Ознакомительная версия.
— Хорошо-хорошо, вы так не волнуйтесь! — кивнула я, секунду подождала, не спросит ли она, как здоровье Никиты.
Сильно разволновавшаяся Юлия Игоревна не спросила ничего, сердито повернулась и ушла. Я понимала, отчего она сердилась. И… не понимала. Не знала тогда одного нюанса, важного и неожиданного.
Никитоса освободили от занятий на неделю, потому что сотрясение мозга все-таки заподозрили. Но сидеть дома ему было абсолютно невыносимо. День я не ходила на работу, день он просидел с бабушкой, матерью Игоряши, а потом взмолился:
— Мам, ну пожа-а-алуйста! Хочешь, я буду вообще молчать! Всегда! Ну можно, я завтра пойду в школу?
— Вот чудак-человек! — удивилась я. — Да что тебе там делать? Спи себе до одиннадцати, потом вставай, тебя бабушка покормит…
— Он ее не любит, — вмешалась Настька. — Она телевизор так громко включила, что у Никитоса все уши заложило. Никитос орал-орал, а она его не слышала. Потому что она глухая!
— Настя, ты что, с ума сошла? Какая Наталия Викторовна глухая?
— Да, глухая, — повторила Настька. — И Никитоса не любит, называет Башмушбеком или Барбумбеком, как-то так, неприлично.
— Бумбарашем, может быть?
— Нет.
— Басурманом, что ли?
Она кивнула, взглянула на меня с видом очень взрослой самостоятельной девочки и протянула Никитосу хлеб с маслом и толстенным куском рыбы:
— Ешь, тебе нужен витамин… Я забыла какой, но без него не срастутся кости.
— «А». Витамин А нужен. И еще D, а он только на солнце усваивается. Так что Никитосу нужно есть и гулять.
— Ага, и еще ходить в школу, — подтвердил Никитос, откусывая огромный кусок хлеба.
— Не ешь с набитым ртом! — сказала Настька и поправила ему волосы под повязкой. — Не болит голова?
— Не-а! Здоровье в порядке — спасибо зарядке! — ответил Никитос и тут же подавился. Настька вскочила и стала изо всей силы стучать его по спине.
Я смотрела на Настьку, как она быстро, за пару дней, освоила роль старшей сестры при раненом брате. На самом деле Никитос старше на пятнадцать минут. Он и сильнее, и здоровее, и главнее. Но сейчас…
— Хорошо. Я пущу тебя в школу с одним условием. И смотри, если ты его нарушишь, будешь сидеть на домашнем обучении, пока не снимут гипс. Хорошо еще, что только одна рука у тебя пострадала, и та левая.
— Ага, правой можно… — Никитос взмахнул рукой, показывая, как он будет драться одной правой, и осекся.
— Условие послушай сначала, Джеки Чан хренов!
— «Хрен» неприлично говорить, мам, — тихо заметила Настька.
— Да, извини. Ты права. Так вот. Условие такое. Ты идешь в школу под присмотром Насти и во всем ее слушаешься. Понятно?
— Не-е… — категорически замотал головой Никитос. — Так не получится!
— Ну нет так нет. Сиди дома, пока не снимут гипс.
— Мы так не договаривались! Врач сказал — неделю!
— А я с тобой, Никита, не договаривалась, что ты будешь драться так, что тебе поставят гипс на сломанные кости! И пять швов на башку наложат!
Я была несправедлива к Никитосу. Его избили три мальчика, которые старше его на год. В этом возрасте разница имеет большое значение. Они тяжелее, выше, у них удар сильнее. И их было трое. Но задирался-то он! По крайней мере, мог задраться. Я своего сына знаю.
— И хамский тон поумерьте-ка, оба!
Дети притихли, переглядываясь. Никитос стал усиленно жевать рыбу, а Настька выковыривала кости и подкладывала ему кусочки, совсем как я обычно делаю им двоим.
— Сама ешь тоже, мать Тереза!
Настька доброжелательно кивнула, тут же запихнула за щеку огромный кусок рыбы — авось само рассосется — и стала снова разбирать кости для Никитоса, который давится рыбой всегда, есть там кости или нет. Мне кажется — из принципа. Он рыбу ненавидит, а я заставляю. Раз аллергии нет, значит, полезную рыбу, от которой японцы живут дольше всех на Земле, надо есть два раза в неделю хотя бы!
— Вкусно? — спросила его Настька, по-прежнему держа свой кусок за щекой.
— Бэ-э-э! — ответил Никитос.
