Рам Канвал вернулся с мальчиком, который забрал у Маргит сверток с босоножками.
— Мне надо было позаботиться о том, чтобы покупки отнесли в машину.
Маленькие чокидары подняли радостный крик, получив полрупии. Художник, пригласив посмотреть картины, откланялся.
Низко висящие звезды касались стен Большой Мечети. Минареты были похожи на воткнутые в землю копья.
— Ты довольна? — обратился он к Маргит, распугивая светом фар белые фигуры.
— Я чувствую себя каплей в этой бурлящей, живой реке жизни, совсем незначительной, ничтожной. Мы, белые, считаем себя самыми важными, словно мир без нас мог бы рухнуть. Чувство превосходства поддерживают в нас газеты, фильмы, круг знакомых. Здесь я почувствовала огромную жизнеспособность этой страны. Они размножаются, копошатся, идут вперед… Только хорошо бы знать, куда они направляются?
Тереи слушал ее со снисходительной улыбкой: девушка очарована Индией. Ее еще не раз восхитит духовная жизнь, философия, самопожертвование. Но потом она увидит последствия. Поймет…
— Я покажу тебе, где кончается эта река.
Иштван посерьезнел. Они проехали последние дома и оказались на берегу Джамны. Ее воды текли илистым руслом, соединяясь, они образовывали бурное течение под железнодорожным мостом. По нему ходил стражник с винтовкой, насвистывая жалобную мелодию.
Над берегом горели десятки огней. Одни прорастали гривой пламени, в других только краснели угли, когда легкий ветерок долетал с воды.
— Зачем ты меня сюда привез?
От деревьев доносилось сильное стрекотание цикад, от которых звенело в ушах.
— Здесь сжигают мертвых? — спросила шепотом Маргит.
— А там находится кладбище, — Тереи показал на крапчатую от звезд воду. Струи дыма тянулись над водным зеркалом. По мосту с шумом проносились квадратики освещенных окон, поезд шел в Бомбей, на юг. Он взял Маргит за руку и повел между горящими кострами. Сухо потрескивал огонь. Два истопника экономно прикрывали камни щепками, устраивая для замотанного в простыни тела скупое ложе из кривых жердей. Женщина в белом принесла небольшую медную посудину и вылила немного растопленного масла на покойника. Подожженный факелом костер загорался с трудом.
Не было ни пения, ни погребальных речей, слышалось лишь сухое потрескивание колеблющихся языков пламени, доносился чад горящего масла и вызывающий ужас запах, хорошо знакомый ему с военной поры, по сгоревшим, разбомбленным городам, — зловоние обугленных трупов.
Неожиданно высоко вверх вырвалось пламя, костер, около которого они стояли, шевельнулся изнутри, словно умерший хотел встать, и из пылающих ветвей вдруг высунулась почерневшая рука казалось, что ладонь, на которой догорали лоскутья полотна, была протянута в умоляющем жесте.
— Что это? — Маргит прижалась к Тереи. — Судорога мышц в огне.
Один из погребальных истопников палкой пододвинул торчащую руку, придержал в пылающем огне, пока она, обуглившись, не упала.
— Здесь, кончает свое течение река жизни, которая тебя так восхитила. Не увидев этого, ты мало что могла бы понять в Индии.
По пояс погруженные в густой дым, они возвращались к машине. На легких носилках на берег Джамны приносили умерших.
— Куда ты теперь хочешь ехать?
— Домой, Терри, домой, — тихо прошептала она. — Ты меня учишь покорности.
— Это не я, это они, — он показал на мерцающие, удлиненной формы огни, похожие на предупреждающие знаки.
— Скажи, Иштван, что с тобой происходит? Раньше ты находил для меня время, — с упреком говорила Юдит. — Вчера ты поступил нехорошо, отказался пойти со мной в кино, сказал, что у тебя срочная работа.
— Но у меня и в самом деле была работа, — он посмотрел на нее смущенно.
— Уж лучше не ври, не умеешь. Я пошла одна.
— На каком ты фильме была? — неожиданно заинтересовался Тереи.
— На том же самом, — добила она его.
— Я тебя не видел.
— Ничего удивительного, ты был так занят. Приятная девушка, но слишком уж часто вас видят вместе. Больно ты прыгаешь вокруг нее, смотри, а то превратишься в кенгуру. — Она улыбнулась, но ее глаза смотрели серьезно и озабоченно. Юдит повернула вентилятор и подставила лицо потоку воздуха.
Сквозь портьеру было видно желтое пятно палящего солнца.
— Страшно жарко…
— Ты мне зубы не заговаривай. Я многое пережила и кое-что видела, тебе хоть немного следует считаться с мнением людей, ты же знаешь, в каком гетто мы живем.
