— Я приму любое имя, которое ты мне дашь, — милостиво согласился он.
— Грейс правильно предупреждала, чтобы я была начеку… Говорят, ты известный сердцеед.
— Нет, — горячо возразил он. — Ты сама сказала, что чувствуешь себя одинокой. Без особого труда я мог бы разделить твое одиночество. Дам тебе свой домашний телефон. Может, как-нибудь мы сходим в кино? Или я возьму тебя на охоту? Поедем на машине, и я покажу тебе настоящую деревню. Крестьяне — добрые и гостеприимные люди. Их не надо бояться. Пока ты здесь.
— Столько проектов, Иштван. Ловлю тебя на слове, — девушка посмотрела на него с теплотой. — Похоже, ты страшно скучаешь, если даже общество доктора считаешь развлечением. А может, ты меня путаешь с Грейс?
Тереи посмотрел на нее через синеватый дым сигареты, на изящную головку, чистые ненакрашенные губы, босые — подумал он шутливо, — и глаза, такие прозрачные, полные голубых огоньков, что становилось не по себе.
— Нет, я тебя наверняка не путаю с Грейс.
Иштван испытывал к ней симпатию, приятно было показаться в обществе красивой, хорошо одетой молодой женщины.
— Ты даже не знаешь, какая я. Может, после первой же прогулки я тебе надоем.
— Нет, — Иштван покачал головой, он был в этом уверен. Маргит глядела на него с насмешливой улыбкой, от которой появились ямочки на щеках, смотрела немного свысока, словно многое уже о нем знала. Его охватило беспокойство: а вдруг Грейс ей что-нибудь сказала?
— Идем отсюда, — неожиданно предложил он, коснувшись ее руки, потому что в этот момент приоткрылись двойные портьеры и в солнечном свете он увидел Юдит с двумя знакомыми болгарками.
Они встали, Иштван раскланялся с вошедшими, показав на освободившийся столик, который собрался, было занять бородатый сикх. Тереи еще успел заметить, как Юдит незаметно подняла большой палец в знак одобрения его выбора. Зажмурив глаза, они вышли на солнце.
Внутри «остина» было невыносимо жарко. Первым делом они бросились опускать стекла. Встречный поток воздуха обжигал лица.
— Почему ты испугался, когда эта женщина вошла в кафе? — Маргит одернула платье, которое задрал ветер.
— Это секретарша посла. Сразу начнут обсуждать. А им какое дело…
— Ой, Терри, Терри, похоже, ты здесь уже набедокурил. Теперь я знаю, кого спросить о твоем прошлом, если ты мне сам не расскажешь; рядом, с нами живет доктор Капур.
— Наверняка он тебе выставит счет как пациенту за консультацию. Только ты должна помнить о том, что он ясновидящий. Капур рассказывает о будущем, о событиях, которых еще не было…
— Значит, боишься Капура? — захлопала она в ладоши. — Хорошенькое дело… Грейс уехала, а я, совершенно беззащитная, должна верить твоим россказням. Кто мне объяснит, какой ты на самом деле?
По пути, поднимаясь на лысый пригорок, тянулся караван повозок, запряженных волами и верблюдами. Громко скрипели деревянные колеса, сколоченные из досок, покрикивали возницы. Огромные рога буйволов окунались в красное солнце, преисполненные достоинства верблюды плыли, покачивая головами. Девушка в зеленом сари, с шарообразным сосудом на голове, присела посредине шоссе и грациозным движением подняла руки. Браслеты искрились огнем, у щиколоток звенели колокольчики.
Тереи нажал на клаксон.
Испуганная девушка оглянулась и спорхнула на обочину.
— Остановись. Я хочу ее сфотографировать, — просила Маргит. — Она так красиво танцевала…
— Лучше, если бы ты смотрела на нее издалека, ну, ладно, подойди, погляди, что она делает.
Остановив машину на обочине, он с ехидным удовлетворением наблюдал, как Маргит подходит к девушке, показывая жестами, что хотела бы сделать снимок, та противится, внезапно заслоняет лицо, сосуд падает и темные комки высыпаются на шоссе.
— Я тебя предупреждал, — открыл он дверцу, — так тебе и надо, слушай старших.
— Она собирала буйволовый навоз, — удивленно сказала Маргит, — руками… И клала в сосуд на голове. А выглядит как сказочная принцесса, столько на ней драгоценностей.
— Бамбуковые кольца, облепленные цехинами, и цветные стеклышки. А собирала она топливо. Сделает лепешки и будет сушить их на солнце, прилепив к стене. Да и кому здесь охота срезать крепкие ветви кустов, полные колючек. Кизяки хорошо горят. Посмотри, там везут целые мешки сухого навоза.