Настька тихо засмеялась. Двойняшки, на одной волне, им тепло рядом друг с другом. Хорошо бы так было всегда, даже когда вырастут. Вот мы с Андрюшкой не двойняшки, а нам тепло рядом. Пожалуй, ни с кем мне не было так тепло. Родители были вдвоем, с мужем Павликом я толком и не успела понять за полгода после свадьбы — половинки мы или нет, тепло нам вместе или прохладно, а со вторым мужем, как известно, у меня вообще не заладилось. С подружками бывает тепло. Но я себя ограничиваю. Знаю, что это такое — предательство лучшей подружки. После можно помириться, но больше приближаться так близко, как раньше, ни к той, ни к следующей не будешь. Что же касается Игоряши, я бы, может, и записала его в лучшие подружки — да он против. А так бы он по всем параметрам подошел — верный, если капризничает, то быстро отходит и кается, мною восхищается, всегда на моей стороне. Еще и отец моих детей! Чем не подружка?
— Анна Леонидовна! — заглянула ко мне в самом начале пятого урока завуч. — Вас предупредили? После седьмого урока педсовет.
— Хорошо…
Я не совсем была готова, что работа — полное ограничение моей свободы. Ведь у меня трудовой день сегодня кончается в четырнадцать двадцать. И я хотела с детьми отпраздновать начало каникул, сходить куда-то поесть, а потом — на спектакль в молодежный театр. Им еще рановато, конечно, ходить на вечерние спектакли. А это специальный спектакль — в пять. Вроде и не совсем вечерний, но и не утренник. Замечательная пьеса о судьбе слепоглухонемой девочки, которая не просто научилась писать и читать, а стала ученым и писателем. Я хотела бы, чтобы мои дети начали задумываться о чем-то серьезном, особенно постоянно находящийся в состоянии взрыва Никитос.
Я смотрела на учеников, сидящих сейчас передо мной. Седьмой «А». Это, пожалуй, самый нормальный класс из всех мне доставшихся. Несколько сильных девочек, много крепких хорошистов, два обормота, не пользующихся авторитетом, в отличие, скажем, от хамского, но образованного Тамарина из 8 «В», один мальчик, который постоянно что-то изучает в планшете, не поднимая головы. Сегодня появился ученик, которого я еще не видела. Крупный, на вид ленивый парень лег еще в конце перемены на парту всем телом и так и лежал, не обращая ни на кого внимания. Не взял ручку, не открыл ни учебник, ни планшет.
— Ты плохо себя чувствуешь? — спросила я его. — Почему ты лежишь на парте? Сядь, пожалуйста, нормально.
Чуть приподняв голову, мальчик объяснил мне, плохо проговаривая слова:
— А мне всё по фиг!
— Я не поняла тебя, — все же попыталась уточнить я.
— Э-э-э-э… — промычал он мне что-то нечленораздельное, как будто не умел говорить.
— Не переживайте! Ему правда все по фиг! Это наш Слава! — пояснила высокая красивая девочка с огромными карими глазами, на которую я обратила внимание на первом же уроке — обратила внимание из-за ее красоты и еще думала — интересно, она хорошо учится? — Наша слава… Ни у кого больше такого Славы нет.
— Мэ-э-э… — промычал он теперь что-то девочке, недовольно.
— Я не в этом смысле, Слав! Я в смысле, что мы тобой гордимся. Слава — в смысле гордость.
— Мэ-э-э… — успокоенно проворчал мальчик и устроился поудобнее.
Надо же, какая удивительная тенденция — схема та же: практически в каждом классе есть яркая сильная девочка — интеллектуальный и социальный лидер. Это о чем-то говорит? О слабости мужчин? О грядущей смене гендерных полюсов на Земле? О том, что следующим президентом России будет женщина? Я — против. Женщины слишком субъективны, даже самые умные. Основываются на ощущениях. Наша цивилизация — технократическая, рациональная. Мы не умеем летать, в массе своей не умеем даже петь. Не умеем чувствовать чужую боль, не умеем слышать на расстоянии. Не понимаем слов, плохо понимаем. Нами должен управлять мощный разум. Правда, люди с мощным разумом не идут в политику. Они идут в математику, физику, на худой конец — в журналистику.
Или же все наоборот? Человечеству не хватает лидеров с повышенной интуицией, ощущающих, а не анализирующих, понимающих на уровне чувств — единым целым, сразу, не размышляя. Со скоростью, которая и не снилась сознанию, подсознание выдает готовый ответ. И не надо размышлять — потому что все равно всё не охватишь скудным человеческим умом?
— Я бы предпочла не слышать в классе таких слов, ни в шутку, ни всерьез, — ответила я красивой девочке. — Как тебя зовут? Напомни, пожалуйста.
— Меня зовут Катя. Екатерина Бельская.
— Да, Катя. Обходись, пожалуйста, без подобных слов.
— А то чё будет? — заорал один из двух местных обормотов, сидящих, как и положено, на задней парте.
Я не ответила, зная, что он просто привлекает внимание, заводит разговор ни о чем, лишь бы класс повернулся к нему — с негодованием, со смехом, с презрением, всё равно с чем.
Ознакомительная версия.
