— Я не хотел становиться бомжом в Нью-Йорке, словно какой-нибудь деревенский мальчишка. Нет, только не это. У меня просто не было больше сил. Надеюсь, вы понимаете, что Санаэ Канамори здесь абсолютно ни при чем. Для этого были причины поважнее. История с этой девицей вообще не имеет к этому никакого отношения. А говоря откровенно, дело не в причинах. Тем более я до сих пор утверждаю, что никогда сознательно не собирался становиться бродягой, да и не был им по-настоящему. Бомж или там кто другой — мне было без разницы. Но я хочу казать, что даже если это произошло случайно — это решение, это столь романтическое деяние все равно совершенно неинтересно. Вы можете счесть меня придурком, но, уверяю вас, этот эксперимент оказался полнейшей ерундой. А что до того, что я не отымел в задницу Санаэ Канамори да при этом еще и отпустил ее домой обнадеженной, так это потому, что я чувствовал себя раздавленным. Я был беспомощен, слаб до самой крайней степени. Рейко просто убила меня своим решением выйти замуж за того неизвестного. И не считайте мое состояние за доказательство любви. Ею там и не пахло. Скорее это было похоже на реакцию ребенка, у которого сломалась любимая игрушка. «Я люблю тебя» — это всего-навсего слова, слова, выражающие представление девятнадцатого века, которое принято считать неудачным, если не сводить его к полной абстракции, как сделали бы японцы. Некоторые считают, что такое понятие вообще лишено какого-либо значения. Потому что абстрактное понятие может быть осмыслено, если только оно одновременно выражает некоторый аспект объективной действительности. Решать вопрос о том, любил ли я Рейко и Кейко или же не любил, мне не интересно, так как он маловажен. Могу только заметить, что очень давно не испытывал такой испепеляющей страсти, как ревность. Когда Рейко объявила о своем намерении выйти замуж, я не отпустил вожжи. Я понимал, что бы ни произошло она больше никогда не будет моей. И очень боялся, как бы у нее не появился другой продюсер или какой-нибудь непонятный режиссер, более или менее профессиональный и темпераментный, которому могло бы взбрести в голову заставить ее играть. Я ни когда не испытывал ни малейшего отвращения от мысли, что она делала все, что хотела, с этим мальчишкой. Боялся только того, что вот появится какой-нибудь деятель с необузданном энергией и начнет совать нос в это дело. Поэтому связался с од ним немецким постановщиком, которого знал достаточно хорошо, так как он делал киноверсию моей комедии. Он жил в Берлине. Я позвонил ему и спросил, не нужна ли ему азиатская актриса. Сейчас нет, ответил он, но вот где-то через полгода у него будет проект… Такие вот дела. Короче, я отправил Рейко в Берлин, а чтобы не говорили, что хочу разлучить ее с любовником я оплатил и его перелет, а также снял в Берлине для них квартиру. Когда я встретился с ней, чтобы сообщить новости, она заявила: «Учитель (так она ко мне обращалась), я не знаю, так ли люблю этого парня. Он серьезно травмирован, но, разумеется, и люблю его не из-за этого. Мне известно, что многие, общаясь со мной, облегчали свои страдания. Я также знаю, что это дает мне ощущение полноты и удовлетворения. До недавнего времени я считала, что он похож на моего отца, однако теперь поняла, что все-таки он напоминает мне мать. Учитель, я действительно хочу продолжать работать с вами, как и прежде, но только как актриса второго плана. Не хочу в Германию. А если бы и хотела, то поехала бы одна, без него». Так и сказала! Но в конце концов она все же улетела в Берлин вместе со своим кавалером. Она пригласила меня в аэропорт проводить их. Я не поехал. Вот и все, что касается Рейко.