Низкие мазанки тесно обступили дорогу, на крышах, крытых листами проржавевшей жести, сидели голуби, У дымящихся костров хлопотали женщины, жарящие лепешки на сковородах, нагие большеглазые дети следили за грохочущими на шоссе автомобилями и сонно сосали стебли сахарного тростника. Голубоватый дым полосами висел в воздухе, он казался фиолетовым на фоне пурпурного неба.
— Запомни этот терпкий запах, — сказал он, — так пахнет Индия в вечерние часы, когда готовится ужин.
Они свернули с шоссе и увидели огромное здание Большой Мечети, грозно выставившей в небо свои зубчатые стены. Над воротами дремали стервятники, каждый на своей башенке, словно отлитые из бронзы украшения. Бесчисленные лавчонки прилепились к ступенькам крепостных ворот, которые защищали вход в мечеть.
Их окружила толпа, покрикивали бродячие парикмахеры, чистильщики ушей, продавцы овощного супа и предсказатели судьбы с обезьянками, одетыми в солдатские мундиры.
Тереи заставил толпу освободить место и поставил свой «остин». Их окружили так плотно, что Маргит засомневалась, стоит ли ей выходить.
— Ну, смелее, — уговаривал Иштван, — они расступятся, сразу же отойдут. Ведь ты же сама хотела увидеть настоящую жизнь.
Полуголые мальчишки подпрыгивали, поднимая руки как старательные ученики в школе, кричали:
— Я буду сторожить автомобиль! Я буду чокидаром! Иштван назначил двоих, а чтобы им не было скучно, они должны были охранять машину с двух сторон. Мальчики покрикивали на прохожих, гордые тем, что несут службу.
Маргит судорожно ухватилась за руку Иштвана, словно боялась, что толпа ее оторвет от него, втянет в извилистые, узкие улочки и они никогда уже не найдут друг друга.
Зловоние канав, гниющей кожуры фруктов и испаряющейся мочи ударяло в нос. В трехэтажных домах с каменными фундаментами, но с небрежно сколоченными этажами, жизнь била ключом. Через щели в стенах пробивался свет ламп, были слышны звуки патефонов и постукивание швейных машин, накручиваемых нетерпеливой рукой, хоровое пение и плач младенцев. Разносились запахи подгоревшего кокосового масла и курительных свечек, которые тлели, воткнутые по нескольку штук в сосуды, наполненные погребальным пеплом.
По крышам, едва огражденным перилами из жердей, с писком бегали дети. Иштван и Маргит пробирались через толпу, дышащую им в лица, пахнущую пряными приправами, пропотевшей одеждой и помадой для волос. Худые потные крестьяне, пытаясь обогнать Иштвана, бесцеремонно трогали его руками, но заметив, что это европеец, поспешно отступали. Впереди было посвободней, но за ними шло множество зевак, которые преследовали их по пятам, громко обсуждая красоту Маргит, удивляясь ее платью и туфлям на высоких каблуках.
— Ювелирные лавки. Смотри, — сжал Иштван руку девушки. Крестьянка в апельсинового цвета юбке в мелкую сборку и плотно прилегающей зеленой кофточке сняла шаль с вьющихся волос, обмотала ею голые руки и встала, подняв одну ногу на ступеньку, а подмастерье деликатно примерял тяжелый серебряный браслет на щиколотке. Ацетиленовая горелка сияла светлым пламенем. Искрились серебряные орнаменты. На лице женщины было написано восхищение, похоже, она давно мечтала о таком украшении. Облокотившийся о прилавок мастер, с пышной, почти женской грудью, покрикивал на мальчика, который разогрел серебряную заклепку и легкими ударами молотка закреплял браслет так, чтобы его нельзя было снять. Два усатых крестьянина, очень черных, в выгоревших на солнце расстегнутых, просторных одеждах, вынимали из красного платка монеты, выставляя металлические кружочки столбиком на прилавке, и уже в который раз пересчитывали их. Цепочки, ожерелья, пряжки, развешенные на проволоке, спускающейся с невидимого в полумраке потолка, медленно вращались, манили. Блеск пламени горелки рождал полные движения тени, отраженные огоньки, как капли, стекали по орнаментам.
— Какая она красивая, — шепнула Маргит. Толпа их окружила плотным полукольцом, сзади они чувствовали пахнущее пряностями дыхание людей. Крестьянка застеснялась, попыталась натянуть юбку на худую ногу, но ремесленник еще позванивал молоточком.
— Этого уже нельзя снять?
— Нет… Женщина будет хранителем сокровища, которое носит на себе. Если придет нужда, она вернется на эту же улицу, поставит на ступеньку ногу, мастер выбьет заклепки или перепилит браслет, бросит на весы и выдаст ей деньги. Но он заплатит ей не за орнамент, произведение искусства, а только за серебро. За вес, На этом он и зарабатывает.
