— Ничего, все в порядке. — Но это она сказала просто так, чтобы не было неприятного осадка.
Когда у тебя нет папы, несправедливо получается, если мама ни с того ни с сего срывает на тебе раздражение. Как-нибудь при случае Рэчел ей скажет об этом. Она представила себе мотель, мамину патлатую голову и подумала о том, что никто не кладет ей в вазочку чаевые, из-за этого мама стонет от отчаяния, и вместе со стоном из нее выходит раздражение.
Девочка повернулась на бок, лицом в сторону улицы. Следующая песня была ее самой любимой — «Мой бессмертный». Она стала подпевать:
— И если ты хочешь уйти, хочу, чтоб ты просто ушел…
Она включала и выключала фонарик в такт мелодии. Уже через десять дней надо ехать в музыкальный лагерь. Ей было очень интересно, позволит ли ей Мика взять с собой плеер.
— Ну давай, увольняй меня, если хочешь, — сказала Нэнси, плюхнулась на табуретку, стоявшую рядом с колодой для рубки мяса, и прикурила сигарету.
— Можешь об этом забыть, — ответил Фрэнк. — Ты никого даже не облила, и только один стакан разбился.
— Так просто чудом случилось, — брякнула Нэнси.
— Зато ты всех развеселила. — Он в последний раз стукнул шампуром по сетке гриля и бросил щетку в раковину. — Ты видела, как Андрия хлопала в ладоши?
Андрия — это его годовалая дочка. А всего у него четверо детей, старшему исполнилось семь, и каждый вечер по пятницам его жена Бианка приводит их на ужин в ресторан. Нэнси уронила поднос с напитками, предназначавшимися именно для них.
— Она у вас такая миленькая, — сказала Нэнси, имея в виду Андрию. — Вам с ней очень повезло.
— Я каждый день за это Бога благодарю.
Фрэнк снял поварской колпак и почесал голову. Он был крупным лысым мужчиной с красным лицом и круглыми голубыми глазами, расширявшимися, когда он кого-нибудь внимательно слушал, как будто ничего интереснее в жизни не слышал. Он слушал так даже свою жену.
— Ты сможешь сама доехать до дому? — спросил он.
— Да, конечно. — Она погладила себе коленку. — Когда я сижу, у меня никогда…
— Что никогда?
Она махнула рукой, в которой держала горящую сигарету. Она плакала.
— Эй, что с тобой творится? — Фрэнк подошел к ней поближе. — Это из-за Рона?
Она пожала плечами.
— Ты все еще думаешь, он тебе голову морочит?
— Нет. — Нэнси утерла глаза краешком передника. — Не знаю.
— Он ведь не бьет тебя, правда?
Такое предположение ее чуть не рассмешило.
— Рон? Ты что, шутишь? Чтобы меня бить, он должен со мной встречаться.
— Ну, ладно. Вот что, возьми-ка ты ненадолго отпуск. Поезжай к сестрам, навести их, расслабься.
Его сочувственная розовая физиономия зависла перед ней, как воздушный шарик на празднике, и ей стало стыдно своих несчастий, включая больную ногу.
Она поднялась с табуретки и сказала:
— Со мной уже все в порядке, Фрэнк. Езжай-ка ты сам домой и детей укладывай, я здесь все закрою.
Когда Фрэнк ушел, она стала опускать жалюзи на окнах ресторанчика. Корейский магазин на противоположной стороне улицы, где торговали всякой всячиной, был еще открыт. Старенький дедок поливал цветы, выставленные на продажу у витрины. Нэнси присмотрелась — уж очень они необычны, в форме птичьих головок, скорпионов и метелок из перьев, какими смахивают пыль, и будто выкрашены пастельными красками… А рядом черные тюльпаны и темно-бордовые лилии. Кто их, интересно, покупает? Служители дьявола?
При мысли о служителях дьявола Нэнси вспомнила о своем талисмане, вынула его из кармана передника (она была рада, что ей не пришло в голову выкинуть магическую вещицу), прижала к сердцу и прочла заклинание: «Кровь твоя красна, любовь наша сильна…» — и так далее. Одновременно она пыталась вызвать в памяти образ Рона, дарившего ей взгляд, полный любви. Когда же он в последний раз улыбался ей, да так, чтобы глаза его светились любовью? Да было ли такое вообще? Хотя нет, было: в тот вечер, когда он сказал ей, что хочет усыновить ребенка. Они ведь тогда были так счастливы… или нет? Она, по крайней мере, была. Но потом Рон с головой ушел в ремонт комнаты, и она это понимала… отчасти. Теперь вот ремонт закончен. Все там устроено просто замечательно, даже в ванной и детский шампунь стоит, и мыло пахучее, но вместо того чтобы сделать следующий шаг, он опять пьет как биндюжник, и каждый раз, когда она пытается с ним поговорить о том, чтобы он позвонил в агентство по усыновлению, он ее просто отшивает. Говорит, что слишком занят, чтобы заниматься этим теперь, что у него в мастерской прорва работы…
А если его планы изменились, и он не хочет больше никого удочерять? — хоть она Бога молит, чтоб такого не случилось, — и зачем же он купил в таком случае мыло и шампунь? Пару дней назад он хотел, чтобы они вдвоем вечером посмотрели диск «Нэшнл Джиогрэфик» о гепардах, но когда она предложила ему посмотреть этот фильм на новом телевизоре с большим экраном, надо было видеть, какой он бросил на нее взгляд!
