Мне было забавно наблюдать тупо-серьёзное упорство моего сопящего соперника, слышать над собой матерно-приказной окрик пьяного земляка, требующего немедленной победы коммунизма, и дружеские скандирования двух групп поддержки. Состязание свелось к вопросу выносливости. Мой соперник всё чаще стал отрывать свой локоть от стола и задницу от скамьи, пытаясь, вопреки правилам, возвыситься над моей рукой и мною. Но наблюдатели осуждающими жестами и замечаниями осаждали его на место. Я начал медленно склонять его упрямую, коварную руку. Мои болельщики завопили, и пообещали мне порцию пива. Британские наблюдатели попытались взбодрить своего товарища оскорбительными ругательствами в его адрес. Рука соперника медленно, но стабильно клонилась, вернуть её в исходное положение у него уже не оставалось сил. Наконец, наше состязание легло его рукой на залитый пивом стол. Британская группа поддержки выплеснула на побеждённого своё недовольство и разочарование. Они дружно покинула место события, обозвав его fuck'n wanker..[9] Парень, словно отрезвев, понял глупость затеянного им, и ушёл за пивом. В нашей компании остался лишь один его приятель. Португальский бригадир, перехватив инициативу, злорадно комментировал ему на своём уродливом английском позорное поражение британского горе-кавалера. По этому поводу, он послал кого-то из подчинённых португальцев за пивом для всех, и стал торопливо проявлять бригадирские абсолютные права на украинскую Людмилу с многообещающими сиськами. Та, понимая свою временную производственную зависимость от португальского начальника, утешала его своим фальшивым вниманием. Коллеги по конвейеру, шутя, призывали её быть полюбезней со старшим, а если надо, то лечь под танк и обеспечить для всех их более благоприятные условия труда.
Наметившиеся тёплые отношения с украинской подчинённой и позднее ночное время, подтолкнули нашего вожака принять решение об отбытии на сельхоз базу. Сборы всех заняли ещё добрый час. Аркадий совсем отбился от рук, и его пришлось затаскивать в автобус насильно. Всю дорогу он капризно жаловался на кого-то и порывался выпрыгнуть из микроавтобуса.
По прибытию на место расположения, все были далеки от сна. Бригадир галантно приказал Людмиле пройти с ним в его трейлер… на чай. Та, прося о помощи, уговаривала Оксану не оставлять её одну. Аркадий продолжал требовать бильярдный стол и дискотеку, посылал всех своих воспитателей и рвался куда-то во тьму полей. Мой земляк, сдружившись с ним за эту неделю, заботливо уговаривал его лечь поспать, и назидательно упрекал нас в нашей бездеятельности и равнодушии по отношению к обезумевшему соотечественнику. Я выдал диагноз, что чем больше мы будем уделять ему внимания, тем более он будет выпендриваться и капризничать. Я не считал нужным удерживать взрослого человека; хочется ему, пусть себе идёт на все четыре стороны! Мой земляк упрекнул меня в эгоизме, и ушёл наблюдать за душевнобольным.
Оксанка позвала нас в гости, на чай к бригадиру. Это означало, что её там серьёзно захотели.
Трейлер португальского предводителя был обставлен с претензией на роскошь. Возникло ощущение, что я в гостях у председателя колхоза. Во всяком случае, было очевидно, что здесь проживало не 4–5 человек, а возможно, лишь он один. Кроме бригадира и Людмилы, там с бутылкой пива посиживал ещё один португальский работник, явно положивший свой мутный глаз на худенькую украинскую Оксанку. Производственная ситуация была ясна.
— Ребята не оставляйте нас здесь! — увещевала Людмила.
— Во-первых, Оксана обещала нам чай, а во-вторых, вас здесь никто не держит… — комментировал я.
Оксана засуетилась с чаем для гостей, а хозяин трейлера снова помрачнел от нашего появления и непонятного ему языка.
Говорить с сексуально озабоченными португальскими быками мне было не о чем. Да и само наше присутствие здесь никак не приветствовалось. Чаепитие прошло в обстановке неискренности, пластмассового электрического самовара и международной сексуальной напряженности, разрядить которую мы могли только уходом с португальской территории. Так мы и сделали. Девушки, сославшись на позднее время, присоединились к нам. Бригадир, молча, проводил липким взглядом уходящие из его трейлера, тяжело колыхающиеся Люськины сиськи. А она благодарила нас за спасение её от сверхурочных работ. Я почувствовал, как искренне не взлюбил меня аграрный Васко Да Гама.