В то время мне снились жуткие сны. Например, я иду с Рейко по холлу какогото огромного аэропорта, мы регистрируем багаж, потом шагаем рука об руку по коридору, что ведет в салон первого класса. Наверно, мы ожидаем рейс в Японию. Мы оба сильно устали. Рейко проходит вперед, в салон, опустив голову. Она кажется очень грустной. Ее лицо серьезно, она не произносит ни слова. Я заказываю напитки и предлагаю ей сласти, по-моему, печенье. Она так ни к чему и не притрагивается. Я понимаю, что должен ей что-то сказать, но в голову ничего не приходит. Рейко продолжает сидеть, не поднимая головы. Она кусает губы — значит, о чем-то глубоко задумалась. Она умеет сосредоточиться. Если будет нужно, она просидит не шевелясь и десять, и двадцать минут, и больше. Никто не может сконцентрироваться лучше.
Я говорю себе, что нужно что-то придумать, что-то сделать для нее. Я не могу удержаться от подобных мыслей. Когда у нее такое лицо, мне хочется помочь ей чемнибудь. Знаете, терпеть не могу всех этих старых послевоенных кумиров, да и довоенных тоже, вплоть до времен реставрации Мейдзи. Считалось, что способность демонстрировать такое сильное взволнованное сосредоточение есть необходимое условие для того, чтобы прослыть великой актрисой. Конечно, сейчас так никто не думает. Такая штука может достать кого угодно. Способности к концентрации, какие показывает Рейко, теперь вряд ли кого-нибудь могут прельстить. Кроме меня, естественно. Между нами уже нет былого взаимопонимания, и ее тревога вполне понятна. Но все равно, когда я вижу ее в таком состоянии, мне хочется ей чем-то помочь.
Короче, я наконец решаю заговорить с ней и начинаю думать, что бы такого сказать. Она терпеть не может сентиментальностей. Я зову ее: «Рейко!» — и жду, пока она повернется ко мне. «Да?» — отвечает она, поднимая голову. Ах, как она красива! Теперь, когда вновь думаю об этом, я могу себе признаться, что был действительно извращен. Сейчас я способен это понять, хотя и не перестаю спрашивать себя, отчего это произошло. Ведь у меня было относительно спокойное и счастливое детство. Все же трудно понять почему, если только таким качеством не обладает каждый человек. За исключением тех шалав, от которых вам захочется умереть, едва вы останетесь с ними наедине, я всегда старался хорошо относиться к женщинам, которые, как и Рейко, не пытаются нравиться и обольщать. Именно по этой причине я избегаю женщин, весь смысл существования которых сводится к обольщению, как, например, у многих моих знакомых актрис и певиц. Не вижу ни малейшего повода восхищаться девушкой, поставившей себе подобную цель. Актрисы, поскольку живут и работают для обольщения, одни из тех, кому в частной жизни требуется соответствующая поддержка, на которую они могли бы рассчитывать. Я знал многих актрис, которые, жеманничая перед публикой на все лады, возвращались с работы и гонялись с мясным ножом за своими приятелями или же бросались на других девушек с намерением перерезать им глотки. Вот уж действительно Божья кара, когда обольщение становится профессией! Я не смог бы общаться с такими. Они мало меня интересу ют, тем более что мир изобилует красивыми женщинами и девушками, которые гораздо милее большинства этих актерок и девиц, у которых только одно огорчение: что у них нет желания вам нравиться. Среди телевизионщиков и продюсеров я знаю сотни мужчин, которые посчитали бы за честь пообщаться с актрисами. И эти сотни, даже тысячи мужчин мечтают лишь о том, как бы лечь на такую, раздвинуть ей ноги пошире и оттрахать ее. Я хочу сказать, что все это имеет отношение к данному вопросу, поскольку если бы речь шла только о получении простого удовольствия, то не нужно было бы сосредотачивать свое внимание лишь на таких девушках. Рейко была и актрисой, и танцовщицей, правда, не очень талантливой, но зато начисто лишенной желания кому-то нравиться. Бедная девочка! Должно быть, она долго не могла решиться уйти, уверенная в том, что никогда больше не будет работать с продюсером, который занимался бы ею так же, как и я. Именно так, я думаю.
