— Надо ждать.
До чего же холодно! Попытался подумать, но уж слишком кружилась голова. Страшная слабость. Все эти разговоры про "побегу, отвлеку на себя…" Не может он бежать. Когда сгустилась непроницаемая темнота, развязал рюкзак, вытащил одеяла, укрыл сына. Вскоре мальчик уже спал.
Среди ночи из дома неслись душераздирающие крики. Старательно закрывал руками мальчику уши. Некоторое время спустя крики прекратились. Лежал, прислушивался. Когда продирался к дороге сквозь заросли тростника, видел короб. Что-то вроде домика с детской площадки. Догадался, что там они как раз и прячутся, следя за дорогой. Лежат в засаде, звонят в колокольчик, дают знать сообщникам, когда кто-то появляется. Задремал, внезапно проснулся. Кто-то идет? Шуршат под ногами листья? Нет, показалось. Просто ветер. Никого. Сел и посмотрел в сторону дома. Сплошная темень. Растолкал мальчика.
— Вставай, пора идти.
Мальчик ничего не ответил, но он знал, что сын проснулся. Собрал одеяла, прикрутил к рюкзаку. Прошептал:
— Ну пойдем. Пожалуйста.
В кромешной темноте брели по лесу. Где-то там, наверху, сквозь тучи пепла пробивается слабый свет луны, можно различить очертания деревьев. Шатались, как пьяные.
— Если они нас поймают, то убьют. Правда, пап?
— Ш-ш-ш, помолчи, пожалуйста.
— Ведь убьют?
— Ш-ш-ш. Да, убьют.
Он плохо представлял себе, в каком направлении они двигались, и опасался, что по ошибке пойдут по кругу и выйдут к дому. Попытался вспомнить: когда-то давно слышал про что-то подобное или это только байки? Будто, заблудившись, люди идут всегда в одну и ту же сторону. Кажется, не везде так. Или это зависит от того, правша ты или левша? Решил не ломать себе больше голову. Сам подумай, разве остались еще образцы для подражания?! Совсем мозги помутились! Фантомы, пребывавшие в спячке тысячи лет, начали пробуждаться. Вот это точно. Мальчик с трудом держался на ногах. Просился на руки, язык заплетался от усталости. Отец подумал-подумал и поднял сына, хотя знал, что скоро сам устанет и тащить его не сможет. Мальчик в ту же секунду уснул, уронив голову ему на плечо.
Очнулся в темноте, вокруг — лес. Лежал в куче листьев, все тело била крупная дрожь. Сел, стал на ощупь искать мальчика. Прижал руку к его костлявой груди: теплый, сердце бьется.
Проснулся, когда уже рассвело. Откинул одеяло, встал, распрямился. И чуть не упал. С трудом устоял на ногах, огляделся. Только серые деревья вокруг. Как далеко они забрались? Поднялся на пригорок, присел на корточки и стал смотреть, как наступает день. Неяркий восход, холодный обманчивый мир. Вдалеке сосновый лес или это ему только кажется? Черный, голый. Бесцветный мир колючей проволоки и траурных повязок. Вернулся, и разбудил сына, и заставил его сесть. Сонный, все время валится вперед. Сказал:
— Надо идти дальше. Надо идти дальше.
Тащил сына через поле, каждые пятьдесят шагов останавливаясь передохнуть. Добравшись до сосен, опустился на колени и положил его на песок, укрыл одеялами и сел, наблюдая за спящим ребенком. Похож на узника концлагеря. Кожа да кости, изможден, всего боится. Наклонился и поцеловал его. Поднялся, двинулся к опушке, затем обошел по периметру место их стоянки. Хотел убедиться, что им ничто не угрожает.
К югу, на краю поля различил очертания дома и хлева. Дорога сворачивает за деревьями, дальше — длинный, до самого дома, участок с мертвой травой по обеим сторонам. Сухой плющ на каменной стене, почтовый ящик, забор вдоль основной дороги, за ним — мертвые деревья. Холод и безмолвие. Все окутано непроницаемым туманом. Пошел назад и сел рядом с сыном. От безнадежности и отчаяния в тот раз потерял голову. Никогда так больше не делай. Что бы ни произошло.
Ребенок спит и спит, не просыпаясь. А проснется, опять напугается до смерти. Такое раньше уже случалось. Сначала подумал, что надо бы разбудить и предупредить, но решил, что в таком состоянии мальчик все равно ничего не запомнит. Он научил его скрываться в лесу не хуже фавна. Сколько еще сын проспит? В конце концов вытащил револьвер из-за пояса, положил ребенку под бок, встал и пошел.
Подобрался к хлеву со стороны холма, все время останавливаясь и прислушиваясь. Шел среди черных узловатых пней — это все, что осталось от яблоневого сада, — и сухой травы. Высокой, по колено. Стоял в дверях и слушал. Слабый свет пробивается сквозь рейки обшивки. Прошелся вдоль пыльного стойла. Стоял в центре, слушал. Ничего подозрительного. Полез на чердак по лестнице, одолевала слабость, боялся, что не доберется до верха. Подошел к высокому чердачному окну, посмотрел на расстилающиеся внизу мертвые серые квадраты полей, забор, дорогу.