— Могу тебе поклясться, что меня ничего с ней не связывает, — он честно посмотрел ей в глаза, — просто симпатичная девочка, пользуюсь случаем поговорить по-английски.
— Бедняжка, что, мало здесь других, с кем ты можешь говорить по-английски? — скривилась она сочувственно. — Выдал себя с головой… Я уверена, что ты обогатишь свой словарь, но в сфере совсем не служебной.
— Жужжишь, как муха. Честное слово, с мисс Уорд у меня ничего нет.
— Совсем запутался?
— Почему? Поверь мне, это все несерьезно.
— Тем хуже. Иштван, ведь ты же член коллектива нашего посольства, а она из вражеского лагеря. Обе стороны будут на нее смотреть с подозрением. Ты причиняешь ей зло. Старина, помни хотя бы об этом, веди себя благоразумно.
— Перестань, не нуди, — он делал вид, что занят работой, но, похоже, Юдит расположилась надолго, потому что она села и закурила сигарету.
— Не обращай на меня внимания, работай. Я пришла посмотреть на тебя, а то уже почти совсем забыла, как ты выглядишь.
— Так ведь мы видимся в посольстве, — попытался он защищаться.
— Где мы там видимся, — махнула она рукой. — Раньше ты приходил на кока-колу, и с тобой можно было поболтать, как с близким человеком.
Они немного помолчали. Стрекот цикады в зарослях лиан за плотно закрытым окном назойливо звенел, насекомое пело, опьяненное обилием солнца.
Иштван посмотрел на мягкий профиль Юдит, капризные губы, тяжелые волны крашеных волос. Должно быть, когда-то она была очень красивой женщиной, много пережила, умна и сдержанна. Теперь Юдит хочет только одного: покоя, доброжелательности, немного удобств.
— Ты же меня знаешь не первый день, — пыталась смягчить свои слова Юдит, — если я тебя предупреждаю, то для твоей же пользы, а не для того, чтобы надоедать. Надеюсь, ты не подозреваешь меня в ревности?
— Конечно, нет, — подхватил он горячо, не подозревая, что этим обидел ее.
— Иштван, Иштван, ты во мне вообще не видишь женщины.
— Извини меня, пожалуйста, — он поднес ее руку к губам.
— Ну, в таком случае, в награду за это можешь мне рассказать, что из себя представляет твоя австралийка, — заговорщически подмигнула она. — Смелее. Так, как вы, мужчины, говорите между собой. Кто она?
— Врач-окулист, работает в ЮНЕСКО. Ее отец — владелец каких-то ткацких фабрик, можно сказать, богатая семья. У них есть яхта. Мать у нее умерла, отец женился второй раз, однако она о мачехе говорит с симпатией.
Юдит кивала сочувственно головой.
— Ты так о ней говоришь, словно она индуска: богатая, фабрики, яхта… А какое мне до этого дело? Ты мне скажи, какая она? Что ты в ней нашел?
— Ничего, Честно, ничего, — оправдывался он, словно мальчик, которого мать поймала за курением первой сигареты. — Я ее немного вожу по Дели и пугаю Индией. Дело в том, что она назло семье хочет проработать в Офтальмологическом институте хотя бы год. Надеюсь, ты меня понимаешь? — спросил он почти умоляюще.
— Больше, чем тебе кажется.
Осторожно приоткрылась дверь. В ней стоял Ференц.
— Не слышите, что в соседнем кабинете надрывается телефон?
— Слышим, — ответила Юдит беспечно.
— Так почему не подходите?
— Спешка нужна только при ловле блох. Позвонит и перестанет. А тебе нечем больше заняться? Если вопрос и в самом деле важный, он еще позвонит.
Однако секретарь нагнулся и шепнул:
— Посол распорядился провести совещание в одиннадцать. Без пяти одиннадцать соберемся у меня.
Ветерок вентилятора взъерошил его старательно уложенные волосы, он тут же их пригладил.
— Тереи, — посмотрел он неодобрительно, — ты снова без галстука… Опять твои богемные привычки.
— Не знаешь, что хочет Дед? Посиделки он обычно назначает, по крайней мере, за день. А галстук у меня в ящике стола, так что я буду выглядеть достойно.
— Так поспеши, — Ференц постукивал ногтем по стеклу плоских золотых часов марки «Докса».
— Знаешь, о чем пойдет разговор?
— Знаю, — поднял он брови и, видя их любопытство, вышел, закрыв дверь.
— Похоже, меня снова начнут воспитывать, — вздохнул Иштван, — мне уже надоели их проработки.
— Нет, твой вопрос еще ждет своего часа. Еще созревает… Я тоже знаю, что Деду надо.
— Все знают, кроме меня. Я недостоин доверия, — он ходил по комнате, затягивая галстук со страдальческим выражением лица, словно петлю на шее.
