И вдруг эта мысль как будто появилась у всех разом, и большой костер запылал в долине, загорелись огни у входов пещеры, и жарились в этих огнях орехи, яйца и, возможно, птицы, снесшие эти яйца.
Хранилась память об оленихе, вскармливавшей и гревшей первых маленьких монстров. Жили люди орла, люди оленя, и на кострах этих людей никогда не жарилось мясо орла или оленя.
Мы можем оглянуться в прошлое, представить себе молодых людей, сидящих вокруг большого костра, попытаться разгадать, как люди, всматривавшиеся в живые языки пламени, на протяжении столетий и не помышляли приручить огонь, а потом вдруг взяли и приручили. Или все же не вдруг? Может быть, все-таки постепенно, поэтапно? Что вызывает такого рода изменения, превращение невозможного в возможное, даже в необходимое? Размышления на темы такого рода приводят к нарушению душевного равновесия, изгоняют сон и заставляют сомневаться в самом себе.
За время моей жизни вещи, невозможные ранее, неоднократно становились повседневной банальностью. Почему? Задумывались ли эти древние люди, как и по какой причине пламя, виденное ими ранее в лесу, стало частью их быта? Об этом хроники молчат.
Тем временем молодые люди в долине все еще беспокоятся по поводу своей численности. Огонь, великое благодеяние, не обеспечил их безопасности, не устранил опасностей лесной чащи. Вдруг из кустов на тебя набросится разъяренный секач, или помешаешь ты медведю; змея может случайно зацепиться за твою босую ногу, сверху скатится валун, кто-то рассыплет искры в сухую траву и не успеет удрать от быстрых языков пламени… Ядовитые растения, челюсти и жала ядовитых насекомых… И все так же мимо несется глубокая река, готовая подхватить неосторожного ребенка.
Да, кстати, что касается огня. Сохранилась запись о вспышке гнева Мэйры и Астры. Один малыш свалился в костер, никто не успел его вовремя задержать. Прибывшая после этого в долину Мэйра упрекнула монстров в непоследовательности. Они жаловались, оправдываясь тем, что их мало, тем, что орлы редко приносили детей, а сами они не могли усмотреть за своими детьми.
И это не единственный раз, когда женщины ругали монстров.
До этого молодая олениха подошла к берегу реки напиться. Один из сосунков, которых она выкармливала, подполз за нею и, подражая ей, сунул голову в воду. Он опрокинулся, упал в реку — и больше его не видели.
«Почему вы не приставите к детям хранителей?» — спрашивали у монстров.
Хроники женщин отражают их недоумение по поводу небрежности и беззаботности мужчин, вытворяющих порою невесть что.
В женских хрониках отмечается, что мужчины неуклюжи, не чувствуют скрытой опасности, не способны представить последствий собственных поступков.
Но самая суровая опасность, висевшая над ними все это время — очень, очень продолжительное время, — значительно более страшная, чем угрозы со стороны леса, реки, огня — это враждебность старух и поддерживающих их женщин Расщелины. Сохранилась запись, кажущаяся неправдоподобной, которую трудно увязать с остальными.
Одна из старух взобралась как-то на гору, чтобы «убедиться своими глазами». Передаются слова от первого лица, и как много они выражают! Подозрительный ум, воспринимавший описания событий в долине, сведения о развитии общины монстров от молодых, но ничему не верящий, — об этом легко можно догадаться. Вряд ли мы способны представить, что творилось в этом искореженном подозрениями и недоверием разуме. Старуха эта — одна из многих живших долгие века на кромке теплого моря, никогда не отрываясь от него ни физически, ни в мыслях; горизонт ее всегда ограничивала гора, обрезающая этот мир. Она всю жизнь смотрела в океан, видела движущиеся волны, большие и малые, медленные и скорые, видела узкую полоску берега. Можете вообразить себе склад ее сознания? За всю жизнь она ни на шаг не отклонилась от привычных маршрутов от спальной пещеры до скал, где она нежилась на солнышке, оттуда в волны, из воды — обратно на скалу. Всю жизнь, изо дня в день, такая отупляющая монотонность, и вдруг — «убедиться своими глазами». Может быть, сквознячок нового поветрия, изменивший некоторых из молодых, залетел в ее голову? Или сыграло свою роль отсутствие всякого понятия о трудности движения для той, которая всю жизнь провела бездвижно?
Обстановка перед ее глазами, однако, менялась. Вне пещер торчали эти Мэйра, Астра и иже с ними и отпрыски их. Вспыхнули костры. Она и другие старухи видели, как огонь дробился, отражаясь в волнах, искрами возносился в небеса, мерцал или светился в прибрежных холмах, жил, где и как ему вздумается, чужой, непостижимый. Но знакомый, домашний огонь — такого еще не было. А теперь рыбы и звери морские поднимались к поверхности, обманутые кострами, принимая огни перед пещерами за не ко времени взошедшее солнце. Отражение в волнах этих огней говорило той старухе, всем Старым Им и их единомышленницам, что наступили новые времена и времена эти принесли с собой новые напасти.