Судя по обстановке, мы должны были находиться в каком-нибудь провинциальном аэропорту — в Атланте, Майами или Чикаго — в секторе международных перелетов. Утомленные сексом и наркотиками, мы, бывало, развлекались в ожидании вылета: «Послушай-ка, стучит ли сердце? А ты не думаешь, что мы можем погибнуть при перелете?» Но на этот раз все иначе, у нас билеты на «конкорд». Мне очень нравится его салон. Быстрый перелет, питание превосходное. Я говорю Рейко, что путешествия, даже самые длинные, неизбежно подходят к концу. А она… она пытается заставить себя улыбнуться, но улыбка застывает у нее на губах. Я вижу, что ей сейчас не до этого, что она напряжена, напряжен каждый мускул ее лица, она едва справляется с эмоциями… Она в панике. Она начинает дрожать. Рейко часто впадала в такое состояние, а само его начало всегда было весьма эффектным. В свое время ей удавалось быстро овладеть собой, она демонстрировала колоссальную волю, но потом эта воля куда-то ушла. Она трясется так, как будто сидит голой на льду, у нее не попадает зуб на зуб, дрожь сотрясает ее всю. И при этом она пытается наложить макияж. Я говорю себе, что должен принести ее в чувство. Но понимаю, что в таком паническом состоянии ей лучше всего заняться каким-нибудь привычным делом и попытаться сделать несколько глубоких вздохов. Нужно попробовать вернуть утраченное спокойствие и взять себя в руки. Но она не способна ни на то, ни на другое. Рейко никогда не отличалась стойкостью или смелостью. Достаточно было сущего пустяка, чтобы потерять присутствие духа и взвинтить себе нервы. И тогда она могла быть очень жестокой. Однако, что удивительно, несмотря на все это, она все же находила некую возможность обрести контроль над собой. Эта девушка никогда полностью не открывалась мне. Впрочем, меня это особо и не интересовало. В юности она, вероятно, пострадала от какой-то сильной психической травмы, и далеко не маленькой. Возможно, ее изнасиловал родной дядя, или же она увидела свою мать, истязающей кого-нибудь в припадке безумия, а может, она была пассивной соучастницей утопления родного брата в речке. Короче, что-то в этом духе. В ней проявлялось некое чувство бессилия, порождавшее подобные приступы, и это было неразрывно связано с отсутствием у нее доверия к себе и даже с тем фактом, что она предпочитала людей посредственных и мягких, нежели тех, кто мог бы привести ее к славе и успеху. Это ощущение бессилия было так велико, что она никогда не предпринимала попыток хоть как-то повлиять на ход вещей. Именно этим и была обусловлена ее отчужденность. Рейко ничем не занималась, кроме исполнения предлагаемых мною ролей в моих комедиях. До нашей встречи она убирала офисы и выполняла еще какую-то мелкую работу. Некоторое время она подрабатывала кем-то вроде хореографа в стрип-клубах — обучала технике движения девушек, которых еще не выпускали на сцену. Если поду мать, то это была суперработа! А потом, она была так красива… Я ощутил ее ауру, как только увидел на прослушивании. Я сразу отметил непреклонность ее воли — невозможно было заставить ее делать то, что она не хотела. Конечно, на самом деле это было не совсем так, просто она пережила серьезную травму. Что-то сломалось в ней, и это усиливало внутренний конфликт, не утихающий до сих пор. Вот что я имею в виду, говоря о ее ауре. Она снималась обнаженной для журналов, нет, не для мужских журналов, которые выходят огромными тиражами, а для каких-то подозрительных маньячных изданий. Видя свои фотографии на их страницах, она должна была чувствовать себя жалкой, униженной. Наверно, она спрашивала потом себя, а стоило ли трудиться ради таких убогих результатов? Рейко боялась больше всего, что на ее изображения будут смотреть обыватели, она не хотела быть развлечением для обычных людей. Для нее это была серьезная угроза. Тут имеет место так называемый ПТС посттравматический стресс. Как это будет по-японски? А, кажется… «синтэкигаисиогосуторесусиогаи», так, что ли? Из-за этого стресса или чегонибудь подобного все, кто ее окружал, представляли для нее угрозу, даже люди из высших слоев общества. При этом она совершенно спокойно чувствовала себя в стрипбарах низкого пошиба на улочках квартала Сибуйя. Все нормальное сразу ее настораживало. Это тотчас же заметила Кейко и стала всячески противиться, когда я решил подключить Рейко к одному из своих проектов. Кейко и Рейко были как масло и вода.