На своё спальное место я вернулся с чувством вины за эгоизм по отношению к очумевшему Аркадию, и за вмешательство в личную жизнь португальского ветерана сельхоз труда. За одну ночь я нажил себе больше недругов, чем заработал денег за неделю. Подведя итоги, я провалился в сон и переспал с мыслью о необходимой смене работы, места жительства и окружения.
Единственный выходной день мы заполнили походом в ближайшую деревню, в пабе которой для нас вчера не нашлось места. Деревня стояла по-воскресному сонная и безлюдная. Если бы не живые цветы под окнами домов и свет от телевизионных экранов в комнатах, то можно было подумать, что здесь уже никто не живет, кроме невидимых духов. Меня посетила экспериментальная мысль выставить где-нибудь на почте своё объявление о желании арендовать здесь комнату. Но отсутствие своего телефона и нежелание работать у Кларка и сына, которым, наверняка, не понравится работник, с которого не вычитается за газ, электричество и жилье в сыром переполненном трейлере, заставили меня отказаться от этой затеи. Я окончательно заявил, что завтра к работе не приступаю, а попрошу расчёт и съеду с фермы этого феодала.
Коллективное мнение сводилось к тому, что мне следует поехать в некий город Лютон и там связаться с Татьяной, телефон которой прилагался. В перспективе предполагался приезд и остальных земляков-сотрудников, если на новом месте окажется работа и жильё. Этими вопросами я и должен был заняться там, а о результатах докладывать товарищам по ферме.
Такое мудрое распределение ролей меня не удивило. Мой земляк-попутчик, неожиданно для меня, изъявил желание присоединиться и составить мне компанию. Я не возражал, и даже обрадовался его солидарности.
Понедельник был днем выплаты зарплат за прошедшую рабочую неделю и наиболее неприятным для меня моментом был предстоящий разговор с хозяином о получении расчёта и паспорта. Мне было непонятно, какого хрена он держал у себя наши паспорта, сделал бы копии, если нужны данные, и вернул.
Утро понедельника особенно тёмное и промозглое. Обычная, не рабочая, одежда и планы на отъезд несколько согревали мою неприкаянную душу, когда я стоял со всеми перед закрытым ангаром в ожидании хозяина. Товарищи по классу продолжали инструктировать меня относительно предстоящих поисковых действий и способов связи с ними.
Как всегда, деловой и чем-то недовольный хозяин подъехал на своей каре-подъемнике и бросил связку ключей португальскому бригадиру. Всё происходило, как и каждое утро, только мы не направились со всеми к конвейеру, а стали поджидать, когда старый Кларк зайдёт в свою контору.
Как только он туда вернулся со своим сыном, я направился к ним. Мой попутчик, вдруг закурил, и, сославшись на это, пожелал подождать меня снаружи, пока я переговорю о наших паспортах и зарплатах. Я нашёл такое предложение очень мудрым, но не обещал, хлопотать о выдаче мне чьих-то документов и денег. И вообще, я чувствовал, что при всем хозяйском пренебрежении к временным работникам, моё заявление об уходе хозяину не понравится. Разговор, казалось бы, о пустяке, предстоял неприятный. За неделю работы здесь, я не заметил, чтобы он с кем-либо разговаривал, как с человеком. Казалось, что он может только орать, выражая своё недовольство, и раздавая команды.
Это был хромой, но яркий и закоренелый образчик британских колониальных традиций, в которых иностранный работник — всего лишь дешёвая, временная рабсила. В своей хозяйственной политике он был несгибаем, подобно его костылю.
Направляясь в хозяйскую контору, я подумал, что в своей предыдущей жизни я, вероятно, был каким-нибудь мелким профсоюзным активистом, служившим интересам заводских пролетариев. И теперь я постоянно попадаю в какие-то идиотские трудовые конфликты, в которых мне предлагается применять свой языковой и правовой опыт прошлой жизни.
Моё внутреннее неприятие всякого рода споров и посильное стремление к гармонии в отношениях с окружающими, постоянно сталкиваются с реальными ситуациями, в которых я же и оказываюсь виновником недоразумений и коллизий. Не успеешь объяснить какому-нибудь тугодуму, что сказанное тобой — всего лишь шутка, как тебя уже принимают за отъявленную злокачественную язву.
My propriety leads me to notoriety…
Sting.[10]
Вызревал вывод о том, что надо держаться подальше от тех, кто не переваривает мои шутки. Просто уходить, как из противной мне среды, а не стелиться в вежливых объяснениях и раздавать себя и свой опыт (прошлой жизни).
