельствовали о преимуществах проектов Кельно. Доклад широко обсуждался, и знакомство с ним стало обязательным для врачей, ученых и специалистов по сельскому хозяйству, боровшихся с мировым голодом.
Но лучше всего было то, что само имя Адама Кельно никого не насторожило.
Адам с радостью и нетерпением ждал поездки в Сингапур, где ему предстояла встреча со Стефаном. Повод для радости был немаловажный: Стефана приняли в Гарвардский университет, и вскоре он должен был ехать в Америку; юноша хотел стать архитектором. Кроме того, Адаму не терпелось сообщить ему еще кое-что.
— У меня есть новость, сынок, — сказал Адам в первые же минуты встречи. — Мы с матерью все обсудили. Пятнадцать лет в джунглях — вполне достаточно. Мы возвращаемся в Англию.
— Отец, у меня просто нет слов! Это замечательно, просто замечательно! Смотри, как здорово все получается, — Терри в Англии с вами, я в Америке.
— Да, один врач и один архитектор из Бобанга — это не так уж плохо, — сказал Адам с оттенком грусти в голосе. — В Бобанге теперь все взяли в свои руки люди из ООН. Можно сказать, мое дело сделано. Медицинская служба Саравака выросла больше чем вдвое, и много чего еще делается. Будущий премьер-министр Малайзии сэр Абдель Хаджи Мохамед — Саравак станет частью его государства — предложил мне остаться.
— А они там, оказывается, понимают, что к чему.
Кельно и Анджела в прекрасном настроении вернулись из Сингапура в Кучинг. Там леди Грейсон, супруга губернатора, пригласила их на торжественный прием на открытом воздухе в честь дня рождения королевы. Когда они прибыли в губернаторскую резиденцию, лорд Грейсон встретил их и провел в ярко освещенный сад, где толпились не только высшие чиновники колонии в своих белых мундирах, но и малайцы с китайцами, которым вскоре предстояло руководить государством. Когда появились супруги Кельно в сопровождении губернатора, наступила тишина. Все смотрели на Адама. Лорд Грейсон кивнул, и туземный оркестр заиграл туш.
— Что тут происходит? — спросил Адам.
Губернатор улыбнулся:
— Дамы и господа, наполните ваши бокалы. Вчера вечером я получил сообщение из Министерства колоний, что в Лондоне опубликован список награжденных по случаю дня рождения Ее Величества. Среди тех, кто удостоен наград за службу империи, — доктор Адам Кельно. Ему присвоено рыцарское звание. Дамы и господа, тост! За здоровье сэра Адама Кельно!
За пределами Большого Лондона вся Англия и Уэльс поделены на несколько судебных округов, и судьи по многу раз в год покидают Лондон, чтобы именем королевы осуществлять правосудие на выездных сессиях — ассизах, разбирая самые сложные и важные дела. Такая система в Англии возможна, потому что здесь одно-единственное средоточие королевской власти — Лондон и один-единственный свод законов для всей страны. В Америке, например, пятьдесят сводов законов — столько же, сколько штатов, и житель Луизианы вряд ли захотел бы, чтобы его судил судья из штата Юта.
На одну из таких выездных сессий прибыл в Оксфорд сэр Энтони Гилрей, удостоенный рыцарского звания и назначенный судьей Суда Королевской Скамьи пятнадцать лет назад.
Зал судебных заседаний. Церемония начинается. Все встают. Шериф графства, капеллан и заместитель шерифа сидят справа от Гилрея, секретарь — слева. Перед судьей лежит его традиционная треугольная шляпа. Секретарь, величественный и важный, зачитывает поручение от королевы. Прочитав звучный и длинный титул судьи, он кланяется ему, тот на секунду надевает треугольную шляпу, и чтение продолжается: «Все, кто обижен и имеет жалобы, может быть здесь выслушан».
— Боже, храни королеву!
Судебная сессия открыта.
В задних рядах публики сидит с карандашом наготове молодой и энергичный студент-медик Терренс Кэмпбелл. В первом деле, которое будет слушаться сегодня, пойдет речь о неправильном лечении, и он хочет использовать материалы процесса в своем сочинении «Медицина и право».
В коридорах суда толпятся зрители, барристеры, журналисты и присяжные, охваченные волнением, которым всегда сопровождается торжественное открытие судебной сессии.
А напротив, через улицу, на минуту останавливается проходивший мимо доктор Марк Тесслар. Он разглядывает выстроившуюся перед подъездом суда вереницу пышных старомодных парадных автомобилей, сверкающих полировкой и украшенных флагами. Тесслар теперь — гражданин Великобритании и постоянный сотрудник Рэдклиффского медицинского центра в Оксфорде. Какое-то непонятное побуждение заставляет его перейти улицу и зайти в зал заседаний. Как раз в этот момент судья Энтони Гилрей кивком головы дает знак адвокатам в париках и черных мантиях, что они могут начинать. Тесслар несколько минут стоит в дверях зала, глядя на сидящих в задних рядах прилежных студентов, всегда присутствующих на подобных заседаниях. Потом он поворачивается и, прихрамывая, уходит из здания суда.
Анджела Кельно, родившаяся и выросшая в Лондоне, гораздо больше Адама стремилась вернуться на родину, и постигшее ее разочарование было гораздо сильнее. Ее словно вдруг пронизал ледяной арктический ветер.
«Сначала, когда мы сошли на берег в Саутгемптоне, все было как будто в порядке. Я проплакала, по-моему, всю дорогу до Лондона. Каждый километр пути мне о чем-нибудь напоминал, я все больше волновалась. И вот наконец мы приехали в Лондон.
По первому впечатлению, за эти пятнадцать лет здесь мало что изменилось. Нет, конечно, там и сям выросло несколько новых небоскребов, в Лондон вела новая широкая автострада, появились кое-какие ультрасовременные здания, особенно в центре, сильно пострадавшем от бомбежек. Однако вся старина осталась: королевский дворец, соборы, Пиккадилли, Мраморная арка и Бонд-стрит. Они ничуть не изменились.
Но когда я впервые увидела здешнюю молодежь, я ничего не могла понять. Как будто это вовсе и не Лондон. Чужие люди из другого мира, который мне совсем не знаком. Словно произошла какая-то безумная геологическая катастрофа. В Англии это особенно замечаешь: раньше здесь мало что менялось.
А ведь я тридцать лет проработала медсестрой, и меня нелегко вывести из равновесия. Взять хотя бы полуголых людей на улице. В Сараваке нагота прекрасно вязалась с постоянной жарой и цветом кожи туземцев. Но лилейно-белые тела английских девушек в холодном, степенном Лондоне — это какая-то глупость.
А одежда? В Сараваке ее диктовали традиции и климат, но здесь она совершенно лишена смысла. Высокие кожаные сапоги наводят на мысль о садистках с хлыстами в парижских борделях семнадцатого века. А белые ляжки, посиневшие и покрытые гусиной кожей от пронизывающего ветра, — и только ради того, чтобы юбка едва закрывала ягодицы? Целое поколение заледеневших задниц — верный залог будущей эпидемии геморроя. Смешнее всего этот нелепый розовый или лиловый искусственный мех, который топорщится вокруг едва прикрытых бедер и из которого торчат тощие белые ноги — словно какое-то инопланетное яйцо, из которого вот-вот вылупится марсианин.