Да, старуха и вправду собралась посмотреть все своими глазами. Она подняла свою тушу на большие дряблые ноги и, поддерживаемая верными старым традициям молодыми, направилась от скального пляжа вверх, к горе, шаг за шагом, шажок за шажком. Пыхтеть, ныть и стенать старуха начала уже через несколько шагов. Первый привал пришлось устроить, не дойдя даже до скалы Убиения. Но, посидев немного, она вновь поднялась и продолжила путь: шла нелегкой дорогой, протискиваясь меж валунов, удаляясь от родного моря, от мира и безопасности. Молодые умоляли ее вернуться, но она не обращала внимания на их просьбы, возможно, просто не представляя всех трудностей пути. Нам трудно понять руководившие ею побуждения. У подножия горы настырная старуха снова опустилась на камень с помощью тех же услужливых рук, но, отдохнув, опять упрямо поднялась и, не прекращая ламентаций, потащилась далее, вверх по склону, иногда опускаясь на четвереньки. После перевала женщин сопровождали орлы. На вопли подлетавших близко птиц старуха отвечала пронзительным визгом, полным ненависти и страха. Что она могла думать о крылатых чудовищах, безжалостных убийцах, по размеру больше нее самой, способных не просто сбить ее и ее спутниц с ног, но и, чего доброго, швырнуть их вниз по склону? Подъем старухи сопровождался дикой какофонией из ее собственных воплей, возгласов сопровождающих ее женщин и девушек, хлопанья крыльев, криков и клекота орлов, грохота уносящихся вниз булыжников, сбитых неловкими шагами путешественниц. Поднявшись на вершину, женщины оказались рядом с гнездовьями, на них навалилось плохо знакомое им небо, в котором парили опасные птицы. Старуха повисла на плече одной из молодых попутчиц, отвернулась от пугающего неба и уставилась вниз. От того, что она там увидела, ей легче не стало. Что могла она там разглядеть глазами, привыкшими к постоянному ленивому созерцанию ряби волн морских?
Хижины торчали в долине, но старуха их не восприняла, ибо никогда не видела такого ранее. Хижины из ветвей, водорослей и травы. Какое-то непрерывное движение сразу захватило ее зрение: нечто темное, с гребешками, напомнившими ей гребни волн морских. Это движение протекало как-то абсурдно, стиснутое с обеих сторон неестественной зеленью берегов. Не могла же она знать, что перед нею река. Говорили ей о реке, слышала она ее описание, но представить себе стиснутую берегами массу воды, стремящуюся в одном направлении, от горы к морю, она оказалась не готова. Какие-то двуногие шевелились, и полыхал громадный костер. Двуногих было мало. Старуха привыкла видеть вокруг себя прибрежные скалы, усеянные величественно недвижными дородными телесами соплеменниц, а здесь бестолково копошились какие-то нелепые тщедушные дохляки. Знала она о взрослых монстрах, и о них ей докладывали. В реке плавали несколько монстров и гостивших в долине женщин. Младенцев не было видно, скорее всего, они оставались в укрытиях. Эта сцена внизу, в долине, которую она считала населенной, старуху разочаровала. Так и мы, римляне, испытываем разочарование, когда вместо обещанных разведкой организованных полчищ варваров видим на горизонте спешно разбегающуюся горстку дикарей.
Итак, после утомительного героического восхождения старуха «увидела своими глазами», но смотреть-то оказалось не на что. Река ей не приглянулась. Не одобрила она и пожарище, которое здесь называли костром и кормили трупами деревьев. Дым от костра, казалось, чувствовался носом и на вершине горы. Спускаться в долину она не собиралась. Все, что старуха видела, выглядело враждебным и опасным. Тело ломило от непривычных усилий, от синяков и царапин: она ведь не раз ударялась о валуны. Она стояла, обмахиваясь зажатой в жирной руке сухой веткой с сухими листьями, выла и причитала. Казалось, ее причитания разбудили тех, внизу. Она увидела, что несколько монстров отделились от костра и понеслись к ней, ловко карабкаясь по склону. Старуха взвыла громче, на этот раз с перепугу и потому, что едва могла двигаться. Она опустилась наземь, по-прежнему воя и причитая. Монстры, подбежав, увидели перед собой не только старуху, которой, как они понимали, им следовало бояться. Перед ними оказались и молодые аппетитные расщелины, покуда неизведанные. Конечно же, монстры вообразили, что сейчас произойдет знакомство и иные приятные процедуры. Расплывшись в улыбках, они раскрыли новоприбывшим объятия.