На полу чердака свалены рулоны прессованного сена. Сел на корточки, насобирал пригоршню зерен, сидел, жевал. Жесткие, сухие, пыльные. Должно же в них остаться хоть что-то питательное! Встал, и подкатил два рулона к краю, и скинул вниз. Один тяжелый удар, потом второй.
Пыль столбом. Вернулся к окну и стал внимательно рассматривать дом, ту его часть, что виднелась за углом хлева. Затем спустился по лестнице вниз.
Трава между домом и хлевом нетронутая. Поднялся на веранду. Москитная сетка прогнила и еле держится. Детский велосипед. Дверь на кухню открыта. Пересек веранду и остановился при входе в дом. Стены отделаны дешевыми панелями под дерево, которые от сырости разбухли, во многих местах отвалились и попадали на пол. Стол с красной пластмассовой столешницей. Подошел к холодильнику и открыл дверцу: внутри сидело что-то серо-пушистое. Захлопнул дверь. Повсюду мусор. Нашел в углу метлу, потыкал ею там, сям. Влез на кухонную стойку, пошарил рукой по пыльным полкам: так, мышеловка, какой-то пакетик. Сдул пыль. Растворимый порошок для приготовления виноградного сока. Спрятал в карман куртки.
Осмотрел весь дом — комнату за комнатой. Ничего. В ящике прикроватной тумбочки нашлась ложка. Положил в карман. Может, завалялась какая-нибудь одежда в стенном шкафу или постельное белье? Нет, ничего. Вернулся в гараж. Покопался в инвентаре. Грабли. Совок. Банка с гвоздями и болтами на полке. Резак. Повернул — лезвие ржавое — положил обратно. Подумал, опять взял. В банке из-под кофе нашел отвертку, развинтил рукоять. Внутри в специальном отделении лежали четыре новехоньких лезвия. Вытащил негодное, положил на полку, вставил новое, свинтил рукоять и положил резак в карман. И отвертку туда же.
Вышел из дома и направился в хлев. Захватил с собой кусок чистой материи, чтобы сложить туда зерна, но, когда вошел внутрь, остановился и стал слушать, как завывает ветер. Скрип железа где-то наверху, на крыше, прямо над головой. В хлеву до сих пор пахло коровами, и он стоял и размышлял о них, и вдруг его осенило — они же все вымерли. Неужели это так? Возможно, какая-нибудь корова живет себе где-нибудь, жует сено? Как такое может быть! Какое сено? Кто ее сберег? За дверью шуршал в сухой траве ветер. Вышел наружу, стоял, смотрел на сосны, в корнях которых спит сын. Пошел по саду, опять остановился. На что-то наступил. Сделал шаг назад, наклонился и раздвинул траву. Яблоко. Схватил и стал рассматривать на свету. Жесткое, коричневое, съежившееся. Вытер его тряпкой и впился зубами: сухое, почти безвкусное. И все же яблоко. Съел целиком. С косточками. Подержал хвостик между большим и указательным пальцами, а потом бросил. Начал прочесывать траву. На ногах до сих пор доморощенные онучи из кусков пальто и лохмотьев полиэтилена. Сел, все это снял, распихал тряпье по карманам и пошел босиком по рядам среди пней. Дойдя до конца сада, нашел четыре яблока, засунул их в карман, пошел обратно. Так прочесал один за другим все ряды, оставляя на траве запутанную дорожку следов. Набрал яблок столько, что с трудом мог их нести. Искал вокруг пеньков и набил полные карманы, даже капюшон куртки, и целую охапку нес, скрестив руки на груди. Высыпал кучей в дверях хлева, сел и стал заворачивать озябшие ноги в тряпье.
В кладовой рядом с кухней заметил плетеную корзину, полную стеклянных банок под закрутку. Выволок ее на середину комнаты, вытащил банки и вытряхнул из корзины пыль и землю. Внезапно остановился. Что это? Водосточная труба. Решетка для вьющихся растений. Темная змейка мертвой лозы ползет по трубе — точь-в-точь график работы компании, которой грозит банкротство. Вышел во двор и стал рассматривать дом. В окнах отражается серый, ничем не примечательный день. Труба спускалась по углу веранды. Он все еще держал корзину, наконец опустил ее на траву и опять взобрался по ступеням. Труба тянулась вдоль колонны и уходила в цементную яму. Смахнул с крышки мусор и куски прогнившей сетки. Пошел на кухню за метлой, вернулся, начисто подмел, поставил метлу в угол и поднял крышку бака. Внутри оказался поддон, в нем — месиво из серой слизи и перегнивших листьев и веточек. Вытащил поддон и поставил на пол. Под поддоном — белая галька. Отгреб камушки. Следующий слой — древесный уголь, то, что было ветками и сучьями, прошедшими через горнило пламени. Олицетворение самих деревьев, только в угле. Вернул поддон на место. В полу обнаружил позеленевшее бронзовое кольцо. Дотянулся до метлы, смел пепел. В досках обозначились линии распила. Тщательно подмел доски, опустился на колени, просунул пальцы в кольцо и откинул крышку люка. Внизу в темноте разглядел бак, наполненный водой. Чистой и сладкой. Кажется, почувствовал ее аромат. Лег на живот, сумел дотянуться пальцами до поверхности воды. Придвинулся поближе, и зачерпнул, и понюхал, и попробовал на язык, а потом выпил. Долго лежал на краю, зачерпывая пригоршнями воду, пил и пил. Ничего вкуснее этой воды в жизни не пробовал.