— Я ведь не имела в виду, что мы с тобой там будем любовью заниматься или чем-то в этом роде, — пыталась оправдаться она.
Но если честно, на самом деле она имела в виду именно это. Ну и что здесь такого? Это ведь не нашей маленькой девочки спальня, по крайней мере пока.
Она сунула талисман в карман и опустила последнее жалюзи. Может быть, Фрэнк прав, сказала она себе. Может быть, ей и вправду надо уехать и оставить Рона одного, чтоб он делал то, что сам считает нужным.
— Ты не знаешь, что такое любовь, — пела Силия какому-то явно деловому малому, сидевшему напротив нее. На шее у него на красной ленточке болталась пластиковая табличка с именем — видимо, днем он где-то заседал да так и не снял эту штуку. Ей было не легче от того, что он надирался здесь в одиночестве.
Малый тихонько пытался что-то не в такт подвывать, а иногда выдавливал из себя строчку-другую из песни. Зал был пустой — кроме него, пара неуемно улыбавшихся дам полусвета среднего возраста. Каждый раз, когда входила работавшая в тот день официантка Ванда, дамы бросали взгляд на дверь — складывалось впечатление, что кто-то обманул их, рассказав о том, что в «Каса Эрнандес» нет отбоя от свободных холостяков. Силия прекрасно понимала, что по вечерам посетители наведывались сюда, чтобы послушать Берни, а узнав, что тот был в отпуске, либо отправлялись в другой бар, либо выходили во двор подышать свежим ветерком, веявшим с озера.
Она закончила песню витиеватой импровизацией, заимствованной у Дайаны Кролл[21]. Вытянув вперед руки, малый пару раз вяло хлопнул в ладоши, как будто подзывал к себе рабов. Женщины со смущенными улыбками поднялись из-за стола и собрались уходить.
Силия запела «Любовь на продажу».
— На продажу! — резко выкрикнул мужчина.
Подошла Ванда, чтобы убрать стоявший рядом с Силией пустой бокал для вина.
— Кробохорки, — прошипела она, имея в виду дам, которых, конечно, хотела назвать «крохоборки».
Ванда приехала из Сербии и жила в стране всего год. Как-то раз квебекские хоккеисты оставили ей на столике сто долларов чаевых, и с тех пор ее представление о хороших чаевых стало зашкаливать любые нормальные представления.
— Налить еще? — спросила она Силию.
Силия отрицательно покачала головой. Когда кончится это отделение, она пропустит кружечку пивка на кухне вместе с Джорджем. Но перед этим ей надо будет позвонить Рэчел. И зачем только она накричала на нее из-за этого лимонада? У нее вдруг возникло ощущение, что ее окатила волна удушливо-теплого воздуха из их квартирки.
Луч фонарика, направленный в сторону Рона, замигал. Она что, кому-то сигналит? Рон бросил взгляд в зеркальце. Кроме какой-то женщины, садившийся в джип, в переулке никого не было.
Он поставил машину рядом со свалкой. Люди парковались здесь постоянно, фонарь, освещавший свалку, перегорел, поэтому, несмотря на свет из окон, он чувствовал себя невидимкой. На этот раз хозяина дома на крыльце не было. Не было там и собак. Рэчел лежала на скамейке в одиночестве.
— Посвети фонариком на свои ножки, — сказал Рон.
Он пожалел, что не захватил с собой бинокль, но тут его осенило: а вдруг он в машине? В кузове у него полно всякого барахла — нейлоновый канат, одеяло, — он совершенно не помнил, что туда складывал. На всякий случай он открыл бардачок и стал там шарить. Нет, фонарика не было. Только путеводитель по городу и рулон клейкой ленты для герметизации воздуховодов, который он как-то купил, чтобы закрепить отваливавшееся зеркальце в салоне. Он вынул ленту и положил на приборную доску.
— Ну, давай, моя милая, — произнес он.
Луч фонарика вдруг показался ему более ярким — из-за того, что все вокруг погрузилось во тьму. До него не сразу дошло, что во всем районе вырубилось электричество.
